Клуб бессмертных - Лорченков Владимир Владимирович. Страница 43

Потому что ноги не гнутся. И вся-то разница – встанешь или нет. Но боксировать так и не научишься, потому что в этом деле все равно, встанешь ли, главное там – бить и не падать. А вот расплачиваться – научишься, по-настоящему научишься.

Я решил было бросить монетку, чтобы она решила: ехать мне дальше или возвращаться. Но потом понял, что стою не на вокзале города Пятра Нямц в ожидании поезда, который принесет меня к новому месту работы. Я был Хароном, заплутавшим в Стиксе и очутившимся в Средиземном море. Хароном, выплывшим из Средиземного моря и достигшим столпов Гибралтара. Хароном, покачивающимся на плоту у этих камней, Хароном, ожидающим собственного решения. Повернуть вспять или вернуться. Или плыть вперед, туда, где вода низвергается с плоского диска, брошенного на спины слонов, стоящих на черепахе. Я мог бы вернуться к Елене и попробовать обустроить нашу с ней жизнь, забыв о стремлении писать. Но что-то подсказывало мне: несмотря на ее показную холодность и равнодушие к тому, что я делаю, это оскорбит ее до глубины души. Я знал, что если вернусь к Елене сейчас, то, как это ни странно звучит, потеряю ее. Странники никогда еще не возвращались на полпути. Я решил расплатиться за все, что сделал, и за все, что собираюсь сделать.

Через час поезд уносил меня к Лаку Рошу.

Елена:

Я прекрасно понимала, чем он одержим, но на мгновение поверила в то, что мы будем счастливы.

Нелепо – да? – существу безличному и бесполому желать остаться с мужчиной.

Аристотель бы меня не понял. Если что-то нелогично, это надо исправить, сказал бы он. Он не понимал, как можно любить то, что неестественно, то, что нарушает идеал формы.

Я надеялась, что мы просто останемся вдвоем, а потом состаримся и умрем. Я мечтала стать человеком, стать женщиной, мечтала, чтобы у меня начались месячные. Да, у Прометеуса было предназначение, знаю. Но в конце концов, и я это тоже знаю, чары Молдавии можно было разрушить без поездки в замок Дракулы. Прометеусу надо было дождаться, когда он умрет. И загадка канет в Лету вместе с ним, Прометеусом. Хороший способ. Это решило бы проблему чар Молдавии для него и для меня. Но не для сонма бессмертных, которых к моменту отъезда Прометеуса в Молдавии собралось больше, чем мух на собачьем трупе у дороги в летний день.

Бессмертные прибывали со всего света. Глаза каждого светились надеждой на обретение покоя. Я сталкивалась с ними каждый день. Прометеус, слепец, ничего не видел.

По утрам Тантал подметал двор у дома, с надеждой поглядывая на наши окна. Прометеус выходил на балкон, и Тантал разочарованно склонял голову.

Изголодавшийся Сизиф отвешивал мне сыр – бедняга устроился в торговые ряды молочников на Центральном рынке – и все силился по моему виду понять, уехал Прометеус или нет. Афродита по вечерам ловила клиентов на дороге у нашего дома. Кентавр принял обличье бронзовой дешевой скульптурки полуконя-получеловека, установленной в Долине Роз, и с мольбой глядел на наш дом. На каштане у висячего моста грустно мастурбировал Эрот.

Двенадцать ведьм с Вальпургиева шабаша жалостливо просили милостыню у Кафедрального собора Кишинева, но я-то знала: единственное, чего они просили, было «поезжай, поезжай, поезжай».

Посейдон приходил починить наш кран и с раздражением отмахивался от чаевых. У нашего подъезда по утрам благовествовал Павел. В наши двери по ошибке стучал слепой Сократ, пришедший к соседям, мы покупали занавески на окна у Арахны, мы платили Харону десять леев за час аренды лодки на Комсомольском озере.

А бессмертные все прибывали и прибывали.

И все они, казалось, кричали, хоть и были безмолвны. Но я-то слышала. Слышала вой, постоянно висевший над Кишиневом, вопль боли, ужаса и надежды – точно такой же, какой звучал в пьесе Прометеуса «Осада Бендер». Они вопили:

– Когда же, когда же, когда же?!!

