Завет воды - Вергезе Абрахам. Страница 88

Однажды в июне того же года Филипос нарушает вечернюю тишину радостным воплем, который собирает домочадцев около радио:

— Неру на свободе! После девятисот шестидесяти трех дней в тюрьме! Британцы признали, что все кончено.

Филипос до поздней ночи не отрывается от радио. В прошлом от Британии отделились Америка, Ирландия и Новая Зеландия. Он представляет, как англичане в оставшихся еще колониях — Нигерия, Бирма, Кения, Гана, Судан, Малайя, Ямайка — сидят, нервничая, у своих радиоприемников, потому что Великобритания скоро потеряет бриллиант своей короны и солнце, которое никогда не заходит над Британской империей, вот-вот закатится. Переговоры об освобождении Индии уже начались. Путь, лежащий впереди, опасен и полон ловушек, поскольку Джинна [189] и Мусульманская лига [190] хотят отдельного государства для мусульман, которые составляют почти треть всего населения Индии. Джинна не доверяет Партии Конгресса [191], где доминируют индусы.

Кода он забирается в кровать, Элси читает книгу.

— Как вышло, что маленький остров заправляет половиной глобуса? — недоумевает Филипос. — Вот что я хотел бы знать.

Элси откладывает в сторону «Историю Тома Джонса, найденыша» с загнутыми уголками. Вот уже несколько дней она читает ее перед сном.

— А вот что я хотела бы знать, — говорит она, — какое влияние негодяй Том оказал на маленького мальчика, прочитавшего эту книгу.

— Ну… — начинает Филипос, — в сущности…

Она заставляет его умолкнуть, накрыв губами его губы. Он нашаривает выключатель лампочки.

В августе, с интервалом в три дня, атомные бомбы стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки. Сотни тысяч людей погибли в мгновение ока. Обитатели Парамбиля собираются вместе, рассматривая газетные фотографии из обоих городов. Из всех ужасных картин войны, что видели в Парамбиле, с этим не может сравниться ничто.

Филипос позже застал Одат-коччамму, которая, уединившись, потерянно смотрела на развернутый газетный лист, и слезы текли по ее щекам. Он обнимает старушку. Она делает вид, что отпихивает его, а сама устало прижимается.

— Я, может, и не умею читать, но понимаю больше, чем ты думаешь, мууни. Думаешь, мне грустно? Ошибаешься! Это слезы радости. Я рада, что я уже такая старая, что меня не затронет грядущее. Если мы так легко убиваем друг друга, значит, конец света уже наступил, правда же?

Филипос снял карту, покрывающую целую стену. Наблюдение за ходом военных действий стало его греховным увлечением, но он больше не в силах вести учет человеческим страданиям. Элси молча наблюдала за мужем.

— В последние годы произошли гораздо более приятные события, которые я хотел бы запомнить, — объясняет он. — Я вернулся домой в Парамбиль, где моя родина. Я стал писателем. Но самое главное, в моей жизни появилась ты. Вот это и нужно увековечить.

Пришло письмо от Чанди, где он сообщает, что переезжает на лето из Тетанатт-хаус, и приглашает в гости в свое бунгало. Элси обрадовалась:

— Здесь будет очень влажно, а там мы сможем любоваться утренним туманом над садом… Ты сможешь писать. Я — рисовать. Мы будем гулять, играть в теннис или в бадминтон. А по выходным ездить на скачки, если захочешь. Ты обязательно должен увидеть поместье. Всем не терпится познакомиться с тобой.

— Что ж… звучит чудесно. — Но на самом деле каждое ее слово повергает его в тревогу. Голова идет кругом, он покрывается липким потом.

— Давай выберем дату, и я попрошу папу прислать машину, и…

— Нет! — резко бросает он. Увидев испуганное лицо Элси, Филипос берет себя в руки. — Я хотел сказать, давай еще подумаем. Ладно?

Жалкие остатки прежней улыбки цепляются за ее губы, не желая расставаться с надеждой. Ведь тот, кто делает задорные пометки, слушая радио, кто читает даже за обеденным столом, кто заказывает книг больше, чем выдерживают полки, — такой человек наверняка пожелает исследовать новые территории, испытать новые ощущения.

