Красный корсар - Купер Джеймс Фенимор. Страница 65

— И куда же мы направим свой челн?

— К берегам Америки; там мы найдем не один укромный уголок, где можно скрыться.

— И вы думаете, человек, привыкший жить среди своих приспешников как король, согласится стать нищим в чужом краю?

— Но у вас же есть золото! Разве здесь мы не полновластные хозяева? Кто осмелится нам помешать, если мы сами пожелаем отказаться от власти, которой облечены? Не пройдет и половины вахты, как мы будем уже далеко.

— Одни! Вы хотите, чтобы мы бежали одни?

— Нет, не совсем. Бесчестьем будет, если мы, мужчины, покинем женщин, оставив их в жестоких руках разбойников, от которых бежим.

— А не будет ли бесчестьем, если мы, мужчины, покинем тех, кто слепо доверяется нам? Принять ваше предложение — значит стать негодяем. Пусть я давно преступник в глазах света, но стать предателем, изменить себе, нарушить клятву… Никогда! Настанет час, когда те, для кого это судно было целым миром, расстанутся, но мы сделаем это открыто и по доброй воле, как подобает мужчинам. Вы так и не знаете, что привело меня в Бостон, где мы встретились?

— Нет, — ответил Уайлдер тоном глубокого разочарования, ибо сладкая надежда на миг заставила биться его сердце.

— Я расскажу вам. Один из преданных мне людей попался в лапы законников. Его необходимо было спасти. Я его недолюбливал, но по-своему он был честен и верен мне. Я не мог бросить его в беде, и никто, кроме меня, не сумел бы устроить его побег. Золото и хитрый план сделали свое дело; он снова с нами и воздает хвалу славному предводителю. Неужели я пожертвую добрым именем, которое завоевал с таким риском?

— Вы пожертвуете добрым мнением о вас негодяев ради того, чтобы возвыситься в глазах тех, чье одобрение — честь для нас.

— Я в этом не уверен. Плохо же вы знаете человеческую натуру, если никогда не слыхивали, что человек гордится даже дурной славой, если она все-таки слава. Кроме того, я не создан для той жизни, которую ведут ваши зависимые колонисты.

— Стало быть, вы уроженец Англии?

— О нет, сэр, я всего лишь жалкий провинциал, скромный сателлит могущественного солнца. Вы видели мои флаги, мистер Уайлдер; среди них не хватает только одного. О, ежели бы он существовал, этот флаг, — моя гордость, моя слава! Я защищал бы его кровью своего сердца!

— Я вас не понимаю.

— Вы моряк, и мне нет нужды напоминать вам, сколько славных рек изливается в море с этих берегов, сколько там широких, удобных бухт, сколько белеет парусов, управляемых людьми, впервые увидевшими свет на этих широких и мирных землях.

— Я знаю, как богата моя родина!

— Боюсь, что нет, — с живостью возразил Корсар. — Ежели бы вы и вам подобные знали ей цену, то флаг, о котором я говорил, реял бы на всех морях и жители нашей страны не отступали бы перед наемниками чужеземного короля.

— Не стану притворяться, что не понял вас, ибо мне уже доводилось встречать мечтателей, которые, подобно вам, верят, что это может случиться.

— «Может»! Это так же неизбежно, как то, что вечером светило опускается в океан, а вслед за ночью наступает новый день. Когда бы этот флаг развевался на мачте, никто не услыхал бы о Красном Корсаре.

— Флот его величества открыт для всех подданных.

— Я мог бы служить королю, Уайлдер, но быть слугою слуги для меня невыносимо. Я был воспитан, можно сказать — рожден, на одном из королевских кораблей, но как часто мне с горечью приходилось чувствовать, что мою родину от его трона отделяет океан! Подумайте только, один из командиров осмелился прибавить к имени моей родины эпитет, которым я не смею оскорбить ваш слух.

— Надеюсь, вы проучили мерзавца.

Корсар взглянул Уайлдеру прямо в глаза и ответил с ужасной улыбкой:

— Ему не пришлось повторять оскорбление. Эго можно было смыть только кровью, и он дорого заплатил за свою наглость.

