Это лишь игра (СИ) - Шолохова Елена. Страница 38

Несколько секунд я стою на месте, пытаясь побороть прилив брезгливости. Как будто зайти мне придется в чумную палату. В конце концов превозмогаю себя и переступаю порог. Иду до упора, на свет, по темному захламленному коридору, что-то хрустит под ногами, обо что-то ударяюсь, что-то роняю. Но свет в конце – это, оказывается, кухня. И лучше б мне ее не видеть.

Возвращаюсь обратно, вглядываясь по сторонам. Глаза уже привыкли к темноте, и я различаю очертания дверей. Их три. Толкаю одну наобум и – бинго. Нахожу мать. Она сидит на диване полураздетая, босая, лохматая. И пытается растолкать какого-то мужика, который спит на этом же диване. Мать оборачивается на звук, видит меня. Сморгнув, трясет головой. Потом поднимается и делает пару нетвердых шагов в мою сторону. Взгляд ее мутный, без проблеска интеллекта, но меня каким-то чудом она все же узнает.

– Ты… Герман, ты, что ли? Санек, вставай, с сыном моим познакомлю…

Держится она сейчас совсем не так, как возле школы. Впрочем, там она была трезвой, а тут или пьяная, или еще под чем… в этом я не особо разбираюсь.

Она выдергивает из кучи хламья грязный халат и пытается накинуть на себя, но никак не может попасть в рукав. В конце концов бросает его на пол.

– Что стоишь, Герман? Проходи. Посмотри, как мать твоя живет. Впроголодь. Не то что вы там… в хоромах, да с прислугой. Что, не нравится? А вот так простые люди живут, вам-то, буржуям, не понять. Чего не проходишь-то? Брезгуешь? Боишься свой дорогой костюмчик замарать?

Мужик на диване ворочается, приподнимает осоловелую физиономию и тут же бессильно роняет обратно.

– Санек, вставай, говорю. На сына моего хоть посмотри.

Но мужик больше ни на что не реагирует.

– Так понимаю, это твое лечение? – киваю на загаженный стол. На нем какие-то банки, бутылки, окурки прямо в тарелках, таких же грязных, как всё вокруг.

Она берет один бычок и, щелкая зажигалкой, прикуривает. Ухмыляясь, говорит:

– Что, сынок, денег стало жалко? Да для вас это копейки, не жмоться. Но отец твой и за копейку удавится. Ааа… я поняла. Ты рассказал все своему отцу, и он велел тебе поехать и забрать, а? Угадала? Так вот, сынуля, ничего я тебе не отдам. Нету тех денег больше. Всё. Тю-тю, – она сипло смеется. Потом добавляет зло: – И отцу своему передай: чхать я на него хотела. Никто его тут не боится. А еще скажи ему…

Я разворачиваюсь и ухожу. И ощущение, что эта грязь и вонь прилипла к одежде, въелась в кожу, пропитала волосы.

Василий стоит у подъезда.

– А я уже переживаю, где вы… местечко тут… не дай бог, конечно… вообще район наркоманский. Вы тут к кому?

– Ни к кому, – выдавливаю из себя с трудом. Шерстяной ворот водолазки кажется стальными тисками, сдавившими горло. – Едем домой.

39. Лена

Утром встаю с превеликим трудом, потому что до середины ночи читала «Небо после бури». Глотала главу за главой, обещая себе, что это последняя, но никак не могла остановиться. И теперь пожалуйста – голова тяжелая, а глаза будто песком засыпаны.

Однако в груди тлеет неясное, но сладостное и трепетное ощущение. Это и радость, и предвкушение чего-то очень хорошего, желанного, головокружительного. Оно как чудесный сон, который после пробуждения не помнишь, но приятное чувство еще осталось.

А затем я вспоминаю вчерашний день, и сердце подскакивает. Герман пригласил меня на свидание! И сразу – сонливость как рукой снимает.

Я и вчера по этому поводу ходила весь день с блаженной улыбкой. Ну и не только поэтому – он ведь мне еще книгу подарил. Не абы какую, а именно ту, которую мне очень-очень хотелось. Я ждала её выхода почти год. Откладывала понемногу, чтобы потом сразу купить. И вот на днях обнаружила её в книжном и чуть не взвизгнула от радости. Правда, потом увидела цену… Стоила она почти тысячу – в два раза больше, чем я скопила. И тут вдруг Герман мне ее дарит! Ну не чудо ли? А теперь еще и свидание…

Бабушка вчера меня извела расспросами, отчего я такая счастливая. Опять предположила, что мы с Петькой помирились. В конце концов я нехотя призналась, что всё дело в Германе.

