Его искали, а он нашелся (СИ) - Kadavra Avada. Страница 403

Это осознание, присутствие твари Инферно, голодное внимание Тени, опасность гибельного клинка, лицезрение так и не завершенной игрушки огненной - все это собралось в один комок, слиплось и растворилось в идущей из глубины нутра злобе. И тогда великий Господин, помнящий иные эпохи, зревший иные миры, славивший свое имя и свою Похоть задолго до того, как явился каждый из этих четверых, сделал то, что привык делать в безнадежной, казалось бы, ситуации.

Он взял ее за горло и повернул.

В один, ничем не отличающийся от предыдущих, момент, изверг меняет тактику на корню, не отступая от удара клинка и огненной сети, а шагая им навстречу, прикрываясь барьером и перенося на сонм остаток огненного удара, всем телом встречая касание лезвия. В этот раз оно так же неощутимо, так же неслышно проходит сквозь него, будто и не клинок, а безвредная иллюзия. До последнего момента не мог он быть уверенным, что это его не убьет на месте, не знал, не мог предугадать или прозреть. И ведь убило бы, сила, заключенная в клинке Второго Касания, была столь велика, что хватило бы ее даже для него. Эту вещь и создавали для противодействия ему подобным, что не раз доказывали на практике в прошлом.

Принца не смутил тот факт, что прошлое касание не засчиталось, вероятно, он, как тот, в чьих руках и был артефакт, заранее знал, сработал эффект клинка или нет. Главное, теперь-то точно сработал, теперь осталось только ударить еще раз, теперь можно уже не опасаться ответного удара, предсмертной агонии, нужно только пережить отчаянную атаку Господина, всю его сотканную в одну-единственную какофонию Похоть. Задача далеко не так проста, ведь не стал бы изверг атаковать так сумасбродно и неосторожно, не имей он шансов на победу.

Все четверо готовы к финалу, готовы убивать или умирать, тут как придется. И без того напряженная мелодия достигает абсолютного пика, вершины любви и ненависти, дальше которой только падение, только забвение и ничего более за ним. София встает на пути твари так, как и много раз до этого, хотя она видит, не может не узреть, не прочувствовать угрозу - не тратя времени на уклонение, не храня больше искры душ от скверны Инферно, тварь сбросила все имеющиеся силы на смертоносную атаку, на кинжальный удар вблизи.

Он должен был достаться принцу Варудо, за которого та живет и дышит, чтобы оборвать существование носителя клинка, слишком опасной детали, самой опасной из всех. Без носителя двух мифических артефактов, остальная троица падет с гарантией. Именно защита Варудо, его ускорения, его снятие откатов на разовые эффекты или отматывание потока реки ради исцеления, стали тем, о что сила Господина разбилась. Тишина опасен, он хитер и внимателен, но сколько у него осталось еще зеркал? Только они одни позволяли ему даже не сражаться, просто не умирать сразу же, не стать игрушкой по первому зову, раз за разом отменяя неминуемое. Старый огрызок того, что когда-то было первожрецом стоит и того меньше, без серьезного прикрытия он только и сможет, что опасть пеплом и переродиться в муках уже в таком близком ему пристанище Греха. Это если его вообще отпустят, ведь как бы ни было жаль, но ради такой мерзости Господин готов использовать даже крайние средства.

Столкновение неизбежно, уклоняться или разрывать дистанцию поздно, уже готов нанести второй удар предчувствующий скорую победу принц. Он ждет победы, но готов к любой хитрости, готов к тому, чтобы самому отступить, если тварь вывернется вновь. Это даже льстит, иметь такого сладкого врага, чья мелодия способна изгибаться вокруг твоей, словно две змеи в брачном танце переплетают непрошедшее и обязательное будущее. Вечный привык править, его готовили к принятию венца и трона, он должен был его взять тогда, когда уступит ему это место нынешний Император. Императору непростительна ни жалость, ни привязанность, единственное о чем он может позволить себе мечтать, единственное, что он обязан хранить пуще всего остального - благо вверенной ему Империи, как части воли и наследия всех его предков.

