Складки (сборник) - Кислов Валерий Михайлович. Страница 18

Что на это может нам возразить гипотетический читатель?

То, что, учитывая тему изложения, полагаться на логику и здравый смысл бесполезно?

Ну-ну.

Где он, этот умник?

Кто его знает.

Может быть, сидит сейчас где-нибудь и клеит картонные коробочки, развивая моторику мелкую, или валит лес, развивая моторику крупную…

А может, лежит где-нибудь на продавленном диване с раскрытым польдевским трактатом «Краткий курс у-вэй» в руках и испытывает скорбное бесчувствие. Кто его знает.

Да и есть ли он вообще, этот гипотетический читатель?

Разумеется, при некоей пытливости ума гипотетический читатель — если он все же где-то есть — может заметить, что сегодня, применительно к нашему непростому времени и сложному положению, в данных временных складках и граничных пределах, изложенная нами картина является несколько утопической, идеализированной, то есть возможной в сослагательном наклонении, то есть при выполнении определенных условий. Гипотетический читатель может отнестись к изложенным фактам легкомысленно; свести их к идее пусть не новой, но в понятийном смысле голой и отвлеченной, поскольку существующей лишь теоретически.

А также отмести всякие сравнения с другими идеями, далеко не новыми, но уже осуществленными практически. А мы ему — раз он все равно гипотетический, — ответим следующее: абсолютно новых идей не бывает, как не бывает ни абсолютно новых империй, ни абсолютно новых уложений. Высказанная нами идея может показаться голой лишь легкомысленному читателю; она облечена, облачена и даже обволочена формальными складками времени и пространства (о складках мы уже как-то докладывали, и наш доклад был где-то напечатан, но об этом вряд ли кто-то помнит). Она заложена в умах, продумана в уложениях, соответствует укладу и переживается в складчину уже не одним поколением скорбящих и скорбных граждан.

Она обоснована и оправдана Временем (и о хранении времени мы уже как-то докладывали, и наш доклад был где-то напечатан, но и об этом вряд ли кто-то помнит).

Поскольку кладущая на все идея определенно осуществлялась в сравнительно недавнем прошлом и все определеннее осуществляется в сравнительно недавнем настоящем, то вполне возможно, что она будет осуществляться и дальше, в не совсем определенном, но все же предсказуемом будущем. А посему мы считаем одновременно своим правом и долгом заявить, что эта идея одновременно имманентна и трансцендентна всем задаткам и придаткам нашей великой державы, что она ей вневременно причастна и присуща и именно ею, родимой, заложена наша несладкая правда, наша навеки непреложная и

ЭКСКУРСИЯ

Я знаю, что впервые. Разумеется. Мало кто вздумает повторить, хотя бывали и исключения, впрочем, весьма редкие… Чему удивляетесь? Месту? Удивляться следует не месту, а времени. Здесь не к месту, а ко времени. Мы как раз временем и занимаемся. Да. Не прокуриваем, а курируем, это вы удачно пошутили. Действительно курируем. Блюдем. Храним. Архивируем. Сжимаем. Складываем. Складируем. Ну, не внавалку, разумеется, а ровно и компактно, аккуратно и бережно, учитывая, что емкостей у нас, как вы вскоре заметите, недостаточно, да и площадей не хватает.

Да, материально. Да, конкретно. Мы ведь помним, как блестяще Штерер доказал свою идею «трения времени о пространство». Поэтому давайте сразу же договоримся о вещественности времени и оставим поэтам эфирности, эфемерности и прочие эфедринохимерности. Но ведь сказал же кое-кто из великих: «Времени нет, все есть некое настоящее, которое, как сияние, находится вне нашей слепоты», а другой кое-кто из великих повторил: «Времени нет, есть лишь ветер». Сказано, конечно, красиво. И даже убедительно. Но, при всем нашем уважении к кое-кому из великих, эти гипотезы не соответствуют так называемой действительности. Сияние случается крайне редко, а слепоту нашу только самый ленивый не хвалил на все лады, это уже притча во языцех, так сказать, риторическая фигура. Время, конечно же, есть. И ветер, кстати или некстати, дует именно потому, что вдруг перемещаются целые массы времени. Время есть, а с ним — проведение, отведение, выпадение, прободение и т. п. — ение. Более того: действительно истинным во времени является то, что познается о нем и в нем, то есть время мыслимое. Вот она, так называемая действительность. В очевидных стадиях.

