Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович. Страница 81

Он отхлебывает ройбуш, а мне открывает еще бутылочку coca-cola. Утром, еще до рассвета, за мной должен прийти проводник, провести (Каспар «закроет» глаза) через границу и доставить в лагерь.

Вместе со мной туда отправится еще дюжина мальчиков, которых Каспар со своими полицейскими отловил в последние недели – они бежали от засухи и голода, пытались перейти границу в поисках хлеба и лучшей жизни. Теперь живут здесь, на территории участка, в бараке с зарешеченными окнами. Днем – моют полы, стригут газон – отрабатывают, ночью – спят вповалку. Родителей у них нет. Во всяком случае они так сами говорят, говорят, пуская слезу, что родители умерли от голода в своих деревнях. Но и здесь их держать не будут, поэтому я возьму их с собой, в лагерь. Я сделаю из них воинов революции. Я уже говорил об этом с Даламой – он «за».

Мы крались по бушу параллельно шоссе, выискивая жертву. На дороге пусто – как обычно. Если кто и передвигался там в последнее время, то только в колонне под охраной пары бронетранспортеров – спереди и сзади, тихой скоростью. Такого мы навели шороху за несколько месяцев!

Но иной раз попадались и смельчаки. Они полагали (и справедливо), что не можем же мы следить за двумястами километрами этого шоссе (а если считать в целом – то дорог, на которых мы делали вылазки, было не менее десятка, все вели из столицы в провинцию. Своего рода блокада. Выходило не менее тысячи километров). И вот эти смельчаки гнали себе, жали на газ сколько позволяло качество дороги. Таких иногда мы и наказывали за смелость или беспечность. Для моих бойцов отличная тренировка: пострелять из автомата или базуки по движущейся мишени! Приходилось удерживать – нам не нужен террор ради террора. Без колебания мы стреляли только по машинам, принадлежавшим армии, остальные останавливали: a la guerre comme a la guerre.

И не только деньги нас интересовали, люди тоже. К примеру, за итальянскую парочку, купившую неподалеку от столицы крокодилью ферму, повстанческая армия Даламы получила три миллиона долларов наличными! Итальянцы почти полгода беспечально катались себе (это потом выяснилось) на уикенд в город – развлечься. Ну и доразвлекались: их тормознули мои ребята – просто вышли на дорогу и «проголосовали» стволами.

Оба оказались искусствоведами (а кем еще быть в Италии?!), и оба лет через пять после университета занялись бизнесом (а чем еще можно заниматься в Италии?!). Перспектива разбогатеть на крокодильей коже, да еще и живя в одной из самых нищих стран мира, – показалась заманчивой: расходов почти никаких, одни доходы!

Пока шли переговоры с итальянским посольством, они пару недель жили в нашем приграничном лагере. С мужем, с Джованни я вел на французском долгие, содержательные беседы о Кватроченто, о Муссолини, о Д’Анунцио и Эволе. Его жена – худая, кривоногая и почти усатая Микела – впала в депрессию и в наших диспутах участия не принимала. Я им сказался сербом – так, первое славянское, что пришло на ум. В лагере, кстати, кроме Даламы и пары командиров, никто не знал про мое советское происхождение – военная тайна. Я тогда и предположить не мог, что через полтора десятка лет я отправлюсь на вторую свою войну – и именно в Сербию.

Потом, в сентябре, случилась эта история с советскими геологами. Их взял отряд капитана Макунзе прямо в пляжном поселке Ньока-Прайя – там они жили. Двадцать четыре человека, испуганных, потных, несчастных. Макунзе повел их берегом океана на север, тогда как армейские патрули искали его и заложников на юге. Блестящий, почти кутузовский фланговый марш (пройдя пару сотен километров на север, Макунзе резко свернул на 150 градусов в глубь континента и по диагонали пригнал весь этот геологический гурт на место нашей дислокации) закончился ничем: Советы не пошли ни на какие уступки, даже несмотря на то, что трое ни в чем не повинных геологов умерли от дизентерии и малярии, а еще двоих пристрелили при попытке к бегству. Ни единого цента не заплатил брежневский режим за своих работяг, а вот буш вокруг наших лагерей бомбили усердно. Мстили.

Очевидцы клялись, что за штурвалами вертолетов сидели русские. Правда, лагеря они толком не задели и из повстанцев погибли в той бомбежке всего два человека. Зато пару соседних деревень сровняли с землей вместе со всеми жителями.

