Жажда справедливости. Избранный - Кунцевич Алексей. Страница 59

Тут затрещал телефон в прихожей.

—Что ж, дражайший Николай Андреевич, я думаю, что вы не излечились,— говорила мерзкая рыжая личность, сидевшая напротив Семечкина за столом,— первое, что вы сделали, как только попали в квартиру, это кинулись к кошельку, а затем побежали в ларек за водкой. Дорогой мой, это уже ни в какие ворота не лезет. Я подозреваю, что у вас патологическая зависимость от алкоголя.

—Что и говорить,— заявил попугай, бегавший по столу и уничтожавший остатки шоколада,— пропащий вы человек, Семечкин.

Николай Андреевич не знал, как себя вести, но он был почти уверен, что на сей раз так просто они не отстанут.

Объяснимся: Николай Андреевич, как известно, был доставлен вечером из управления домой, а, попавши о квартиру и не обнаружив там никого, решил оторваться. Он взял денег на литр водки и отправился за нею в находившийся неподалеку ларек. Сначала подумал, что литр— это все-таки много, а после того, как каким-то необъяснимым образом одна бутылка осталась лежать на пятой ступеньке второго пролета лестницы в виде осколков и разлитой ароматной жидкости, Семечкин похвалил себя за предусмотрительность. Но не донес он и вторую бутылку до квартиры, точнее ее содержимое, которое от горя по утраченной водке, отправил безо всякой закуски в пустой желудок. Как только он переступил порог квартиры, желудок тут же свело судорогой, и водка отправилась в обратное путешествие. Семечкин еле успел добежать до унитаза. После попытался вскипятить чай. На кухне его и застукала Вельда, когда он тыкал потухшей спичкой в шипящую газом горелку. Как только Николай Андреевич увидел Вельду, он немедленно отключился.

Семечкин посмотрел безнадежным взглядом на Виконта. Взглядом таким, каковым смотрит приговоренный в глаза палача. Только де ла Вурд палачом не был, а был этаким судиёй, предназначенным избрать меру пресечения Семечкину. «Судья» посмотрел пристально в глаза Николая Андреевича и изрек свой приговор:

—Как неисправимый алкоголик вы приговариваетесь к ссылке.

Тут Андреич приготовился к самому худшему, в его памяти всплыли смутно сохранившиеся события о прошлом своем «приговоре».

Но в дело ввязался попугай. Он перелетел со стола на канделябр и заорал:

—Протестую, это беззаконие! Подсудимый имеет право на последнее слово.

—Ты что, адвокат?— рявкнул птице де ла Вурд,— или тебе не терпится покуражиться за его счет?

—Адвокат, не адвокат,— возмутился Цезарь,— а я требую, чтобы приговоренному дали последнее слово!

—И оно ему будет предоставлено,— согласился Виконт.— Ну так ваше последнее слово?— обратился он к Семечкину.

—Куда меня отправляют?— выдавил из себя Николай Андреевич, понимавший, что это лучшее, что он может предпринять в данной ситуации.

Рыжий прищурил на Семечкина правый свой глаз, как бы оценивая что-то, почесал давно небритый поросший пестрой порослью подбородок и изрек:

—Ну, в общем-то, чтобы от вас в дальнейшем не было никаких сколько-нибудь ощутимых неприятностей, я вас направлю в учреждение под приятным названием ЛТП лет, скажем, на двенадцать назад. И там уж, уверяю вас, никакие ваши доносы не помогут.

—Как раз в период сухого закона,— сказал задумчиво Цезарь,— хорошее наказание! Ну-с, господин Семечкин, счастливого пути. Катитесь к черту.

Николай Андреевич не понесся сквозь черный тоннель, не увидел яркого света и даже не лишился сознания, как это с ним случалось в последнее время очень часто, он просто оказался в белой незнакомой палате, откуда и должно было начаться его излечение. Скажем, что имя его никоим образом не изменилось в подсунутых Виконтом документах. Семечкин не успел как следует осмотреться, как в палату зашел пожилой человек в белом медицинском халате и белом же колпаке. Доктор сказал:

—Ну-с, товарищ Семечкин, пройдемте на процедуру.

