Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 1 - Купер Джилли. Страница 76

– Как ты думаешь, он опять заставит Сесилию раздеваться?

– «Фиделио» не совсем обычная опера, – покровительственно произнесла Рэчел. – И хотя это всего лишь одна человеческая жизнь из многих, спасенных любящими женщинами, Бетховен придал истории вселенский масштаб: все человечество спасается женщинами.

– Это точно, – подтвердил Лизандер. – Раннальдини она должна была понравиться. Он сам звено такой цепочки. Жаль только, что какой-нибудь мужчина не может спасти бедняжку Китти своей любовью.

—Китти тоже могла бы гулять при желании, – рассеянно заметила Рэчел.

Зевая, Лизандер тайком взглянул на часы, удивившись тому, как быстро они доехали до ее дома. Он долго всматривался в белевший после захода солнца «Ангельский отдых», пытаясь разглядеть сидящих на террасе Джорджию, Гая и Динсдейла, отпугивающего мух.

– Так если ты тогда не попал на беседу, – спросила Рэчел, – как же зарабатываешь на жизнь?

– Часто играю в поло, – уклончиво ответил Лизандер, – ну и надеюсь на победу Артура в Ратминстере в следующем году.

– Как здорово иметь частный доход. У тебя есть с кем-то связь?

– Ну нет... Хотя, да.

Ему вдруг отчаянно захотелось поделиться.

– Я с ума схожу по Джорджии Магуайр, ну и у нас что-то вроде того.

Рэчел напряглась, выражая неодобрение:

– Но как же ее всех покоривший и кроткий муженек?

– Ему за это платили.

– Так вся шумиха вокруг «Рок-Стар» устраивалась только ради прибыли? Объединенным фронтом против мира, как кролики в садке. Я всегда считала Джорджию обманщицей.

– Но Джорджия действительно не думала о деньгах, когда писала «Рок-Стар», – холодно возразил Лизандер. – Она самая нежная женщина из всех, которых я встречал.

– Не будь смешным. У нее такой возраст, что она годится тебе в матери!

– Может быть, поэтому я ее и полюбил. Кино окончено.

Лизандер вытащил ключи:

– Пойдем к тебе.

Рэчел была в ужасе. Ну почему она такая стерва? Как объяснить ему, что у нее уже шесть месяцев никого нет, что стала похожа на огнепоклонника зимой, не верящего в лето, что именно неутоленная страсть сделала ее такой сварливой и что единственное, чего ей сейчас хочется, это любви Лизандера.

33

Истерика Гермионы эхом разнеслась по Парадайзу. Ей не присылали писем – Идеальный Хомо называл это почтой сумасшедших, – которые потоком шли после выхода «Дона Джиованни», не присылали приглашения сыграть в мюзикле «Любовник леди Чаттерлей» главную роль.

Будучи Гермионой, она двадцать четыре часа в сутки рассказывала всем, что ее пугает только одно: потрясающее равнодушие Раннальдини к Китти, пригласившего на роль Леоноры свою бывшую жену. Гермиона не могла простить Китти то, что именно ей и Джорджия и Мери-голд жаловались на семейные проблемы. Она могла унизить Джорджию, расхваливая покорность Молодчины, но ей хотелось бы во всем превзойти Китти, став еще большим молодцом.

Поражение было не по ней. Как только Раннальдини в спешке отбыл в сторону Мадрида и Флоры, у Гермионы появился шанс подставить ему подножку, используя репетиционный зал, где готовился «Реквием» Верди, следующий по программе этого года за променад-концертом.

Зная, что Раннальдини будет в безвыходном положении из-за ее отказа, Гермиона именно таким образом собиралась добиться получения роли Леоноры.

Как обычно, Раннальдини заявился в «Альберт-холл» к концу репетиции. Проводил ее Гейнц, бесцветный швейцарец, не имевший еще ни одного сольного концерта и заменивший Бориса Левицки на должности помощника дирижера. Трое из солистов – тенор, бас и Монализа Уилсон, здоровенная чернокожая меццо-сопрано с сильным голосом, – были хороши в «Люкс Этерна» под музыку «Умоляю Господа пролить на них солнечный свет». Гермиона, не занятая в предпоследнем отделении, скрылась в своей уборной, срывая гнев за медлительность Раннальдини на своей костюмерше. Бедняжка уже вторую ночь не спала, создавая специально к сегодняшнему дню очаровательное платье из кусков шелка. Увы, она не могла запретить Гермионе объедаться во время уик-энда, и теперь молния не сходилась.

