Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович. Страница 96

Я опять вспомнил, что так и не съездил за бумагами. Что было совсем уж странно. Придется идти завтра, а буду ли я здесь завтра? И вообще, буду ли я завтра? Подумав о завтра, я вдруг ощутил то, что, как ни странно, не ощущал никогда в жизни – свободу. Даже три года назад, когда я добился соизволения советских властей на выезд, когда я шел по улице Горького хмурым декабрьским утром с готовыми документами в кармане модного тогда в Союзе приталенного пальто, я не ощущал ничего подобного.

И в Риме, когда я впервые в жизни очутился в «свободном мире». Я вышел тогда из здания вокзала, куда меня привезла электричка из аэропорта, на площадь, и взгляд мой тут же уперся в какие-то древние руины. Я попытался вызвать в себе это чувство свободы, и не смог. Сновали кругом суетливые итальянцы, гудели машины, никому не было до меня ни малейшего дела, и я даже чуть не заплакал: мне захотелось обратно – и даже не в Москву, а в пыльный Ростов, на нашу неуютную улицу, в наш неуютный дом – к маме.

А теперь, три года спустя, когда я уже вкусил всех благ свободы, когда пожил в самой цитадели свободы, осеняемой чудовищной бетонной дланью, я наконец ощутил это странное, безвоздушное – будто воздуха действительно не хватает – чувство. На темной площади, рядом с океаном, за которым уже только Южный полюс и Южный Крест.

В пяти метрах от меня остановилась машина – маленькая, открытая. И из нее, не открывая дверцы, просто шагнув через бортик, выскочил – я узнал его сразу – голубоглазый полубог Жозе Арналду, с другой стороны – богиня Мария.

Они направились к ресторану, а я чуть не закричал от радости: он не то что не обнимал Марию за талию или за плечо, он даже не предложил ей руку, шел чуть сзади. Только для влюбленного такие мелочи могут раздуться до невероятных размеров.

Я подождал, пока они скроются внутри, и отправился следом.

Большой полутемный зал и множество народу, и все, казалось, друг друга знают. Я остановился. А вдруг там и датчане – это был бы неприятный сюрприз. Или шведы, или норвежцы? Я знал, что скандинавы из благотворительных организаций работали здесь.

Да ладно, будь что будет – вхожу.

Посередине зала большой стол, уставленный блюдами с креветками, рисом и зеленью. Люди плавно перемещались по залу с тарелками и пивными стаканами – возгласы, поцелуи. В углу маленький ансамбль – три негра: гитара и барабаны. Очевидно, я попал на какой-то прием.

– Георг! Очень рад вас здесь видеть! – хлоп по плечу сзади.

Оборачиваюсь – голубоглазый красавец с двумя молоденькими неграми в белых рубашках. Знакомит. И точно: празднуют пятилетие авиакомпании.

– Вы летели из Дании на нашем самолете? – спрашивают.

– Нет, я летел через Каир и Танзанию.

– Ах, что же вы! Мы уже полгода летаем в Копенгаген!

– Прокачусь обязательно, когда надумаю возвращаться домой, – заверяю я.

– Попробуйте креветки, наши креветки лучшие в мире! – они поочередно хлопают меня по плечу.

– Обязательно.

Иду к столу, ища глазами Марию. Дымно, чадно, официанты выносят все новые и новые блюда с креветками и рыбой. Нет Марии.

Марии нет.

Хочется пить – беру со стола бутылку пива. И вдруг вижу ее. Через стекло – она стоит на веранде, одна, смотрит в сторону океана. Сердце мое бьется в такт барабанам. Собираюсь с духом, убеждаю себя, что это она сама позвонила, значит, ничего страшного, ничего… Но, с другой-то стороны, именно ее звонок и страшен: она может сказать что-то такое, что мигом развеет надежду. И непонятно, что лучше: жить с надеждой или лишиться ее? Я мучительно выбираю, убеждаю себя снова и снова: иди, Бен, иди, не рассчитывай на завтра, потому что завтра для тебя может и не наступить. Ты провалился, Бен, тебя возьмут, непременно возьмут. Seguranca не дремлет, она здесь, тебя кинут в грязную, вонючую местную тюрьму, и ты сгниешь заживо, потому что ты никому не нужен, ты чужой здесь, ты в прямом смысле слова – белая ворона. Тебя не выкупят, не простят, не поймут. Ты останешься, и если ты выживешь, то выйдешь отсюда лет через двадцать и будешь доживать свой нелепый век под чужими звездами на берегу чужого океана. Иди, Бен, иди.