– Вот так новости! – удивилась она. – И впрямь демон-искуситель.

– Не говори так про него. Ты ведь его совсем не знаешь.

– Ну, ты же сама мне про него всякие ужасы рассказывала, – посмеиваясь надо мной, припомнила бабушка.

– Я ошибалась. Я сама его не знала. А теперь, когда узнала, поняла, что он совсем не такой, каким кажется. Герман… сложный, но он хороший. Правда. Ты только посмотри, что он мне подарил. И сам ведь догадался!

Я вынула из сумки книгу, похвасталась, а потом начала листать, ну и в итоге зачиталась до середины ночи.

Несмотря на недосып, меня распирает от эмоций и небывалой энергии. Я даже умываюсь и затем помогаю бабушке с готовкой, пританцовывая. К ней на обед придут подруги – они дружат с самого института, уже полвека. И на все праздники обязательно собираются вместе. Сегодня вот у нас.

– Что, боишься опоздать на свое свидание? – улыбается, глядя на меня, бабушка.

А я в ответ лишь рдею и счастливо улыбаюсь.

Герман предложил встретиться в скверике неподалеку от нашего дома. В три часа. И я ловлю себя на том, что раз за разом смотрю на часы, проверяя, сколько осталось времени, которое тянется еле-еле.

– Ну всё, иди готовься к свиданию, на стол накрою уж я сама, – выпроваживает меня бабушка из кухни.

Готовься! Легко сказать. Голову я вымыла еще утром, на два раза. И сейчас просто заколола волосы на затылке. Краситься я не умею, да у меня и косметики нет. Поэтому заимствую у бабушки только ее румяна и чуть-чуть наношу на скулы. А то мне вечно все твердят, что я слишком бледная. Но хуже всего дело обстоит с нарядом. Так хочется быть красивой сегодня, чтобы Герман увидел и… в общем, чтобы ему понравилось. Но ничего такого в гардеробе у меня, конечно же, нет. Только школьное и домашнее. Ну и джинсы еще. Их я и надеваю.

Бабушка расставляет тарелки и приборы, а в центр стола ставит горшочек с цветущей азалией – это мой ей подарок на восьмое марта. Затем она отвлекается на меня. Окидывает внимательным взглядом и говорит:

– Леночка, ты у меня просто красавица. Герман тебя увидит и окончательно голову потеряет.

– Скажешь тоже, – смущаюсь я и выбегаю из дома. Но до сквера иду с улыбкой до ушей.

В условленное место я прихожу чуть раньше, Германа еще нет. Присаживаюсь на единственную свободную скамейку в ожидании, когда он подойдет. И всё кругом словно вторит моему настроению: солнце, теплый ветерок, капель, птицы, даже люди в сквере все радостные.

Я засматриваюсь на чужую парочку, сидящую напротив и наискосок. Оба такие влюбленные и счастливые. И на душе становится еще светлее. Потом вдруг понимаю, что Германа все еще нет, а времени, между тем, уже половина четвертого.

Мне почему-то неловко самой ему звонить. Несколько раз порываюсь, открываю его контакт, но тут же сбрасываю. Может, он в пробке застрял? Он ведь живет далеко. Хотя тогда он мог бы сообщить. А вдруг он просто забыл про меня? Как же стыдно будет, если я позвоню, а оно так и окажется.

Внутри растет беспокойство. Я уже не замечаю ни птиц, ни солнца, ни влюбленных. Я просто сижу, жду и, если честно, уже не верю, что он придет. И на душе теперь так тоскливо… Я бы, наверное, пошла домой, если бы не бабушкины гостьи, которым бабушка наверняка рассказала про меня. И если я сейчас заявлюсь – сразу начнется: ой, а что такое? Как же твое свидание? Где же твой такой хороший Герман?

С расстройства я все-таки звоню ему. Он почти сразу отвечает:

– Я уже еду. Ты там? Скоро буду.

И всё. Ни привет, ни с праздником, ни извини, что опаздываю… И голос его совсем другой, чем обычно. Какой-то чужой, сухой, холодный.

Это так не похоже на него, но я стараюсь не думать об этом. Может, ему просто неудобно говорить сейчас по телефону.

Герман появляется минут через пять. Он только подходит, а я уже вижу – у него что-то случилось. Таким мрачным я никогда его не видела. Он и здоровается со мной одним кивком, мимолетно мазнув взглядом. Садится рядом, но сам как будто мыслями вовсе не здесь. Он отрешенно куда-то смотрит, со мной не разговаривает, и я даже не знаю, что делать, что сказать.