Это лишь игра (СИ) - Шолохова Елена. Страница 40

Бабушка, позвав меня пару раз, смотрит свой сериал в одиночестве. И сквозь звуки телевизора мне чудится стук. Прислушиваюсь – и правда, кто-то стучит к нам в дверь.

На улице уже темно – девятый час. Так что это наверняка кто-то из соседей. Стук повторяется, так что и бабушка теперь его слышит.

– Леночка, доча, кто-то пришел. Открой, а то тут такой момент серьезный…

Я выползаю из своего закутка и вяло плетусь к двери. Открываю и… сердце подпрыгивает к горлу, а меня будто током пробивает разом по всем нервным окончаниям. Герман.

Замерев, стою и не знаю, что сказать. Не знаю даже, что думать. Просто смотрю на него и не двигаюсь, словно в ступоре. Он тоже молчит. В полутьме подъезда виден лишь его силуэт, лицо в тени. Но зато глаза горят каким-то лихорадочным огнем. Затягивают, парализуют, сжигают.

Не знаю, сколько бы мы еще так стояли, молча пожирая друг друга взглядом, но тут бабушка подает голос.

– Леночка, кто там?

Я почему-то вздрагиваю, оглядываюсь в сторону комнаты, торопливо бросаю:

– Это ко мне.

И, накинув на плечи кофту, выхожу в подъезд, притворив за собой дверь. Меня трясет, но не от холода. А от нового всплеска эмоций, таких острых, болезненных, непривычных, что я с ними не справляюсь. Сердце скачет то вверх, то вниз, как заведенное. И ноги под коленками слабеют. Я даже приваливаюсь спиной к деревянной стене для опоры.

Герман делает шаг ко мне, и теперь он так близко, что я почти паникую, но все равно остаюсь на месте. Он нависает надо мной и смотрит, смотрит… всю душу вытягивает этим своим жгучим взглядом. Терпеть невозможно. И, сглотнув, я произношу полушёпотом:

– Привет.

– Прости меня, – шепчет он в ответ горячо, торопливо, сумбурно. – Прости меня, пожалуйста. Я не должен был… меньше всех я бы хотел тебя обидеть… Ты хорошая, ты самая хорошая… Я… Прости меня, Лена.

А у меня дыхание перехватило от волнения. Хочу ему сказать, что я не обижаюсь, что все нормально, но не могу и звука выдавить. В горле пульсирует ком. И глаза снова щиплет. Только бы сейчас не расплакаться!

– Прости… – хрипло выдыхает он. И вдруг порывисто наклоняется и впивается в мои губы. Целует он жадно, нетерпеливо, глубоко, вжимая собой меня в стену. А я позволяю…

41. Герман

Сколько мы общались с Третьяковой? В смысле, близко, по-дружески… Три недели? Четыре?

Я думал, что мне просто хорошо с ней. Комфортно и при этом интересно. Но я не размышлял, почему так. Не анализировал. Не препарировал свои ощущения и не раскладывал их по полочкам. Просто делал то, что хотелось: провожал до дома, звонил, писал вечерами.

Какое-то время, правда, считал, что мне просто любопытно наблюдать за ней – она ведь в самом деле как не от мира сего. Может, так оно и было, но любопытство быстро переросло в… не знаю, дружбу, наверное. Что, конечно, парадоксально.

Разумеется, я понимал, что она мне нравится. Понимал и то, что я ей тоже нравлюсь. Но эта симпатия не мешала, наоборот – придавала нашей странной дружбе… нежности, что ли.

Хотел ли я большего? Наверное, нет. Просто потому, что даже не задумывался над этим. Я лишь наслаждался общением с ней, особо не заглядывая вперед. В кои-то веки. Поскольку жизнь моя, по крайней мере, на ближайшие пять лет давно распланирована. И если бы меня кто-нибудь спросил еще вчера, ну или я сам задался таким вопросом, то ответил бы без колебаний, что мы с Третьяковой просто по-дружески общаемся, не более. Ничего серьезного между нами быть не может. Мы ведь с ней не просто не похожи, мы вообще с разных планет. Но эта наша ссора сегодняшняя... она как будто выдернула меня из привычного состояния, обострила все чувства до предела, буквально вывернула наизнанку.

Наверное, ты понимаешь, что для тебя действительно значит человек только тогда, когда есть риск его потерять…

Из парка я вернулся домой как в мороке. Впрочем, я и в парк приехал примерно в таком же состоянии. Только теперь стало еще хуже. Перед мысленным взглядом так и стояло ее лицо, растерянное и несчастное. Словно ее неожиданно ударили. Да, в общем-то, так оно и есть.

