Ключи к полуночи - Кунц Дин Рей. Страница 7

Джоанна продолжала:

– Мои родители погибли в автокатастрофе во время короткого отпуска в Брайтоне. У меня не было родственников в Штатах, не было и особенного желания возвращаться туда. Британия же казалась ужасно тоскливой, полной тяжелых, мрачных воспоминаний. Когда выплатили страховку отца и наследственные дела были улажены, я взяла деньги и приехала в Японию.

– Искать того студента, который учился у вас по обмену?

– Нет, дело было не в нем. Кроме того, он все еще учился в Лондоне. Я приехала, так как думала, что мне здесь будет хорошо. Так и случилось. Я провела несколько месяцев в качестве туриста, затем приняла гражданство, хотя могла этого и не делать, и случайно нашла работу певицы японской и американской поп-музыки в одном из ночных ресторанов Иокогамы. У меня всегда был хороший голос, но мне никогда не приходилось выступать на сцене. Вначале я была ужасна: этакий неуклюжий любитель, но я училась.

– Спорю, что каждый второй американец проходит через то, что вы назвали…

– "Иокогама-мама", – сказала она. – Боже, было время! – Джоанна кисло улыбнулась. – Тогда все думали, что они чертовски умны. "Йокогама-мама" никогда не была одной из моих любимых песен – особенно после того как я услышала тот бородатый анекдот в двух – или трехтысячный раз.

– А как вы попали в Киото?

– После Иокогамы я немного работала в Токио, то же самое, но лучше. В большом ресторане, который назывался "Онгаку, Онгаку".

– "Музыка, музыка", – перевел Алекс. – Я знаю это место: был там всего пять дней назад.

– В этом ресторане был хороший оркестр. Музыканты много работали – они играли все, что звучало, как поп-музыка; также и я пела все подряд. Хотели поймать удачу. Лучше риск, чем прозябание, – это мой девиз. Некоторые из тех музыкантов были немного знакомы с джазом, и я учила их всему, что знала сама. Сначала администрация отнеслась к этому новшеству скептически, но посетителям нравилось. Японская аудитория обычно более сдержана, чем западная, но в "Онгаку" люди рвали на себе волосы от восторга, когда слушали нас.

Алекс отметил, что тот первый триумф был для Джоанны счастливым воспоминанием: слабо улыбаясь, она отрешенно смотрела в сад, забыв, где она находится, глаза ее блестели, как будто сквозь время она ясно видела лица и события своего прошлого.

– Во время наших выступлений, – продолжала Джоанна, – обезумевшие слушатели дико и возбужденно скакали: свинг был для них новой музыкой… а может, и не новой, может, в нем было что-то такое, что они заново открывали для себя. Как бы то ни было, со мной заключили самый продолжительный контракт за всю историю ресторана. Более чем два года я была их главной приманкой. Если бы я захотела остаться, то все еще работала бы там, но в конце концов я поняла, что мне было бы лучше уйти, если я хочу работать на себя в своем собственном ресторане.

– "Онгаку, Онгаку" совсем не такой, как вы его описали, – сказал Алекс. – Ничего подобного даже близко. С вашим уходом он потерял очень многое. Сегодня там уже не скачут и даже не подергиваются. Не что иное, как шумно-пластмассовая ловушка для туристских кошельков. Американцы, кто не особо разбирается в свинге, идут туда, чтобы потешить свое национальное расистское самолюбие и посмотреть, что это за новшество: группа желтолицых играет музыку белых людей. А японцы, я думаю, идут потому, что они помнят, какой "Онгаку" бывал раньше. Джаз-банд там теперь посредственный, а вокалисту надо вообще запретить петь где бы то ни было, даже в собственной ванне.

Джоанна засмеялась и тряхнула головой, чтобы убрать с лица длинную прядь выбившихся волос. "Этот жест, – подумал Алекс, – превращал ее в школьницу, свежую, нежную, невинную, и ей нельзя было бы дать ни на один день больше, чем семнадцать. Однако, увидев как бы новую грань ее красоты, он понял, что ему было не до любования ею: в это краткое мгновение она стала похожа даже больше, чем всегда, на Лизу Шелгрин. Она была точной копией этой пропавшей женщины.