– Вы сэкономили на материале! – вопль Гермионы перекрыл и оркестр и солистов. – Специально его так урезали, чтобы урвать часть себе. Этот шелк стоит двести фунтов метр. Ой! Булавка воткнулась прямо в меня.

Стараясь не шуметь, вошла команда телевизионщиков, выискивающих места для юпитеров и камер к следующему вечеру. Лондонский «Мет» уже давно привык к вспышкам раздражения Гермионы. Полдень был обжигающе жарким, только где-нибудь в парке можно было глотнуть свежего воздуха. Оркестр только что вернулся после изнурительного турне по странам восточного блока, где им руководил Освальдо. Раннальдини как его музыкальный директор получал триста тысяч в год. Его не видели уже три месяца, и теперь он объявился, чтобы насадить привычное право быть божественно непогрешимым, если надо, то и с помощью грубой силы. Музыканты не раз давали клятву восстать, но вновь затряслись при его появлении.

«Люкс Этерна» закончилась. Раннальдини настоял на прогоне оркестра и хора без Гермионы через финал «Диез Ирае», с его глуховатыми раскатами, подобными грому перед пронзительными вспышками света. Лондонский «Мет» давно уже знал «Реквием» и даже записал его в 1986 году как раз с Гермионой и Раннальдини, он был настроен доказать даже знатокам, что то исполнение неаккуратно. Как только Раннальдини поднял свою палочку, часть оркестра вступила, часть нет, и все музыканты истерически захохотали, но его вопль тут же призвал их к вниманию. Вскоре в зале раздались душераздирающие звуки медных фанфар.

– Как будто другой оркестр играет, – сказала Корделия, очаровательный оператор Би-би-си.

Призвав к тишине, Раннальдини обратился к ней и к директору с просьбой убрать все освещение – и в зале, и телевизионное – на время исполнения «Санктус» и «Агнус Деи», а в самом начале «Люкс Этерна», со словами «Пусть их осияет вечный огонь», все внезапно включить.

– А как же Гарфилд? Ведь она же в главной роли, – спросила Корделия. – Ей же нужно особое освещение.

– Нет, нет, – тонко улыбнулся Раннальдини. – Если ее осветить лучше, чем Монализу и остальных, вас обвинят в расизме и сексизме.

– Ох, точно, – побледнев, согласилась Корделия.

– И так же сделать в последнем отделении, во время исполнения сопрано и хором «Либера ме». Но на самом деле, – Раннальдини приблизился к Корделии так, что она, уже подпав под гипноз его угольно-черных глаз, вдохнула запах «Маэстро», – аудитория должна видеть только меня. И завтра вы станете свидетельницей повторения самого громкого успеха классической записи всех времен.

– Ну конечно, – сказала Корделия пять минут спустя. – Разговор идет о концертной деятельности Раннальдини, и если камера осветит только ваше лицо, мы ничем не погрешим.

– Совершенно верно, – улыбнулся Раннальдини.

– И потом всегда можно будет вставить кусочки с Гарфилд.

– Никаких кусочков, – холодно возразил Раннальдини.

Оркестранты смотрели на часы. Они уже перерабатывали десять минут. Рассчитывавшая все задержать, но не вызванная на сцену, Гермиона в конце концов вышла из уборной. На этот раз на ней были брюки, подчеркивавшие бедра, но скрывавшие лодыжки, поцарапанные куманикой, когда она пыталась пробиться к башне Раннальдини по тропке, которую перестали расчищать. Игнорируя его, она заняла позицию для финальной части «Либера ме» слева, в то время как Монализа буфером возвышалась между ними.

– Маэстро и его маэстресса, – захихикал первая флейта.

Вздымая грудь, с глазами, блестящими от невыплаканных слез, Гермиона вознесла свой голос над оркестром и хором, как луна возносится над звездами, в мольбе, чтобы Господь не гневался на нее.

– Господь может и не разгневаться, но не Раннальдини, – прошептал концертмейстер.

«Какой прекрасный голос, какая прекрасная леди», – думала Корделия, дрожа от наслаждения, но тут Раннальдини подал знак остановиться.