И очевидно, Прометеус чувствовал это, хоть и не понимал. Он рвался уехать. Я приложила все силы, чтобы удержать его. Я взяла уроки у Афродиты, и по утрам еще обучалась у лучших проституток мира, я приносила ему вина, когда он был пьян; он мог бы вытирать ноги о мои волосы, если б захотел. Я пыталась защитить его от всего, и главное – от пьес, которые он писал, и от Румынии, в которую он должен был ехать.

Я стала его проституткой, его доверенным лицом; если бы потребовалось, я бы стала его сообщницей в краже; я стала его собутыльником, его alter ego; я зарабатывала для него деньги, когда боги наслали на эту страну дефолт, я…

В октябре он уехал.

Дракула:

Когда я развернул плитку гематогена и начал с аппетитом пожирать его, Прометеус очень удивился. Примерно такой реакции я от него и ожидал.

– А что поделать, мой мальчик, – мы шли по галерее замка мимо молчаливых рядов средневековых доспехов, – за четыреста лет я на свежей крови заработал себе язву желудка. Вот и приходится есть сушеную бычью кровь.

Надо отдать ему должное: Прометеус справился с удивлением и весьма тактично перевел все на детские воспоминания. Мол, в детстве он всегда просил мать купить гематоген, потому что из-за яркой упаковки лекарства принимал его за сладости. Мы негромко посмеялись и начали подниматься по лестнице. На двенадцатой ступеньке Прометеус остановился и спросил, указывая на меховую шапку, украшавшую оленьи рога:

– Что это?

– О, – я махнул рукой, – песец. Возьми ее себе, потому что на открытом воздухе здесь, в горах, по вечерам очень холодно. Бери, не стесняйся.

– Знаете, – он убрал руку, – как убивают песцов?

– Нет, – я знал, но изобразил неподдельный интерес, – каким-нибудь необычным способом?

– Их бьют, – Прометеус коротко засмеялся, – дубинкой по голове, чтобы оглушить, а потом надрезают шкуру на лапах, и снимают с еще живых животных.

Будь я женщиной, он бы непременно мне нагрубил, чтобы привлечь внимание и соблазнить. Увы, ни мужчиной, ни женщиной я не являюсь. У меня нет пола. Это роднит меня с суккубом, исключительно по прихоти избравшим имя Елена. Различие между нами состоит в том, что Елены как таковой нет. Я же в этом мире присутствую. Я – мертвяк. Мертвяк с язвой желудка (попейте теплой крови лет сто), который плохо себя чувствует.

– Это в порядке вещей, Влад, – сказал мне доктор, симпатичный румын лет тридцати (будь я моложе, непременно впился бы ему в глотку), – потому что вы слишком много работаете.

– То есть? – Я тяжело дышал, тупо глядя на дорогие жалюзи в кабинете этого терапевта.

– Синдром хронической усталости, – пожал плечами доктор Басеску, – обычное заболевание менеджеров высшего звена и среднего возраста.

Синдром хронической усталости. Менеджер высшего звена. Менеджер среднего возраста. Я смеялся, пока на меня не напала икота. Пришлось сглатывать слюну: она у меня всегда красноватого цвета (еще раз – полакайте-ка крови лет сто!), и доктора бы это испугало.

Басеску совершенно спокойно дождался, когда я утихну, и предложил мне прилечь на кушетку. Я подчинился. Этот врач не был опасен. Для него – практикующего доктора города Пятра Нямц – я был всего лишь менеджером высшего звена среднего возраста. Промышленником из Лаку Рошу, господином Владом Дракулеску. Когда я впервые представился, мы здорово посмеялись. Пришлось сказать, что я – воспитанник детского дома, над которым при получении паспорта жестоко подшутил директор. Басеску отнесся к моим имени и фамилии с пониманием. Ох уж эти выпускники медицинских университетов. Для них весь мир – нетерпеливый пациент, жаждущий избавления от страданий. Иногда мне кажется, что, встреть медик Бога, то первое, о чем бы спросил Его – не болит ли у вас что-то в пояснице? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о чем спросил Его я.

– За что?

Увы, он ничего мне не ответил. Да и не мог. Ведь Бог это светящийся шар, и в этом Платон был прав. Бог не видит, не слышит, не чувствует и не думает.