Сначала было слово… (СИ) - Леккор Михаил. Страница 4

Приятели успели вскипятить чаю и сидели, торопливо отхлебывая из кружек. До начала лекции оставались считанные минуты.

— Давай пей, — скомандовал Мишка, уже при галстуке, демонстративно поглядывая на часы. Друзья его не забыли, побеспокоившись заварить чаю и на него.

Володя бросился переодеваться, между делом сделав большой глоток из предназначенной ему кружки, и сразу же выплюнул жидкость обратно. Увы, напиток был жутко соленым. Любезные товарищи, побеспокоившиеся об опаздывающем, не упустили возможности порезвиться.

Комментарий пострадавшего был непечатным, за исключением предлогов «а» и союзов «и». Дима и Миша ответили хохотом.

Злиться на них было смешно. Володя быстренько оделся, прополоскал рот холодной водой и лишь после этого кротко предупредил о своем вечернем дежурстве по кухне. Сокамерники переглянулись, уловив предупреждение.

— Я тебе помогу, — решительно заявил Миша, — мне все равно сегодня вечером делать нечего.

— Ого, — прервал веселье Дима, взглянув на часы, — пора отчаливать. И так придется бежать.

По пути в институт Володя успел сообщить услышанное по телевизору. Как и следовало ожидать, его сожителей и встретившихся по пути однокурсников известие о возможном призыве не обрадовало.

— Служить бы рад, прислуживаться… — Прокомментировал кто-то. Враги, накрошившие кучу трупов, были пока абстрактны, находясь непонятно где. А родимая армия в лице горвоенкомата — неподалеку. И оный орган пугал куда больше.

В аудиторию они влетели спустя минуту после звонка. Шеф еще не объявился. Свободными остались только передние места — цена долгого здорового сна. Более стойкий народ занял полезные для общения и чтения художественной литературы задние парты. Хотя по новой истории Европы месторасположение парты не имело значения. Без лекций экзамен сдать было невозможно, поэтому ручками усердно скрипел весь курс. Но в тылу как-то надежнее.

Вопреки ожиданию, требовательный Николай Васильевич явился на лекцию с пятнадцатиминутным опозданием. Если бы не появление по стране значительного количества пропущенных через камнедробилку человеческих тел такое нарушение дисциплины стало бы сенсацией. А так вызвало лишь небольшое оживление. Кто-то уже с надеждой высказал предположение о благоразумном преподавателе, совершенно правильно оставшемся дома. Ходить по улицам в наши дни весьма опасно.

Преподаватель их разочаровал. Он торопливо вошел в аудиторию. Студенты принялись доставать убранные в пакеты и сумки тетради. Николай Васильевич, однако, не спешил перейти к проблемам политического развития Англии второй половины 19 века. Бледный и взъерошенный, он уперся руками на кафедру и невидящим взглядом посмотрел на студентов.

— Только что я увидел на улице Ленина точно так же растерзанных людей, как показывали в Лимоново.

Новость потрясающая и очень страшная. Девчонки немедленно взвизгнули от ужаса, многие парни откровенно побледнели. Неведомый Джек-потрошитель, от которого нет никакого спасения, пугал всех. Больше всего шокировала именно неизвестность. Какая-то могучая сила прекращала людей в отбивные котлеты. И ни могучие мускулы, ни ум, ни даже оружие, поскольку уже стало известно, что среди изуродованных трупов найдено несколько пистолетов, не помогали.

Николай Васильевич, видимо, страшился того же. Он постоял, глядя лишь в только ему видимую даль, и глухо сказал:

— Если бы я вышел на десять минут раньше, я оказался бы среди них. Какое счастье, что я вспомнил об обещанной одному из вас книге.

— Николай Васильевич! — Раздался робкий голос с галерки, — они давно… погибли?

Преподаватель потер дрожащие руки.

— Когда я появился на этом месте, от них еще шел пар. Милиция приехала позже меня. — Он нервно прошелся по аудитории. — Смешные люди. Пытались допрашивать. Если бы я что-нибудь увидел, я представлял бы восемьдесят килограмм костей и мяса.

Он остановился около трибуны.