Итак, мы действуем без всякого поэтического ослепления: мы мыслим время, осмысляем его, а конкретно — классифицируем и складываем в герметично закрывающиеся сосуды, ибо его вполне можно дробить, хотя «как и воду, резать ножом невозможно», — заявил поэт Хорасан, до ареста причислявший себя к анархистам-метафизикам. Так ведь поэт. И научно взирать был неспособен. А по-научному рассуждать следует так: пусть сначала время — как и всякая априорная форма чувственного созерцания — имеет вид неопределенно-расплывчатый, пусть эта липкая, густая студнеобразная масса имеет различную окраску и специфический, зачастую весьма резкий запах, главное в нем то, что оно делимо.

Время начинает делиться не сразу, а со временем. Следует добавить, что одновременно с делением изменяется само состояние времени, причем у каждого образца по-разному — в зависимости от его индивидуальных свойств. С различной скоростью и интенсивностью время твердеет или, наоборот, размягчается, причем этот процесс необратим, то есть развивается в одном направлении — от прошлого к будущему, «в отличие от человеческого сознания, которое может двигаться куда угодно», — заявил тот же поэт Хорасан, который после ареста перестал себя причислять к кому бы то ни было.

Итак, желатиноподобное время регистрируется, а затем — при строгом соблюдении всех правил и инструкций — аккуратно укладывается по канопам. Каждую заполненную канопу укладчица снабжает своим талончиком с номером, подобным тем, которые мы находили на дне картонных коробок из-под мармелада когда-то давным-давно… еще в советское, так сказать, время… уже после того, как весь мармелад был съеден, а в пустоте под двумя листами шуршащей вощеной бумаги издевательски скрипели сахарные песчинки. Мы слушали скрип и облизывали липкие пальцы…

Вы помните то шуршание и тот скрип? Вы помните те талончики и те песчинки? Вы помните то время? Вы помните ту жизнь? Нет, вы еще молоды, помнить не можете, а я помню и посему позволю себе сформулировать следующую зависимость: как там складывалась жизнь, так здесь раскладывается время.

Да, именно так! Не обессудьте за неточность формулировки: термины «там» и «здесь» относятся отнюдь не к пространству, а ко времени, и в данном контексте означают «тогда» и «теперь». Хотя складки времени и складки пространства почти всегда повторяют одни и те же конфигурации, правда, со сдвигом по фазе. Был даже один древний польдевский текст, который так и назывался «Складки», но вы вряд ли могли его читать…

Да, связь имеется, причем еще какая! Не прямая и не косвенная, не причинно-следственная и не логически обратимая, не кровная и не духовная, не деловая и не интимная, а беспорядочная, прерывистая и в некотором смысле незаконная, ибо не подчиняется на первый взгляд (с человеческой точки зрения) никаким законам.

Впрочем, сравнительным анализом временных и пространственных складок занимается раздел особой науки ’патафизики, основы которой в начале прошлого века изложил доктор философии Фостролль, или, как его еще иногда называют, Фаустролль, а дальнейшее развитие дали такие ученые, как Хинц, Финке и Рецмайер. Эта наука изучает свойства воображаемых решений и законы, управляющие исключениями, то есть является наукой универсальной. Помимо прочих явлений ’патафизика изучает связь времени и пространства со складыванием и раскладыванием материи, усматривая в складывании и раскладывании сущность времени и пространства в их трагикомической нерасторжимости. Но это, возразите вы, изучалось и раньше, причем всякий раз безуспешно, хотя и не всегда бездарно. И были же всякие там хронотопы, хронотропы и хронотрупы.

В ответ на это я могу выдвинуть два соображения.