Он прав, этот Мбота, доказательство его элементарно до банальности: мы ничем не отличаемся друг от друга. Поскреби меня, получишь сначала татарина (моя мать – татарка из-под Чебоксар), а еще поскреби – и вот он я – негрилла. Покрывающий, пока есть силы, свое стадо, а как иссякнут – уходящий в сырой сумрак джунглей, чтобы умереть разорванным в клочья молодым леопардом.

Но пока я молод, пока полон сил, энергии, пока мой главный орган вздымается безо всякой команды, я еще повоюю. Свою мечту о молоденьких янычарах я воплотил через десять с небольшим лет. Сегодня они окружают меня на моем «чердаке», эти юные ангелы, готовые по моей команде и в огонь, и в воду. Юные, красивые, верные. Они наполняют мое бытие смыслом, бодростью, счастьем, я люблю их. Милые мои мальчики и девочки, я так вас люблю!

Когда я, наконец, решаюсь, то вдруг замечаю – рядом с Марией крутится какой-то тип. Он уже вплотную к ней, он что-то говорит, говорит, почти на ухо. Она шарахается, хочет пройти к двери, но он не дает. Она разворачивается, идет в другую сторону, он за ней.

Это рыхлый! Этот сукин сын хватает ее сзади за плечо. Я ставлю бутылку на пол и, стараясь не слишком торопиться, не привлекать внимания, иду к выходу.

– Deixe-me em paz! Рог favor²⁸! – слышу ее голос.

Одним прыжком я оказываюсь за спиной у него, левой рукой разворачиваю его к себе, правой бью в челюсть.

– You are such an asshole russian bastard²⁹! – говорю.

Удар выходит у меня не слишком сильным, да и не слишком точным – куда-то в шею. Рыхлый отшатывается, узнает меня, в глазах его пьяный испуг и пьяное изумление:

– What? What?…

– Fucking bastard from hell³⁰! – задыхаясь, выпаливаю еще раз.

Беру Марию за руку, увожу вниз по неровным ступеням крыльца, через площадь и дальше – в темноту, к океану.

Мы стоим на пляже под звездами. Вдали на фоне черного неба черно кудрявится островок, который скоро мне предстоит навестить. Но сейчас я еще не знаю об этом, сейчас я держу в своей руке ее руку и она ее не отнимает.

– Что хотел от вас этот тип? – спрашиваю.

– Это Илларио (она назвала его на местный манер), он русский, он летчик, он давно за мной ухаживает, – говорит Мария.

– Он просто пьян.

– Да, он почти всегда пьян, когда не летает.

– Вы хотели меня видеть? Правда?

– Да, мне нужно было вас видеть.

– Зачем, Мария?

– Меня просили это сделать.

– Кто? – в животе у меня холодеет.

– Офицер из Seguranca Nacional.

– Что же он хотел?

– Он просил меня… поухаживать… за вами… Сказал, что вы очень опасный человек, что вы… что вы… бандит… Вы хотите свергнуть нашего президента… Сегодня я была у министра, он был очень мил со мной, он предложил мне работу… А потом, когда я вышла, ко мне подошел офицер, рассказал про вас.

– Что рассказал? – я старался хранить спокойствие.

– Сказал, что вы один из главарей бандитов, что вы убиваете мирных жителей, что вы… вы… – она отвернулась.

Мелодрама, если со стороны. Очень кстати шуршат волны.

– И вам не страшно? Ночь, пустой пляж, в компании с убийцей? Или в кустах засада? – спрашиваю и тут же спохватываюсь – грубо, очень грубо и несправедливо: я же не знаю, почему она позвонила днем и зачем все это рассказала сейчас?

Мария молчит. А остров маячит, разбивая океанскую даль.

Я беру ее за плечи, разворачиваю к себе.

– Разве я похож на убийцу, Мария? Я просто люблю вас, люблю.

Мария молчит, рук от лица не отрывает.

– Скажите же что-нибудь, – шепчу я. – Ну хотя бы – зачем вы позвонили?

Молчит.

Я сажусь на песок. Я воображаю, что вот сейчас ко мне подойдут, непременно двое, говорить не станут, не станут допрашивать, просто полоснут по шее широким лезвием катаны – я видел в лавках на рынке эти развеселые, точно улыбка мертвеца, штуки. Кровь хлынет, бесследно исчезая в песке, я повалюсь на бок, захриплю, захлюпаю и отдам концы. И этот остров будет последним, что я увижу в своей нелепо прожитой жизни, он станет олицетворением загробной юдоли. Стук закрывающейся дверцы автомобиля доносится с площади. Я вздрагиваю. Мария вздрагивает.