Осень средневековья - Хейзинга Йохан. Страница 111

Там, где комический элемент, будь он слабее или сильнее, грубее или тоньше, заключался уже во внешней стороне самой ситуации -- как в жанровой сцене или бурлеске, -- изобразительное искусство способно было идти наравне со словом. Но вне этого лежали сферы комического, совершенно недоступные для живописного выражения, такие, где ничего не могли сделать ни цвет, ни линия. Повсюду, где комическое должно было непременно возбуждать смех, литература была единственным полноправным хозяином, а именно на обильном поприще хохота: в фарсах, соти, шванках, фабльо[2]* -- короче говоря, во всех жанрах грубо комического. Это богатое сокровище позднесредневековой литературы пронизано совершенно особым духом.

Литература главенствует также в сфере легкой улыбки, там, где насмешка достигает своей самой высокой ноты и переплескивается через самое серьезное в жизни, через любовь и даже через гложущее сердце страдание. Искусственные, сглаженные, стертые формы любовной лирики утончаются и очищаются проникновением в них иронии.

Вне сферы эротического ирония -- это нечто наивное и неуклюжее. Француз 1400 г. все еще так или иначе прибегает к предосторожности, которая, по-видимому, до сих пор рекомендуется голландцу 1900-х годов: делать особую оговорку в тех случаях, когда он говорит иронически. Вот Дешан восхваляет добрые времена; все идет превосходно, повсюду господствуют мир и справедливость:

L'en me demande chascun jour

Qu'il me semble du temps que voy,

Et je respons: c'est tout honour,

Loyaute, verite et foy,

Largesce, prouesce et arroy,

Charite et biens qui s'advance

Pour le commun; mais, par ma loy,

Je ne dis pas quanque je pence.

Меня коль вопрошают счесть

Все блага нынешних времен,

Ответ мой: подлинная честь,

Порядок, истина, закон,

Богатство, щедрость без препон,

Отвага, милость, что грядет,

И вера; но сие лишь сон

И речь о том, чего здесь нет.

Или в конце другой баллады, написанной в том же духе: "Tous ces poins a rebours retien"[14] ["Весь смысл сего переверни"], и в третьей балладе с рефреном "C'est grant pechiez d'ainsy blasmer le monde" ["Великий грех так целый свет хулить"]:

Prince, s'il est par tout generalment

Comme je say, toute vertu habonde;

Mais tel m'orroit qui diroit: "Il se ment"...[15]

Принц, видно, суждено уже теперь

Всеместно добродетели царить;

Однако скажет всяк: "Сему не верь"...

Один острослов второй половины XV в. даже озаглавливает эпиграмму: Soubz une meschante paincture faicte de mauvaises couleurs et du plus meschant peinctre du monde, par maniere d'yronnie par maitre Jehan Robertet[16] [К дрянной картине, написанной дурными красками и самым дрянным художником в мире -- в иронической манере, мэтр Жан Роберте].

Но сколь тонкой способна уже быть ирония, если она касается любви! Она соединяется тогда со сладостной меланхолией, с томительной нежностью, которые превращают любовное стихотворение XV в. с его старыми формами в нечто совершенно новое. Очерствевшее сердце тает в рыдании. Звучит мотив, который дотоле еще не был слышан в земной любви: de profundis.

Он звучит в проникновенной издевке над самим собой у Вийона -- таков его "l'amant remis et renie" ["отставленный, отвергнутый любовник"], образ которого он принимает; этот мотив слышится в негромких, проникнутых разочарованием песнях, которые поет Шарль Орлеанский. Это смех сквозь слезы. "Je riz en pleurs" ["Смеюсь в слезах"] не было находкой одного только Вийона. Древнее библейское ходячее выражение: "Risus dolore miscebitur et extrema gaudii luctus occupat" ["И к смеху примешивается печаль, концом же радости плач бывает" -- Притч., 14, 13] -- нашло здесь новое применение, обрело новое настроение с утонченной и горькой эмоциональной окраской. И рыцарь От де Грансон, и бродяга Вийон подхватывают этот мотив, который разделяет с ними такой блестящий придворный поэт, как Ален Шартье:

Je n'ay bouche qui puisse rire,

Que les yeulx ne la desmentissent:

Car le cueur l'en vouldroit desdire

Par les lermes qui des yeulx issent.

Устами не могу смеяться --

Очами чтоб не выдать их:

Ведь стало б сердце отрекаться

От лжи слезами глаз моих.

Или несколько более вычурно в стихах о неутешном влюбленном:

De faire chiere s'efforcoit

Et menoit une joye fainte,

Et a chanter son cueur forcoit

Non pas pour plaisir, mais pour crainte,

Car tousjours ung relaiz de plainte

S'enlassoit au ton de sa voix,

Et revenoit a son attainte

Comme l'oysel au chant du bois[17].

Казалось, радостно ему;

Лицем быть весел он пытался

И, равнодушен ко всему,

Заставить сердце петь старался,

Затем что страх в душе скрывался,

Сжимая горло, -- посему

Он вновь к страданьям возвращался,

Как птица -- к пенью своему.

В завершении одного из стихотворений поэт отвергает свои страдания, выражаясь в манере, свойственной песням вагантов:

C'est livret voult dicter et faire escripre

Pour passer temps sans courage villain

Ung simple clerc que l'en appelle Alain,

Qui parle ainsi d'amours pour oyr dire[18].

Сия книжонка писана со слов

Бежавша дней докучливого плена

Толь простодушна клирика Алена,

Что о любви на слух судить готов.

Нескончаемое Cuer d'amours epris короля Рене завершается в подобном же тоне, но с привлечением фантастического мотива. Слуга входит к нему со свечой, желая увидеть, вправду ли поэт потерял свое сердце, но не может обнаружить в его боку никакого отверстия:

Sy me dist tout en soubzriant

Que je dormisse seulement

Et que n'avoye nullement

Pour ce mal garde de morir[19].

Тогда сказал он улыбаясь,

Дабы, на отдых отправляясь,

Я почивал, не опасаясь

В ночь умереть от сей беды.

Новое чувство освежает старые традиционные формы. В общеупотребительном персонифицировании своих чувств никто не заходит столь далеко, как Шарль Орлеанский. Он смотрит на свое сердце как на некое особое существо:

Je suys celluy au cueur vestu de noir...[20].

Я тот, чье сердце черный плащ облек...

В прежней лирике, даже в поэзии dolce stil nuovo, персонификацию все еще воспринимали вполне серьезно. Но для Шарля Орлеанского уже более нет границы между серьезностью и иронией; он шаржирует приемы персонификации, не теряя при этом в тонкости чувства:

Un jour a mon cueur devisoye

Qui et secret a moy parloit,

Et en parlant lui demandoye

Se point d'espargne fait avoit

D'aucuns biens, quant Amours servoit:

Il me dist que tres voulentiers

La verite m'en compteroit,

Mais qu'eust visite ses papiers.

Я -- с сердцем как-то толковал,

Сей разговор наш втайне был;

Вступив в беседу, я спросил

О том добре, что одарял

Амур -- коль ты ему служил.

Мне сердце истинную суть

Открыть не пожалеет сил, --

В бумаги б только заглянуть.