Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай(без илл.) - Купер Джеймс Фенимор. Страница 44

Хотя все силы малочисленной экспедиции в общей сложности уступали мощи одного небольшого современного военного корабля, покровительство королевы, серьезность и до стоинство самого Колумба и большинства его соратников, а также таинственность неведомой цели с самого начала придали всему предприятию характер особой значительности, никак не отвечавшей его весьма скромным средствам. Чтобы усилить свое влияние на склонных к недовольству матросов и внушить им уважение к своему высокому званию, Колумб не допускал малейшей близости между собой и экипажем. Он предвидел, что настанет день и ему понадобится весь его авторитет, а потому уже сейчас отдавал приказы только через Пинсонов или своих кормчих. Опыт подсказывал Колумбу, что, когда люди на долгие месяцы заключены в тесное пространство корабля, заставить их выполнять свой долг и удерживать в повиновении можно, только строго соблюдая субординацию. Поэтому он придавал особое значение тому, как к нему обращаются и как исполняют его приказы, зная, что от этого зависит его власть.

В этом и заключается один из секретов корабельной дисциплины. Даже мятежникам можно внушить к себе уважение, а когда оно завоевано, никто уже не решится ослушаться человека, который на голову выше остальных на борту. Мы знаем множество случаев, когда просьба или поручение такого человека выполнялись безоговорочно, в то время как даже приказ капитана, не обладающего столь высоким авторитетом, ни на кого не действовал.

— Сеньор Гутьерес, постарайтесь быть поблизости от меня! — громко сказал Колумб, называя Луиса тем именем, которое тот якобы скрывал как свое настоящее, называясь просто Педро де Муньосом.

Колумб знал, что на корабле всегда найдутся любители подслушивать чужие разговоры, и хотел, чтобы юношу считали одним из приближенных короля.

— Ваше место здесь! — продолжал он. — И здесь мы оба будем проводить большую часть времени, пока не доплывем до Катая и не проникнем во владения великого хана. Отныне наш путь лежит только вперед, через океанский простор, и мы с него не свернем!

С этими словами Колумб показал на развернутую на оружейном ящике карту и уверенно провел пальцем по проложенному курсу. note 49

На карте были изображены очертания Европы со всеми известными тогда географическими подробностями и часть Африки примерно до берегов Гвинеи, за которой начинались неведомые земли — terra incognita для ученых того времени.

Открытые несколькими поколениями ранее Канарские и Азорские острова тоже находились на своих местах. Зато вся западная часть Атлантического океана была украшена совершенно фантастическими контурами, которые должны были изображать восточное побережье Индии, а может быть, и Катая. Тут же был остров Сипанго, или Япония, и еще групна каких-то островов, начертанных главным образом по описаниям Марко Поло и его спутников.

Благодаря любопытной случайности остров Сипанго и на этой карте оказался примерно на той же долготе, что город Вашингтон, то есть тысячи на две лиг восточнее, чем на самом деле. Но может быть, именно этот просчет Колумба, неправильно определившего земную окружность, и спас смелую экспедицию от неминуемого провала.

Впервые с тех пор, как Луис решил отправиться вместе с Колумбом, в нем пробудился настоящий интерес к великому предприятию. Он живо склонился над незнакомой картой. Только сейчас предстала перед ним вся грандиозность цели генуэзца, только сейчас он понял, сколько тайн природы может быть раскрыто и какие огромные результаты могут быть достигнуты в случае успеха.

— Клянусь святым Дженнаро Неаполитанским, — вскричал он (одним из недостатков графа Луиса была привычка к месту и не к месту поминать иноземных святых, словно для того, чтобы показать людям, где он побывал и чему научился в своих странствиях), — клянусь святым Дженнаро, дон Христофор, будет великой заслугой, если мы найдем дорогу через столь обширное водное пространство, но еще большей — если мы когда-нибудь сумеем вернуться!

— Большинство людей на борту только и думают, что о возвращении, — тихо ответил Колумб. — Вы заметили, дон Луис, какие угрюмые и печальные лица у наших матросов? А слышите, какой стоит крик и плач?