Оставшихся бедолаг-геологов мы отдали бесплатно посредникам из ЮНЕСКО, отвезли в Преторию. После чего Далама распорядился советских больше не трогать – толку чуть, один вред. Этот приказ какое-то время спустя странным образом отразился и на моей судьбе. Но об этом позже.

– Нет ничего проще, ничего проще! – восклицает Каспар, а я поверить не могу своим ушам.

Этот сельский учитель, по недоразумению лишь ставший сельским полицейским и сельским астрономом по совместительству, вполне себе спокойно рисует в блокноте план, как бы он убил Президента. Если Каспар сейчас жив, он бы смог сделать себе имя на этом чертеже. А, может быть, и деньги. А я бы засвидетельствовал подлинность.

Хотя вряд ли – это упражнение для Каспара было сродни расчету орбиты какой-нибудь кометы. Он просто поупражнялся лишний раз в астрономии.

Мы болтали о том, о сем. Каспар вел себя очень тактично, ни разу не спросив меня о том, что именно я собираюсь делать в буше по ту сторону границы. Он, конечно, понимал, что я не на сафари собрался. К тому же его очень беспокоил поток беженцев с той стороны.

– Видно, дела у режима совсем плохи, – сказал он. – И жалко их, бредут сюда, словно обреченные овцы. А всех жальче женщин. Вы только представьте – худые, с обвисшими бесплодными грудями, обвешанные рыдающими детьми…

Я слышал о том, что такое африканский голод, видел жуткие картины в журналах и в телевизоре, но не представлял себе, насколько это страшное зрелище. Я увидел это воочию много позже. Каспар сталкивался с этим каждые сутки.

Вот я и ляпнул, что, по-моему, самый простой способ – убить Президента, тогда коммунистический режим развалится и иди, бери власть голыми руками.

Кому-то это покажется явным противоречием с моей стороны – пытаться валить коммунистический режим во имя режима прозападного (ведь Запад же давал Даламе деньги), это самый Запад ненавидя не меньше Советов. Но, господа, берите пример с Ленина – вот величайший революционер в истории: гибкой и точной тактикой он в сложнейшей ситуации добился всего, чего хотел. Он даже и умер очень точно, вовремя. А что ему еще оставалось делать? Наблюдать, как система начнет костенеть и агонизировать?

– Убить и дело с концом! – резюмировал я. – Только охраны у него – не подберешься. Это раньше он по митингам разъезжал, теперь – прячется.

Вот тогда Каспар и воскликнул: «Нет ничего проще!» – и раскрыл блокнот на чистой странице.

– Мы вырастим из них «Молодую гвардию» – сказал я Даламе, отдавая честь. Последние два слова я произнес по-русски и тихо, чтобы никто не расслышал – мое происхождение, повторю, было тайной.

Я только что привел компанию мальчишек в лагерь. Они понуро стояли, глаза долу, в лохмотьях, босые, двое из них надрывно кашляли. Поглазеть на это зрелище вышел весь лагерь.

– Молодую – что? – переспросил команданте по-русски, тоже тихо.

– Потом объясню, – произнес я уже по-английски.

Далама распорядился выделить мальчикам палатку и по возможности приодеть их – хотя, конечно, тяжело было подыскать им что-нибудь подходящее из взрослой формы.

Мы с Даламой направились в штабную палатку, стоявшую поодаль от остальных. Там уже сидели за складным столом другие командиры – Макунзе, Мбота, Маквакуа и кто-то еще, пока я знал не всех.

Настроение у меня было самое что ни на есть бодрое, боевое – по темпераменту я холерик.

Из командиров старшим считался Мбота: приземистый, с круглым мощным лицом на короткой толстой шее. Иссиня-черное лицо испещрено татуировками. Такое привидится во сне – со страху околеешь. Неподвижный взгляд огромных темно-карих глаз, белки тоже темные, почти сливаются в неразличимость. Он из киконде – северного племени, с танзанийской границы. Бывший соратник и даже, поговаривают, друг Президента. Они вместе оттуда, с севера, и начали «освобождение», но по мере того как продвигались с боями к югу, дружба их скукоживалась. То ли по причине конкуренции, то ли по причине патологической жестокости Мботы, о которой ходили легенды. Одну деревню, которая не оказала партизанам-освободителям должного «уважения», он просто вырезал. Всю, до последнего ребенка.