— Вы дрались как мужчины, и счастье улыбнулось оскорбленному?

— Мы дрались, сэр. Но ведь я осмелился поднять руку на уроженца священных Британских островов. Этого достаточно, мистер Уайлдер. Король превратил вернейшего из своих подданных в разбойника. Но горько же пришлось ему пожалеть об этом… Однако на сегодня хватит. Когда-нибудь я буду, возможно, более откровенен. Спокойной ночи.

Уайлдер смотрел, как его собеседник спустился на шканцы; теперь, предоставленный своим мыслям, он должен был в одиночестве стоять вахту, которая, казалось ему, не имела конца.

Глава XXII

В то время как большая часть команды уже спала крепким сном, одни глаза, блестящие, полные тревоги, никак не могли сомкнуться. Когда миссис Уиллис с Джертред взошли на борт, Корсар тотчас уступил им свою каюту. Сюда мы теперь и перенесемся, возобновив нашу повесть с того мгновения, когда беседа, занявшая предыдущую главу, только что началась.

Нет нужды подробно описывать чувства наших путешественниц, владевшие ими после бурных событий дня.

Сомнения и догадки, возникшие по этому поводу, станут ясны читателю из последующего.

Мягкий и ровный свет массивной серебряной лампы, подвешенной к потолку, косо падал на черты задумчивой гувернантки и ярко освещал юное лицо ее подруги. На заднем плане, словно темная тень на картине, выделялся смутный силуэт спящей Кассандры. Наш занавес взвился над этой мирной сценой в ту самую минуту, когда воспитанница пытается прочитать в потупленном взоре наставницы ответ, который язык последней отказывается произнести.

— Я говорю, любезная сударыня, что все эти драгоценные безделушки и материал, из которых они сработаны, совершенно необычны для корабля.

— И что же ты из этого заключаешь?

— Не знаю. Я бы хотела быть в безопасности под крышей родного дома.

— Дай-то бог! Молчать долее было бы неразумно. То, чему сегодня мы оказались свидетельницами, Джертред, заронило чудовищные подозрения в мою душу.

Лицо молодой девушки побелело от страха, в глазах застыл вопрос.

— Мне издавна знакомы порядки на военных кораблях, — продолжала гувернантка (она остановилась лишь затем, чтобы еще раз взвесить основания для своих подозрений), но я нигде не наблюдала обычаев, которые с каждым часом открываю на этом судне.

— Каковы же ваши подозрения?

Взор, полный страстной материнской тревоги, брошенный в ответ, испугал бы всякого, кто более привык размышлять над порочностью человеческой натуры, нежели чистое существо, кому этот взгляд предназначался; но в душе Джертред этот взгляд вызвал лишь смутное чувство страха.

— Почему вы смотрите на меня такими глазами, мать моя! — воскликнула она, наклоняясь и умоляюще касаясь рукой плеча наставницы, как бы желая вывести ее из задумчивости.

— Я все объясню. Лучше знать самое худшее, чем обречь тебя на гибель. Я не доверяю этому кораблю и никому, кто на нем плавает.

— Никому?

— Никому.

— На флоте его величества могут встретиться дурные и злонамеренные люди, но нам нечего бояться: ведь если не боязнь бесчестья, то страх наказания будет нам защитой.

— Боюсь, что преступные души, собравшиеся здесь, не знают иных законов, кроме собственных страстей, и не признают власти, кроме той, что избрали себе сами.

— В таком случае, они пираты!

— Они и есть пираты.

— Пираты? Все?

— Наверное. Там, где один преступник, никто не уйдет от подозрения.

— Но, дорогая сударыня, мы же знаем, что среди них есть один, кто наверное невиновен, — ведь он попал сюда вместе с нами при обстоятельствах, когда обмана быть не могло.

— Этого я не знаю. Подлость столь многолика, и столь разные люди оказываются подлецами! Боюсь, что в этой каюте собраны единственные, кто может полагать себя честными на этом судне.

Джертред потупила взор, и губы ее задрожали от неудержимого волнения и от какого-то чувства, неизъяснимого для нее самой.