— Филипос… Нам полезно время от времени покидать Парамбиль. Немного посмотреть мир. — И, словно спохватившись, добавляет: — Полезно для твоего творчества.

— Я знаю.

Но если знает, тогда почему сердце колотится так бешено и откуда тогда это чувство ужаса, от которого перехватывает дыхание? Поездка в Мадрас, несмотря на краткость пребывания там, выпотрошила Филипоса. Ему пришлось возвращаться домой, чтобы восстановиться, воссоздать себя заново. Но вплоть до этого самого момента, когда Элси заговорила об отъезде, он не подозревал, что сама мысль об этом вызовет ужас, подобный страху утонуть. Парамбиль — это его твердая почва, основа его равновесия, а все прочее, оно как вода. И дело не в том, что нужно ехать высоко в горы; ритуалы клубов, вечеринок, скачек наверняка станут серьезным вызовом его слабому слуху. Люди, которые знают Элси с детства, будут оценивать ее мужа, и это лишь усугубляет его смятение.

Элси стоит на месте, ожидая объяснений. Его страхи иррациональны, и ему стыдно от этого. Но Филипос не может просто взять и признаться ей, без того чтобы не почувствовать себя униженным, он будет выглядеть в ее глазах слабаком, жалким неудачником и как мужчина, и как муж. Мысли скачут, колотятся в мозг, вызывая головную боль.

— Пускай мир приходит к нам, — слышит он наконец собственный голос, и тот звучит надменно и резко.

Элси вздрагивает. Какая глупость, и Филипос это понимает. Но, произнеся вслух, он загнал себя в угол. Отступать некуда.

— Все, что мне нужно, у меня есть здесь. А у тебя разве нет? С помощью радио я могу посетить любой уголок большого мира.

Женщина, которую он боготворит, смотрит на него, словно не узнавая.

— Филипос, — после долгой паузы тихо произносит она — так тихо, что ему приходится приглядываться к ее губам. Рука робко тянется к нему, как ребенок, который хочет погладить любимого пса, вдруг странно себя ведущего. — Филипос, все будет хорошо. Мы поедем на машине. Никаких лодок, никаких рек, чтобы…

Намек на другой его недостаток еще больше пристыдил съежившееся, отступающее, огрызающееся эго, и уродливая защитная реакция прорывается наружу, прежде чем он успевает затолкать ее обратно.

— Элси, я запрещаю, — заявляет некто, кого он сам не узнает, некто, завладевший его голосом и устами. Слова, слетевшие с языка, звучат ужасно. — Я запрещаю тебе ехать. — Все. Он это сделал.

Рука ее отдергивается. Лицо каменеет. Он видит, как она отступает в ту зону, куда ему нет доступа. Отворачивается, произнося что-то, что он не расслышал.

— Элси, что ты сказала?

Она поворачивается к нему, высоко подняв голову. В словах, которые он читает по ее губам и которые достигают его слуха, нет ни злорадства, ни обиды, ничего, кроме печали.

— Я сказала, что поеду навестить своего отца.

В ту ночь Элси не приходит в супружескую постель. Разыскивая жену, Филипос находит ее спящей на циновках вместе с тремя остальными женщинами семьи; Элси поступала так, только когда Малютке Мол нездоровилось и та просила побыть рядом. Он не стал будить жену из гордости и из опасения потревожить мать. За ужином, когда Большая Аммачи спрашивает, что происходит, он делает вид, что не слышит.

В последующие дни оба держатся отстраненно. Но молчание все равно кажется лучшим выходом, чем признание. Кроме того, как можно рационально объяснить иррациональные страхи? Всякий раз, оказываясь рядом с Элси, Филипос примеряет свой новый образ, так мужчина надевает новую рубашку или отращивает усы, надеясь, что окружающие (и жена) воспримут его по-другому. Однако ничего не получается. Всякий раз, когда они остаются наедине, на кончике языка у него вертится «Прости меня, я вел себя как идиот». Но воинственный голос внутри предостерегает от такого шага, иначе всю оставшуюся жизнь придется уступать. Как долго может продолжаться эта междоусобица?