Эти слова заставили юношу оторваться от карты и взглянуть вокруг. Маленькая «Нинья» — в сущности, простая легкая фелюга под латинским парусом note 50 — догоняла «Санта-Марию». Со всех сторон ее окружали лодки, переполненные женщинами и детьми; все плакали, многие с воплями отчаяния воздевали руки к небесам. То же самое происходило вокруг «Пинты», на которой поднимали паруса, хотя авторитет Мартина Алонсо Пинсона и мешал слишком громким изъявлениям горя. Множество лодок окружило и «Санта-Марию», однако страх и уважение к адмиралу удерживали провожающих на почтительном расстоянии. Видно было по всему, что они полагали, будто видят своих близких в последний раз, да и сами матросы по большей части тоже думали, что уже никогда не вернутся в Испанию.

— Вы сегодня видели Пепе среди команды? — спросил Колумб, впервые вспомнив о молодом матросе. — Если он не сдержал слова, это дурной признак. Это значит, что нам придется не спускать глаз с остальных, пока у них есть хоть какая-то возможность бежать на берег!

— Если его отсутствие — дурной знак, значит, возвращение славного парня должно быть хорошей приметой. Вон он, на рее, над нашими головами, сеньор адмирал, отдает парус!

Колумб поднял глаза и действительно увидел молодого матроса на самом кончике рейка латинского паруса бизань-мачты note 51 : раскачиваясь на ветру, он отдавал концы, удерживающие парус. Время от времени Пепе с тревогой поглядывал вниз, чтобы узнать, замечено его возращение или нет, и, несмотря на свою обычную ловкость, даже немного замешкался, чем и привлек к себе всеобщее внимание. Колумб сделал знак, — что узнал его, и обрадованный юноша тотчас отдал парус.

Адмирал вместе с Луисом подошли к гакаборту note 52 , чтобы взглянуть, не осталось ли какой-нибудь лодки вблизи каравеллы «Санта-Мария». И действительно, возле самого судна плыл ялик, где на веслах сидела одна Моника, — только поэтому ей и позволили подойти так близко.

Увидев адмирала, Моника всплеснула руками, словно хотела что-то сказать, но не решалась. Колумб понял, что жена Пепе растерялась от воплей толпы, множества любопытных глаз и необычной близости каравеллы, которая возвышалась над ней, как стена.

— Я вижу, твой муж сдержал свое слово, добрая женщина, — заговорил он первым так мягко и с такой лаской, что Луис даже удивился. — Наверно, это ты сказала ему, что лучше честно послужить королеве, чем сделаться всеми гонимым беглецом?

— Да, сеньор! — ответила Моника. — Раз надо послужить господу, я отдаю королеве мужа без ропота, хотя и против своей воли. Теперь я вижу, что была виновата. Я буду молиться, чтобы мой Пепе всегда был впереди!

— Вот слова, достойные верной жены и доброй католички! Молись за нас и будь уверена, что твой Пепе увидит Катай, получит свою долю сокровищ и вернется домой целым и невредимым.

— Ах, сеньор, но когда? — воскликнула Моника, которая, несмотря на всю свою религиозность и кажущуюся решимость, не могла совладать со своим женским горем.

— Это уж как богу будет угодно, добрая… Как твое имя, женщина?

— Моника, сеньор адмирал! А моего мужа зовут Пепе, а нашего бедного сына, который остался теперь без отца, окрестили Хуаном. Мы настоящие испанцы, в нас нет ни капли мавританской крови. Вспомните об этом, сеньор адмирал, когда вам понадобится человек на опасное дело!

— Можешь быть спокойна, я позабочусь об отце твоего Хуана, — с улыбкой проговорил Колумб, хотя слезы застилали ему глаза. — Я ведь тоже оставлю на берегу тех, кто дорог моему сердцу, и среди них — своего сына, — у которого нет матери. Если что-нибудь случится с нашими судами, мой Диего останется круглым сиротой, а у твоего Хуана все же будет ласка и заботы матери!