Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович. Страница 86

Она обернулась, увидела меня (а кого еще? – на веранде я один). А я вдруг взял и помахал ей рукой. Улыбнулась, помахала в ответ. Села за столик. Лицом ко мне, ко мне! Подруги следом, к счастью, не заслонив ее от моего взгляда.

Официант принес креветки, салат и вино. Поднимаю бокал, показывая, что пью за нее. Смеется – белые зубы сверкнули из полутьмы. Подруги оборачиваются, улыбаюсь им тоже.

Ем и почти не отрываясь смотрю на нее. Она – душа этой маленькой компании, говорит не переставая, они гортанно смеются. Потом я напрягся – к ним подходит высокий человек в форме пилота, белый. Кладет руку на ее плечо – непринужденно, запросто. Я чуть не вскакиваю. Он что-то говорит ей, уходит. Отворачиваюсь, гляжу на воду. Сердце стучит. Этак просто – я ведь почти и не видел ее, так издалека, но уже влюблен, что называется, по уши. «Воображенье дорисует остальное…»

Зову официанта, прошу принести три мороженых «тем сеньорам».

Жду. Приносит. Восторг.

Не могу открыть дверцу «уазика», пытаюсь сдвинуть ручку вниз, и никак. Сердце колотится, – кажется, впервые в жизни я испытываю дикий, животный страх. Этот чертов Лигорио либо заснул, либо мертв – ни звука, ни шевеления. Обегаю машину с другой стороны, открываю – в нос запах дерьма: на водительском месте сидит Лигорио, сидит слишком неподвижно для живого. На ближней ко мне его щеке что-то темнеет. Трогаю – дырка от пули. И вонь.

Простоту смерти всегда портит какая-нибудь дрянь вроде дефекации. (Это я адресую романтикам некрофилии.)

Рывком открываю дверцу, выталкиваю труп наружу. Сползает. Беру под мертвы рученьки, оттаскиваю в сторону.

Вроде затишье, стрельба смолкла, двигатель заводить нельзя – будут стрелять на звук. Локтем выдавливаю остатки лобового стекла. Знать бы, где кто? Где свои, где враг? Впереди полощется пламя пожара, сзади темень, ничего, кроме темени. Ужас сгущается, я чувствую, что сейчас сблюю. Только не это, только не это.

Справа мелькнула тень, я сжимаюсь, пригибаюсь, ложусь на сиденье.

– Команданте, команданте… – хриплый голос сверху. Свои.

– Отходим назад, назад, – ору шепотом.

Острый луч мощного фонаря шарит по поляне, где я. Натыкается на машину. Я тут же валюсь из нее прочь и ползу, ползу. Сзади разрыв гранаты – вовремя я, вовремя! Справа и слева – топот ног. Свои? Чужие?

Видели бы вы меня наутро: рожа – сплошной кровоподтек, узор из слившихся в одну глубоких царапин. Руки, грудь, живот, ляжки – в порезах, все гноится, все нарывает. Но жив. Отряд разгромлен, но я-то жив.

Месть Мботы была изуверской. Изуверской вдвойне. Не только по отношению к крестьянам. Ко мне тоже. Но к чертям арифметику.

Мальчики, которых я когда-то привел в лагерь, за полгода возмужали и окрепли на партизанских хлебах. К той дюжине постепенно прибавилось еще два десятка из разгромленных войной деревень. Они жили в отдельной палатке на краю лагеря, а потом Мбота забрал их в свой лагерь. Поначалу я навещал их, пытался разговаривать, но вполне безуспешно: они почти не говорили по-португальски, а я не мог и трех слов связать ни на одном из местных наречий.

Жинито был единственный, с кем я успел сойтись, хотя и не подружиться. Причем при обстоятельствах весьма примечательных.

Тогда я со своим отрядом вернулся на отдых. Как-то утром я бродил по лагерю в поисках Роберту. Должно быть, он где-то играл в карты, он был азартен, негритянский мачо. И он меня избегал.

Понятно, что во время рейдов он избегать меня не мог, но в лагере во время отдыха Роберту исчезал. Под разными предлогами. Это было против всякой субординации, но я ему прощал. Не думайте, я отнюдь не был в него влюблен, но при виде его обтянутой камуфляжем попки, признаюсь, испытывал известный дискомфорт – у меня вставал сразу. Я сознавал, что выгляжу похотливым козлом, только и мечтающим засунуть куда ни попадя свой зудящий елдак, но ничего поделать не мог. Его запах! Этот чудный, таинственный негритянский запах!.. До сих пор в Москве, встречаясь на улице с негром, я пытаюсь пройти как можно ближе, жадно впитываю ноздрями клубящийся кругом него воздух.

