Ольховый король - Берсенева Анна. Страница 19

Нет, и смерть не могла бы.

– Кажется, я обманул вас.

– В чем?

– Сказал, что цена этому для меня невысока.

– А она высока?

– Нет.

Кровать была слишком узкой, поэтому они лежали, вжавшись друг в друга, и Веронике казалось, его глаза мерцают прямо в ее глазах.

– Этому нет цены, – сказал он.

Она расслышала его слова губами, которых касались его губы.

– Я написала Винценту Лабомирскому, что не приеду к нему, потому что полюбила другого человека, – так же, в его губы, проговорила Вероника.

Сергей Васильевич молчал. Сердце у нее замерло.

– Не ожидал от жизни такого дара, – произнес он наконец.

– Я совсем ничего о вашей жизни не знаю, – вздохнула она.

– А вам хочется знать?

– Мне хочется понять, есть ли в ней место для меня.

– Сейчас я с недоумением думаю: неужели в ней есть место для чего-то еще?

– Но это пройдет. – Вероника улыбнулась и поцеловала короткую резкую морщинку в углу его губ. – Вы вернетесь к своей жизни, и все станет для вас иначе.

– Послушайте, Вероника. – Он повернулся на спину и быстрым движением привлек ее к себе так, что голова ее легла на его плечо. Теперь она не видела его глаза, но… Она все равно видела их. – Послушайте, – повторил он. – И прошу вас, поверьте мне. Теперь я должен вернуться в Польшу. Но через месяц буду в Минске. К тому времени найду жилье. И если вы согласитесь делить со мной кров, это и будет моей жизнью.

Виском она слышала биенье его сердца. Гулкое, будто удары молота.

– Расскажите мне о себе хоть что-нибудь, – жалобно попросила Вероника.

– Не хотите покупать кота в мешке?

Улыбку его она не видела, но тоже расслышала, как и сердце.

– Я не торгуюсь, – ответила Вероника.

– Это довольно безотрадная история, – нехотя произнес он.

Она подняла голову с его плеча, чтобы видеть его глаза по-настоящему, не в мыслях, и спросила:

– Как же вы предлагаете мне делить с вами кров, если даже ею не хотите поделиться?

– Что вас интересует?

Его глаза снова стали холодны.

– Вы говорили, что в Ракове родились…

– Да. При одном из раковских имений.

– При?..

– Мать была крестьянка, взяли в маёнток прислуживать. То есть она тогда еще не матерью была, а девчонкой. Заехал в гости хозяйский племянник. Возвращался к себе в Москву из Парижа, из свадебного путешествия. Наличие молодой жены не помешало мимоходом попользоваться хорошенькой горничной. Через три дня молодожены уехали. Вскоре выяснилось, что горничная беременна. Таких историй тысячи. Ничего, достойного вашего внимания.

– Простите, Сергей Васильевич, – тихо сказала Вероника. – Если вам тяжело об этом вспоминать…

– Нисколько не тяжело. Хотя не могу сказать, что приятно. Но вы действительно вправе знать все эти неприглядности. Горничную отправили обратно в деревню. Когда она родила, пани написала о случившемся казусе московскому родственнику. Тем более что сомневаться в его отцовстве не позволяла моя внешность. Все эти подробности, которые женщины каким-то непонятным образом различают в младенцах – нос, глаза. Ответа не пришло. Ну, на нет и суда нет. В маёнтке о моем существовании забыли. Правда, ксендз выучил грамоте и счету. Это оказалось кстати: когда мне исполнилось восемь лет, папаша Артынов явился из Москвы и сказал, что забирает меня с собой.

– Как забирает? – обескураженно спросила Вероника. – А ваша мама?..

– Ее никто не спрашивал. Да она и рада была от меня избавиться. К ней как раз посватался заможный хуторец, и байстрюк ей был ни к чему.

– Но почему же ваш отец так долго не давал о себе знать?

– Рассчитывал, что родятся полноценные дети. А когда стало ясно, что его супруга бесплодна, решил, что лучше иметь кровного сына от крестьянки, чем вовсе никакого. Он вообще был прагматичен.

– Он умер?