Алекс прочистил горло и спросил:

– А когда вы приехали в Киото?

– Я приехала в июле, во время отпуска более шести лет назад. Как раз был ежегодный Гайон Матсури.

– Матсури… фестиваль.

– Да. Это чрезвычайно хорошо организованный праздник города. Во время его проходят торжества, выставки, театрализованные представления. Веселья и дружелюбия более, чем достаточно. Старые дома, особенно в Миромахи, открыты для публики. Там выставляются фамильные драгоценности и реликвии. Еще в городе проходит парад самых больших, какие только можно представить, лодок, все они пышно украшены, на некоторых из них на флейтах, гонгах и барабанах играют музыканты. Это впечатляет. Я осталась еще на неделю и влюбилась в Киото, даже когда круговерть фестиваля закончилась. Работая в Токио, я училась менеджменту, поэтому и решила львиную долю моих сбережений пустить на покупку здания. Так появился "Лунный свет". Я наняла самых лучших людей, кого смогла найти, и с тех пор как мы открылись, нам всегда сопутствует успех. Конечно, я ни в коем случае не миллионер. Вот вам, раз уж вы настояли, и история Джоанны Ранд – девушки-предпринимателя. Я вас предупреждала, что она будет скучна по сравнению с вашей. За весь рассказ ни одного таинственного убийства или "роллс-ройса".

– Однако, я еще не зеваю, – сказал Алекс.

– Только потому, что вы слишком вежливы.

– Только потому, что я слишком очарован.

– Помните о нашем договоре о честности.

– Я совершенно откровенен с вами. Я действительно очарован.

– Значит, вы не столь умны, как я предполагала, – сказала Джоанна.

– Хотелось бы услышать еще что-нибудь.

– Больше нечего.

– Ерунда. Жизнь нельзя пересказать за пять минут, а особенно вашу.

– О, да, – сказала она, – особенно мою. Всеми силами я пытаюсь сделать "Лунный свет" похожим на ресторан Рика – "Кафе Америкэн" – в Касабланке. Извините, но опасных и романтических приключений, как у Богарта в кино, со мной не случается и никогда не случится. Я своего рода громоотвод для обыденных событий в жизни. Самый критический момент, который я могу вспомнить, это когда посудомойка сломалась, и два дня все пришлось делать вручную. Это не тот материал, из которого может получиться блестящий рассказ за обеденным столом, и поэтому я не собираюсь больше говорить о себе. Возможно, вам это и не скучно, а меня – так чертовски утомляет.

Алекс не был уверен, что все, что рассказала Джоанна Ранд, было правдой. Но ее история на него произвела благоприятное впечатление, как и то, в каком виде все это было подано. И хотя Джоанна не была очень-то расположена много рассказывать о себе, когда она начала, в ее голосе не было ни колебания, ни малейшего намека на дискомфорт, испытываемый человеком, говорящим неправду. Та часть ее истории, когда она была певицей в ночном ресторане в Иокогаме и Токио, была несомненно правдой. Если бы ей и надо было что-то придумать, чтобы покрыть последние десять лет, то она не стала бы брать факты, которые так легко проверить и опровергнуть, особенно человеку, который собаку съел на этом и имеет лицензию частного детектива, подкрепленную многомиллионным состоянием. Что касается Британии и погибших во время отпуска в Брайтоне ее родителей… ну, он не был уверен, что из этого следует. В качестве приема, обрубающего все вопросы о ее жизни до Японии, это было эффектно, но уж слишком удачно. Кроме того, она рассказала пару незначительных фактов, встречающихся и в биографии Лизы Шелгрин. Все это показалось Алексу слишком большим случайным стечением обстоятельств.

Джоанна развернулась на подушечке и оказалась прямо лицом к лицу с ним. Ее колени прижались к его ногам, посылая сквозь него приятное ощущение близости.

– У вас есть какие-нибудь планы на остаток этого дня? – спросила она.

– Я оставил работу немногим более недели назад и уже бессовестно разленился. На остаток сегодняшнего дня я запланировал одну-единственную вещь – переварить обед.