Семечкин, до крайности обозленный новым положением, выразил свой протест всем известной фразой, упомянув тамбовского волка. Потом сделал выразительный жест, показав «белому колпаку» средний палец и сказав что-то на английском языке. Доктор естественно жеста не понял, а принял это к сведению, отметив, что больной явно не в себе.

Всё же Николаю Андреевичу пришлось сняться с табуретки и пройти за доктором.

Дальнейшие приключения Семечкина в освещении не нуждаются, ибо в них не было ничего интересного. Скажем только, что мера, принятая Виконтом, дала в последствие совсем не плохой результат.

За столом появился пребывавший где-то до сих пор Леонард. Он немедленно сунул в рот сигару и задымил.

—Вельда, принеси мне коньяку,— попросил он,— а ты, Виконт, позвони моему сыну. Он мне срочно нужен. Я чувствую, что наша компания скоро отбудет с земли.

Де ла Вурд подошел к телефону и набрал номер.

—Да,— сказал Виталий.

—Поднимись,— произнес в трубку Виконт,— господин хочет видеть тебя.

—Хорошо,— ответил Серебряков и положил трубку.

—А тебе,— обратился граф вновь к Виконту,— даю задание: наведайся в морг Семашко и уничтожь труп Осиела. Хотя что-то мне подсказывает, тот и на сей раз выкарабкается из этой ситуации. Ну, хотя бы помешай ему натворить бед, но понапрасну не рискуй.

—Да, монсеньор,— произнес де ла Вурд и шагнул в зеркало.

—Три десятки,— произнес с довольной ухмылкой длинный сержант, выкладывая на стол перед соперниками по игре карты,— побейте, господин Клопов, если сможете.

—Клипов,— поправил прыщавый милиционер длинного и сбросил на стол вверх рубашкой три карты.

—А я побью,— сказал Просвиркин,— тузы и козырная дама. На лице длинного появился кислый налет. Он спросил жалобно:

—Вы что, и сейчас надеетесь набрать сто очков?

—Нет,— ответил Иннокентий Алексеевич,— я надеюсь оставить тебя с болтом

[20]

—Весьма вам признателен,— сказал длинный, имя коего, кстати, было Леонид Кротов.

—Ну, так неинтересно,— пропищал Клипов, подсчитывая по окончании партии свои очки.— Одного очка не хватает.

Тут из соседней комнаты послышался какой-то шум. Клипов посмотрел на Просвиркина вопросительно.

—Что?— спросил тот, и встал, вынув из кобуры пистолет. Все трое снялись с мест и двинулись к холодильнику, но дойти до него не успели: перед ними (черт знает откуда) появился окровавленный маленький человек, который до селе хранился в виде трупа в холодильнике. Лицо человека (если это кровавое месиво можно было назвать лицом) было все изуродовано, один глаз вытек; и на представителей закона смотрела пустая глазница.

—Бойнос ночес,— произнес, коверкая из-за поломанной челюсти слова, Свинцов,— как я понял, вы несколько удивлены моим появлением, хотя ожидали что-то в этом роде. Не стоит удивляться. Я— всего лишь ангел... Ох?— в его горле булькнуло, и из разорванной ножом Козлова артерии брызнула густая красная кровь, а Клипов с трудом подавил в себе желание избавится от ужина не совсем привычным способом. Свинцов прикрыл ладонью рану на шее и продолжил:

—Вернее я нахожусь рангом выше простого ангела. Архангел. Но сие есть большая тайна. И я надеюсь, нет, я уверен, что вы ее никому не раскроете. По той простой причине, что она с вами отправится в могилу. Какая жалость.

При каждом слове изо рта Свинцова вырывались струйки крови, орошая и без того окровавленное пальто.

Следует сказать, что поведение этого ожившего трупа было в высшей степени развязно и нагло, но именно это поведение, по-видимому, приковало представителей закона к полу и обездвижило их.

—Господи!— произнес сержант Кротов, осеняя себя крестом.

—Не смей!— заорал Свинцов, которому, наверное, сей жест пришелся не по вкусу.

Просвиркин, прекрасно понимая, что это не принесет никаких результатов, поднял пистолет и выстрелил без предупреждения. Пистолет конечно произвел выстрел, но вот результат вышел не совсем таким, какой обычно ожидается. Осиел сделал незаметный жест рукою и показал всем присутствующим пулю, выпущенную пистолетом капитана.