– Да, в Лондоне. Он был англофил. Перебрался туда вскоре после того, как я окончил гимназию. Собственно, и я тогда же в Англию перебрался. Отец был ко мне равнодушен, его супруга тем более. Но мое желание учиться в Оксфорде льстило его самолюбию.

– Вам, я думаю, нелегко пришлось в Москве… – проговорила Вероника. – Во всяком случае, сразу.

– Да, сразу не очень, – усмехнулся Сергей Васильевич. – Огрызался и выл, как затравленный волчонок. Впрочем, в этом имелась и положительная сторона. Моя деревенская незграб-ность была для меня источником такого мучительного стыда, что и правила жизни, и правила поведения я усваивал стремительно. И читал по этой же причине столько, что стоило бы побеспокоиться о моем зрении. Если бы это кого-нибудь беспокоило.

Размеренность его тона не могла ее обмануть. Что чувствовал деревенский мальчишка, оказавшийся вдруг в огромном городе среди чужих, равнодушных к нему людей… Вероника вздрогнула, представив это. Она хотела спросить, что было дальше, но не спросила. Лучше остаться в неведении, чем мучить его воспоминаниями. А что воспоминания эти для него мучительны, было ей понятно. Она знала его так мало, что, можно считать, не знала совсем. Но сейчас ей казалось, что он часть ее, так сильно она его чувствовала. Или – она его часть, и потому так странно, так невозможно представить, что сейчас, или через минуту, или через час надо будет одеться и уйти.

Вероника вдохнула побольше воздуха, но голос все равно прозвучал тихо:

– Мне пора идти, Сергей Васильевич…

– Останьтесь, прошу вас, – ответил он.

– Но вы же сказали, вам теперь надо вернуться в Польшу…

– Утром я вас провожу. А эту ночь оставьте мне. Пожалуйста.

Так странно было слышать в его голосе интонации почти робкие! Вероника перевернулась, потерлась носом о его плечо и от этого движения едва не свалилась на пол с узкой кровати. Он тихо засмеялся и, подхватив под мышки, положил ее к себе на живот. Ей несколько раз доводилось принимать роды, и она знала, что так кладут младенцев. Однако прижал он ее к себе при этом совсем не двусмысленно.

– Язык вашего тела слишком прям! – засмеялась и Вероника.

– А потому, что я слишком хочу вас, чтобы это можно было скрыть!

– Это надо скрывать?

– Вам было слишком больно? – спросил он, помолчав. Вероника вспомнила, как вскрикнула, когда телесная их близость совершилась в полной мере.

– Было, – ответила она. – Но не слишком.

– Я не хотел бы, чтобы вам приходилось терпеть.

– Мне не приходится терпеть вас. И… все, что связано с вами.

– Пока приходится. Но если вы будете со мной, это станет иначе. Что вы смеетесь? – заметил он.

– Меня один нэпман звал сожительствовать. Если пойдешь, говорил, то заколки с бриллиантами подарю.

– Извините.

Кажется, он смутился. Но понять, действительно ли это так, Вероника не успела. Сергей Васильевич обнял ее и стал целовать, и все стороннее перестало иметь значение так же, как боль, которой в самом деле невозможно было избежать сейчас в их полном и самозабвенном соитии.

Но что боль, да и удовольствие – что значит и оно!.. Любовь, представшая ей разом и вся, оказалась так велика и так неизменна, что в сравнении с этой сияющей алмазной глыбой меркло все остальное.

Глава 10

Вероника бежала по Подгорной улице к Захарьевской, держа над головой картонку. Утром было солнечно, поэтому ей и в голову не пришло захватить с собой зонтик, хотя Белла Абрамовна советовала на всякий случай взять. А к вечеру, когда закончились занятия на курсах медицинских сестер, дождь уже лил как из ведра.

Она раз в месяц, иногда и чаще посещала эти курсы, действующие в бывшем здании Красного Креста. Лазарь Соломонович каждый раз предупреждал ее, когда будут давать именно то, что он считал необходимым для повышения ее медицинской квалификации, она записывалась и после работы приходила на занятия.

Слушая лекцию по артериальному кровотечению, Вероника то и дело поглядывала, как дождевые потоки заливают стекло, и вздыхала оттого, что явится на поэтическое собрание в облике мокрой курицы.