Внутри пекло нещадно. Лучше бы я вообще позвонил и отменил нашу встречу. Самое смешное, что мне как раз таки нестерпимо хотелось после матери увидеться с Леной. Сильнее, чем когда-либо. И надо же было на ней сорваться… Ну зато про мать больше даже не думалось.

А потом вдруг охватила тревога: а вдруг она не простит? Я же не просто ей нагрубил сгоряча, я ее унизил. Сам бы я такое простил? Нет. Правда, я вряд ли бы воспринял эти слова всерьез.

Сначала хотел написать или позвонить, но решил, что лучше лично. Подойду в школе и извинюсь. Потом понял, что нет, до послезавтра не вытерплю. Изведусь весь. Да и ей ведь тоже сейчас из-за меня плохо…

Решил, поеду сразу после ужина. Получится или нет – неважно. Хорошо хоть знаю, где Лена живет.

За ужином отец молча бросал на меня взгляды и в конце концов не выдержал.

– Ну извини, Герман, я немного погорячился, – произнес он.

– Да нормально всё, – пожал я плечами.

– Да как же нормально? На тебя же смотреть страшно… прямо лица на тебе нет. – Отец вздохнул. – Не стоило мне, конечно, на тебя всё это вываливать. И за то, что назвал идиотом, тоже прости. Не сдержался…

– Это ты извини, что я тебе ничего не сказал. Я действительно думал, что она больна, а ты откажешься оплачивать ее лечение.

– Да ничего удивительного. Если уж я в свое время купился на ее заверения и россказни… В смысле, не мальчик ведь, всякое уже повидал, а тоже думал… да что уж теперь...

– Что с ней будет?

– А что с такими бывает? У них у всех один конец. Пойми, Герман, это только ее выбор. И за него ответственность только на ней. Она ведь не от безысходности, не с горя там какого-то опустилась. Ей всегда нравилась веселая жизнь. Когда мы еще… ну, скажем так, встречались время от времени, она уже хорошо выпивала. То ей надо было расслабиться, то было грустно, то еще что. Поначалу мне было, в общем-то, все равно. Это потом я запрещал ей пить… ну, пока она тебя носила и после…

– Вообще-то я имел в виду, что ты с ней собираешься делать?

– Ну… – отец замялся. – Сначала хотел опять её вышвырнуть из города, да. Но пока что ей сказано к тебе больше не приближаться. Главное, чтоб ты все это не принимал так близко…

– Да нормально всё со мной, – повторил я.

– А давай устроим себе выходные. Съездим вместе куда-нибудь дня на два-три? Например, в Байкальск на горнолыжку? Покатаемся? Тебе же раньше нравилось.

– Давай, – согласился я. На горнолыжке мне никогда не нравилось, но с отцом помириться был рад. Пусть хотя бы с ним не буду чувствовать себя виноватым.

– Тогда завтра с утра выезжаем, – воодушевился отец. – Сейчас позвоню Дмитрию, пусть нам зарезервирует домик.

А после ужина я помчался к Лене. Даже если бы отец не придумал эту поездку, все равно поехал бы к ней, и так себе места не находил.

***

Василий заезжает прямо во двор. Хорошо хоть он вопросов лишних не задавал. Потому что я всю дорогу терзался, переживал, всякая ерунда в голову лезла.

Ее окна светятся – значит, дома. Хотя где ей еще быть?

Выхожу из машины и чувствую, как где-то у горла колотится сердце, не давая нормально вдохнуть. Стучусь к ней нетерпеливо, и эти секунды, пока она (а вдруг не она? Вдруг ее бабушка? Хоть бы нет!) идет к двери, растягиваются до бесконечности. Она… слава богу, она. Я смотрю на нее и еще больше задыхаюсь. От страха за нее, от нежности – она такая хрупкая, маленькая, бледная, глаза припухшие, заплаканные. Видеть ее такой несчастной физически больно. Настолько больно, что все слова застревают комом в горле.

Но вот она выходит в подъезд, и меня наконец прорывает. Я столько всего хочу ей сказать, но не хватает воздуха. Лена стоит напротив меня, совсем близко, так, что я ощущаю жар ее кожи, чувствую, как вздымается грудь, хоть она и кутается в кофту, слышу ее дыхание. Ее глаза блестят в полутьме. А я просто захлебываюсь этими внезапными чувствами. Не выдерживаю. Срываюсь, будто в пропасть. Целую ее губы жадно, словно изголодался, и никак остановиться не могу. Она не отталкивает, а потом начинает отвечать… робко так, но у меня окончательно вышибает землю из-под ног.