— Надо что-то делать. Их же было не меньше двух десятков. А если прямо сюда…

Он не успел завершить. Светка Трифонова, одна из красавиц курса, завизжала, не в силах скрыть страха. Ее вопль, высокий и тонкий, заполнивший всю аудиторию, заставил всех оцепенеть в жутком, каком-то первобытном ужасе. Улица такая обычная и спокойная равнодушно смотрела на них провалами окон, за которыми таилась невидимая смерть. Володя почувствовал, что еще немного, и он сам завоет от ужаса. Он уже не видел товарищей, всю его душу заполнил всеохватный, пожирающий страх, требующий вскочить и, вопя и размахивая руками, бежать, бежать неведомо куда, лишь бы скрыться в безопасности. С другими было не лучше.

Громкий звук пощечины и вслед за этим наступившая тишина заставили студентов вздрогнуть и прийти в себя.

Лешка Губанов спокойно возвращался на свое место. Он один не утратил силы духа, найдя способ успокоить паникершу. У Светки на щеке на глазах начал наливаться красной краской след лешкиных пальцев. Придется девушке походить с синяком на лице.

— Ты что сделал, дурак! — Снова завизжала Светка, но не так, как только что, а обычным оскорбленным визгом красотки. — Ты же меня ударил.

Ее негодования никто не разделил, хотя в любом другом случае Леше бы не поздоровилось. Светка умела находить защитников среди сильных парней.

— Ты замолчишь или нет, крикунья, — грубо сказал ей Николай Васильевич.

Оскорбленная до глубины души Светка встала:

— Я выйду, — глядя себе под ноги, тихо сказала она. Весь ее вид говорил о намерении добиваться правды и защиты хоть в ректорате, хоть в суде.

На преподавателя ее тон не произвел впечатления.

— Идите, — спокойно сказал он. Молчаливый шантаж истерички занимал его сейчас куда меньше, чем неведомые потрошители. Прямо-таки «улица вязов» какая-то. Не хватало только выросшей из стены руки. Он почувствовал, что теряет спокойствие, сам может закатить истерику, и вцепился в трибуну.

Светке передалось его настроение. Она представила, как выходит в безлюдный коридор, куда-то идет совершенно одна, и села на место, тихо всхлипывая.

— Лекции не будет, — сухо сказал Николай Васильевич, — я пошел в деканат, может быть, до них довели официальную информацию. Должны же местные власти обеспокоиться. Не все им воровать. Вас я пока прошу оставаться на месте ради вашей же безопасности. Телевизор все смотрели? — Дождавшись утвердительных возгласов, он торопливо вышел, оставив дверь приоткрытой. Не для контроля над студентами — для самоуспокоения. Давние, еще детские страхи вылезли из каких-то самых потайных уголков души. Ему было страшно оставаться одному по пути в деканат. Приоткрытая дверь оставляла иллюзию контакта с людьми. Страх держал душу. Он ничего не мог с этим сделать, хотя и пытался убедить, что мужчине более, чем тридцатилетнего возраста не стоит быть таким трусливым. Но ужас продолжал сжимать его в своих тисках.

Курс, вопреки обычаю, не разразился суетой обычных разговоров. Люди сидели молча, словно уже изготовившись к неизбежному. Где-то рядом был враг — вездесущий и безжалостный. Паника бесшумно вилась между рядами, затрагивая своим шлейфом студентов. И самые отважные были готовы рвануть неведомо куда, лишь бы найти спокойное тихое место, где спрятать свою голову в безопасную лунку с песком.

Не выдержав такой обреченности, Дима встал, толкнул локтем мешающего выйти Володю, и направился к одиноко стоящему около доски сломанному стулу. Перекладина, соединяющая металлические ножки, разошлась на месте спайки, и сидеть на стуле было трудно. Теперь инвалид должен послужить праведному делу. Дима взял его в руки, словно прикидывая на вес, а потом, перехватив за ножки, резко ударил фанерной спинкой по железобетонному подоконнику. Спинка разлетелась вдребезги. Не останавливаясь на достигнутом, Дима поставил стул на пол и ударил ногой по сиденью. Оно сломалось, и в руках у студента оказались две железные стойки стула. Хоть какое никакое, а оружие.

— Ты даешь, Димка! — Не выдержал Володя, — ты хочешь, чтобы тебя забрали в милицию?