Возможно, подобное чувство испытывает к своему мужчине и женщина. Вот и я: воспоминание о том, как двое черных драли меня всласть на пляже под Нью-Йорком такой же черной, как их кожа, ночью, не отпускает и уже не отпустит меня. Как не отпустит и тот ночной запах: мочи, пота и расы – купаж, каких нет в мире слаще.

В лагере не было женщин, а если и появлялись, то ненадолго – то группа «врачей без границ», то командирская жена на пару ночей. После отельного безумства с Сиглой (что-то с ней стало?) секса у меня не было – одна мастурбация. И вот Роберту.

Открыто приставать я боялся – кто знает, какие тут нравы? Ограничивался зазывными взглядами да мимолетными прикосновениями. И он чуял, зверино чуял, как сильно я его хочу. Бедный мертвый Роберту!

На Жинито я наткнулся случайно, давно не заглядывал к мальчикам. Он сидел верхом на сломанной ветке акации и курил.

– Ты куришь, Жинито?! – воскликнул я.

Обернулся, услыхав свое имя, его взгляд показался непривычно мутным. Мне нравился Жинито, еще в Комати-Буш я приметил его, чуть застенчивого, но вместе с тем и невероятно озорного. Для своих десяти-одиннадцати лет он выглядел недоросликом, но грациозным, как юная импала.

Тогда меня, правда, вполне умозрительно, занимала идея сделать из мальчишек этаких новых янычар. Воспитать из круглых сирот новую элиту, призванную в недалеком будущем руководить государством, которое мы очистим от советской скверны. Я говорил об этом с Даламой. Он посмеялся, махнул рукой: отстань, не до детей.

Сначала дети в лагере были предоставлены сами себе, но затем Далама распорядился занять их. Они таскали дрова, ходили по воду, разгружали машины с продовольствием и оружием, чистили выгребные ямы – чернокожие золотари! – ну и все прочее.

Позже Мбота стал брать некоторых из них на задания, и мои воспитательные потуги пошли прахом. Мбота использовал мальчиков с предельным цинизмом, но эффективно. А одним случаем даже гордился. В каком-то смысле по праву.

Дело было на шоссе, ведущем из столицы к границе с ЮАР. Эту трассу, ввиду ее особой важности для режима, усиленно патрулировали бойцы правительственной армии, и совершить там нападение на колонну было практически невозможно. Пострелять из зарослей – да, но ничего серьезнее.

И тогда Мбота придумал гениальный в своей простоте план. И не менее гениальный по цинизму.

Со своим отрядом он стремительно подошел к шоссе всего за полчаса до того, как по нему должна была проехать колонна с гуманитарным грузом из ЮАР. Бойцы Мботы засели в буше в полукилометре от дороги. Ближе было опасно: их бы непременно обнаружила разведка – передовые отряды прочесывали все мало-мальски густые заросли вдоль дороги. Тем более что перед колонной обязательно летел вертолет, а то и два. Вперед Мбота выслал только двух хорошо обученных снайперов, они замаскировались неподалеку от обочины, и двух мальчишек, нагрузив их тяжеленными сумками со взрывчаткой, так что те едва передвигали ноги. Стоит ли говорить, что снайперы держали в прицеле как раз сумки.

Мальчишки вышли из буша, один перед головой колонны, направляясь ей навстречу, а другой в ее середине. Колонна шла медленно – километров 30–40 в час. Когда на пустой дороге показался мальчуган с тяжелой сумкой на голове, солдатики с бронетранспортера замахали ему руками и заулюлюкали – какое-никакое, а развлечение. Он остановился, поджидая, пока колонна приблизится, а сумку снял с головы и поставил рядом, прямо посередине дорожного полотна. Солдаты свистели, кто-то бросил ему апельсин. Бронетранспортер слегка притормозил. Когда до него оставалось метров пять-семь, мальчик неспешно направился к обочине, приспустил штаны и стал мочиться.

Восторг с брони!

А мальчик кубарем скатился вниз и метнулся в заросли. В эту же секунду раздается оглушительный взрыв, и чуть спустя – еще один, в центре колонны. Крики, паника, стрельба!.. А куда стрелять? – нет никого: мальчишек уже и след простыл в высокой траве, снайперов тоже. Вертолеты тщетно поливают огнем и металлом придорожные кусты.