Поэтому решение принято мгновенно и без колебаний, без жалости и сожалений. Они, быть может, придут потом, намного позже, когда отгремят гимны победы и похоронные марши, когда Империя придет в себя после страшных потерь и последствий пропущенного в самое сердце удара. Но сейчас он трезво и без малейшего сожаления жертвует той, чья природа и роль определена именно ради этого или похожего момента - быть пожертвованной, отдать свою жизнь и все остальное по велению Варудо. Она долго согревала ему постель, развлекала беседой или помогала в тех делах, какие можно доверить лишь самым верным, самым преданным. Он ценил ее, возможно, даже больше, чем должны ценить слугу, полезный инструмент. Но польза ее себя изжила, слишком многим пожертвовала она в этом бою и больше не было ничего, что она еще могла отдать, больше не было ничего, что он мог бы от нее взять, кроме самой последней потери.

В иных обстоятельствах она могла бы пережить еще не одно обращение пеплом и восстание из этого пепла - битва подкосила Софию Пламенную, сломали ее игры Господина, но жаркое Пламя перековывало сломанное, восстанавливало утраченное, забирая при этом еще целое. Она могла бы еще сражаться, но сейчас нужно было не сражение, а возможность, нужно было связать тварь, сковать древнего изверга на тот миг, какой нужен Варудо, чтобы еще раз задеть кончиком клинка основу псевдотела самого страшного врага в его жизни. Лишь задеть, лишь только коснуться, пусть даже в самом безобидном касании из возможных, обманчиво неспособным навредить или хотя бы ранить.

Призванная, что никогда не стала бы Избранной, у которой ее право ею стать украли в сам момент явления ее под Небо иного мира, шагнула вперед с полным пониманием того, что должна сделать. Ей не хотелось умирать, не хотелось умирать так, но было дано повеление, была возложена миссия и все, чем была София, готово было исполнить предначертанное. В этот раз она вспыхнула иначе, загорелась совсем не так, как раньше - не было перехода плоти в Пламя, прямой смены формы существования с тварной на энергетическую. Теперь она именно загорелась, зашипела плоть, зашкворчало горящее мясо, стремительно слезала кожа, когда Единенная с Пламенем, Первородный Феникс отдавала ему все, совсем все, даже то, что отдать нельзя.

В этом состоянии, выдавая смертельную для себя мощь, она могла, действительно могла, сойтись напрямую и накоротке с мифической тварью и устоять против первого удара, помериться силой, не мастерством, но чистой мощью с порождением Пекла и проиграть не в тот же миг, но в следующий за первым. Именно эта пауза, именно это действие нужно Варудо, чтобы завершить удар. Не успеют прийти на помощь ни тишина, ни скрежет, каждый отвлеченный отдельным маневром, но обойти Софию он не может. Либо разорвать атаку вновь, чтобы не успеть отступить, когда вложивший весь резерв и несколько разовых воздействий Варудо ударит вдогонку, либо попробовать сломить ложную избранную, пробиться сквозь нее к защищаемому ею мальчику и не дать ему завершить удар, но тоже не успеть.

Господин, как заведено в его племени, как привык он делать все свое существования, с момента осознания бытия, поступил иначе, не так, как от него хотели, играя свою игру, а не отплясывая под чужую музыку. Он не уклоняется, не ставит защиту, а только тянет руки, покрывающиеся ожогами быстрее мысли, к пылающему остову умирающей навсегда Софии. И касаясь ее, тварь не причиняет вреда, не пытается перехватить контроль или вырвать и без того умирающую душу, действуя иначе, тоньше, глубже, добираясь до чего-то, чего нет и быть не может, что не существует нигде, что было создано никогда, что воплотилось никем, посвятив себя ничему, добирается до того, что по всему Алурею называют контрольным механизмом.

Глаза на обожженном лице, единственная часть умирающего тела, которую Пламя пока еще не тронуло, шокировано распахиваются, расширяются зрачки и замирает в тягостном осознании пронзенное почти сожженными руками сердце. В последний миг своего бытия, уже не имея ничего и все отдав, София, просто София, которую даже пламенным именем ее нарекли другие, выбирающие вместо нее, смотрит на мир свободной. Она видит даже не пытающегося, - не успевающего, - уклониться архидьявола, понимает, что уже заготовленная ею встречная атака может пробуриться в глубину многомерного тела, выжечь медовую суть его, не убив, но оставив страшную рану, которая заживать будет веками, но не будет этих веков, ведь уклониться от нового удара распроклятого клинка окалеченный и оглушенный изверг не сможет.