Наследницы - Мареева Марина Евгеньевна. Страница 18

— Зачем же ты десять лет молчала?

— Затем, что я тебя щадила. Для тебя он всегда был икона, праведник. Слава богу! И правильно. Я ему тогда сказала: «Если ты уйдешь, папочка, я тебя прокляну. Пусть эта дрянь хоть тройню рожает…» И он остался. И у тебя было десять лет счастья.

— Какой ценой!

Вера обняла мать.

— Вот мы теперь и расплачиваемся.

Пронзительно зазвонил мобильный телефон. Это было так не к месту, не ко времени… От неожиданности женщины даже вздрогнули. Вера неохотно потянулась за трубкой.

— Алло… Кто говорит? A-а, я узнала тебя. Мама здесь, рядом со мной, — Вера прикрыла трубку рукой, — это Георгий Китовани, будешь с ним говорить?

Анна Федоровна молча кивнула.

— Передаю трубку.

— Да, Георгий, здравствуй… Нет, ничего, просто устала очень. Спасибо, держусь… Что-что? Не поняла, какое издательство?.. Ты теперь работаешь в издательстве?.. Передать мне? Что?.. Знаешь, те времена прошли, с недавних пор разлюбила сюрпризы… Ну хорошо, давай встретимся. Да, на этой неделе. Я сама тебе позвоню.

Юра сидел на диване и, не отрываясь, смотрел на экран. Он видел, как к дому подъехала машина, из нее вышла Лера, поднялась на шестой этаж. Повсюду во дворе и в самом доме были установлены камеры наружного наблюдения. Он открыл дверь.

— Слава богу! Лера, где ты была?

Не сняв шубу, Лера молча прошла в гостиную. Вид у нее был усталый.

— Приехал домой, два часа тебя жду. Зачем-то мобильный отключила.

Кивком головы Лера показала на детскую. Юра понял ее, ответил:

— Володьку с трудом уложил, хотел поцеловать тебя перед сном. — Он сделал движение, собираясь помочь Лере снять шубу, но она отстранила его.

— Не надо, знобит что-то. Принеси лучше что-нибудь выпить, и покрепче. — Лера сняла сапоги и с ногами забралась на диван. На стене, прямо над диваном, висел большой портрет в дорогой раме. Ее портрет, тот самый, написанный Иваницким десять лет назад на Николиной горе. — И себе плесни.

— Я за рулем.

Юра прошел к барной стойке. Лере налил коньяк, себе — яблочный сок. Вернулся в гостиную.

Это была большая, уютная комната. Стены обшиты дубом, освещение рассеянное. Мебели немного: диван, пять больших кожаных кресел, столик-аквариум, на полу — настоящий персидский ковер. Лера любила возвращаться домой. Ей нравилась эта квартира, которую нашел ей Юра пять лет назад. Она стоила безумных денег, но Лера даже не раздумывала. Ее бизнес процветал, и упускать такую квартиру она не хотела. Из окна ее кабинета была видна Москва-река и статуя Петра Первого, из спальни — Зачатьевский монастырь, из детской — забавный современный дом, сложенный из стеклянных кубов-кубиков. Лера, не отрываясь, смотрела на рыбок Разноцветные шаловливой стайкой преследовали серебристых.

— А ты где была? — Юра сел в кресло сбоку от дивана. — Адвокат раз пять звонил.

Она сделала глоток, потом еще.

— Ну что, затеяла грандиозную разборку?

Лера мельком взглянула на Юру и опять уставилась на аквариум. Теперь серебристые гонялись за разноцветными.

— Имею право, — устало сказала она. — Там — наследство, здесь — наследник.

— Понятно. — Юра встал, прошелся по гостиной. — Правда, мне непонятно, что я здесь делаю? Десять лет делю тебя с этим старым козлом.

— С ума, что ль, сошел? — то ли спросила, то ли удивилась Лера. — Он же покойник Ты что, ревнуешь меня к покойнику?

— Этот покойник, — Юра взглянул на портрет, — для меня живее всех живых.

— Что ты хочешь? А? — как заученный, много раз повторенный урок заговорила Лера. — Ты мне сказал: «Делай выбор, я или он». Я сделала. Выбрала тебя. Не виделась с ним два года…

— Да перестань, перестань, — перебил ее Юра, закипая. — Все равно он был здесь, все время был здесь, третьим, незримо. — Он остановился перед Лерой в надежде заглянуть ей в глаза, прочесть в них подтверждение своей правоты, но она по-прежнему не отрываясь смотрела на рыбок. — Ты знаешь, я шкурой чувствовал, что ты постоянно делаешь выбор между ним и мной. И сравнение это было не в мою пользу.

— Ты мог запретить мне видеть его, — Лера гордо вскинула голову и, глядя Юре в глаза, жестко закончила, — но запретить помнить его ты не можешь.

— Значит, он всегда будет здесь! Живой, мертвый, не имеет значения. — Он со звоном поставил бокал на стеклянный столик, рыбки в испуге шарахнулись по углам. — Шикарный у нас любовный треугольник нарисовался — ты, я и покойник Нет, Лер, я так не могу.

— Не можешь — уходи. Я тебя никогда не держала.

Вот журналюги, чтоб им пусто было! Хотя сам виноват. Ведь сказал же себе раз и навсегда: больше никаких интервью. И что? Подловил меня в Доме кино какой-то щупленький, жалкий, я еще подумал, на Иудушку Головлева похож. Прилепился как банный лист: дайте, пожалуйста, интервью, дайте. Я, мол, и с тем говорил, и с этим. И всех моих людей называет, не шелупонь какую-нибудь. Я и расслабился. Еще попенял себе: разве можно о человеке судить лишь по его внешности? Господь, может, его физическим здоровьем обделил, зато душу вложил необыкновенную, где все в триединстве: и глазки, и ушки, и сердечко. Тут же и сели в буфете на втором этаже. Сначала он все про творчество расспрашивал, но как-то странно, то ли он меня с кем-то перепутал, то ли… черт его знает, не понял. И в какой-то момент он как-то ловко повернул разговор на семью, на детей. У меня еще возникло ощущение, что ради этого все и было задумано. А я что? Раз уж назвался груздем, значит, отступать некуда, только в корзину. Как оказалось, в корзину с грязным бельем. Рассказал и про Галку с Сашкой. Про Володьку, разумеется, не стал. Сговорились, что, перед тем как напечатать, даст почитать. Как же! Держи карман шире. Вчера поговорили, а уже через три дня — нате вам на всю полосу, не угодно ли финик этот вам принять. Читаю и ничего не понимаю. Кто это говорит? Я? Слова перевраны, даты перепутаны, про названия картин вообще молчу. И ни слова ни про Галку, ни про Сашку. Слепил нечто по своим скудным представлениям. Грубо, бездарно. Алик говорит: «Начхать и забыть». Щаз! Напишу разгромное письмо в редакцию с требованием: а) извиниться, б)…

Грабли дальше надо прятать, умник!

До дома было рукой подать — перейти улицу, свернуть за угол, пройти гаражи. Если пешком — минут пятнадцать-семнадцать, на автобусе, естественно, быстрее, но ждать Саша не хотела. Ходил он редко, всегда переполнен. Она пошла пешком. Хрум-хрум-хрум. Она прислушивалась, как скрипит снег под ногами. «Прям как мелодия какая-то». Настроение было хорошим. День выдался солнечным, прозрачным. Мороз отступил. Одно удовольствие прогуляться. «Все-таки у всего есть свои положительные стороны, — подумала Саша, — не продай я машину, лишила бы себя этого удовольствия». Она остановилась у перекрестка, ожидая, когда вспыхнет зеленый глаз светофора. Рядом с ней притормозила машина.

— Садитесь, я вас подвезу.

Саша не сразу поняла, что обращаются к ней. Она огляделась по сторонам. Никого.

— Это я вам говорю. — За рулем роскошной иномарки сидела незнакомая ей женщина.

— Спасибо, я уже пришла.

— Садитесь, садитесь, — настойчиво приглашала ее в машину женщина, — нам надо поговорить.

Незнакомка была в короткой норковой шубке. На голове — яркий шелковый платок, завязанный чалмой, кожаные перчатки. Лицо красивое, макияж — в меру. «Круто, как сказал бы мой Андрюшка. — В голове Саши мелькнула догадка: — Наверное, это мать какого-нибудь моего ученика из тех, кого выгнать жалко потому, что способен на многое, а учиться не заставишь». Она избегала встреч с родителями. Это был не ее метод работы.

Саша обошла машину, села на переднее сиденье. В машине приятно пахло.

— Меня зовут Лера.

— Саша.

Она с интересом посмотрела на женщину за рулем. «Нет, не мать, — интуитивно почувствовала Саша, — тут что-то другое».