Фавн на берегу Томи - Буркин Станислав Юльевич. Страница 17
Иван Человек, надвинув широкополую шляпу на глаза и закинув скрещенные ноги на перила балкона, беззаботно курил трубку.
Бакчаров не решился сразу его потревожить и осторожно двинулся по галерее.
Человек заговорил первым, заговорил как бы сам с собой, оставаясь в той же позе с прикрытым шляпой лицом.
— У Сократа было две жены, характер которых он выносил с величайшим терпением, но все же не мог освободиться от их окриков, укоров и злоречия. — Человек говорил усталым или пьяным голосом, говорил хрипло и спокойно, но так, будто, рассказывая, на чтото сетовал. — Однажды, когда они снова на него напали, он вышел, чтобы избежать раздоров, и сел перед домом. Видя это, женщины вылили на него грязную воду. На это философ, не раздражаясь, сказал: «Я знал, что после грома следует дождь».
Бакчаров в этот момент находился на галерее напротив. Он остановился, обратился лицом к Человеку и непринужденно облокотился на перила между столбами, как бы случайно заинтересовавшись произнесенными вслух мыслями Человека.
— Да, женщины странные существа. К примеру, если мальчик подбирает раненого птенца и выхаживает его, то потом заботится о нем всегда. — Громко говоря через весь дворик, Бакчаров заметил легкий пар, вырывающийся из его собственного рта. — Почему же женщины, выходив умирающего странника, потом причиняют ему страдания?
— Яков Шпренгер и Генрих Крамер в одном своем труде утверждают о женщинах, что когда они любят свободного от их чар мужчину, то бесятся от гнева и нетерпимости. Такие женщины, по их мнению, похожи на бушующее море. Ничто не способно обуздать их слепой ярости. — Говоря это, Человек свинчивал скрипучую крышку с коньячной фляжки. — А Сенека в своих трагедиях произносит: «Женщины или любят, или ненавидят. Третьей возможности у них нет. Когда женщины плачут — они обманывают. У женщин два рода слез. Один из них — изза телесной боли, другой — изза коварства. Если женщины думают в одиночестве, то они замышляют зло», — он сделал глоток из фляжки и, шипя, оскалился. — От себя же добавлю: влюбленному в них они причиняют страдания, влюбившись сами, они жаждут причинить боль.
Бакчаров улыбнулся.
— А если нет у женщины никакой любви, то почему она все равно стремится причинить боль?
— Вы не уважаете Сенеку? — удивился Человек. — Любят или ненавидят — третьей возможности нет! — напомнил он, пряча за пазуху фляжку. — Впрочем, я в этом тоже не уверен. Но мне думается, что в вашем случае это как раз любовь, и не одной, а сразу нескольких разбушевавшихся стихий, готовых пойти на все.
Бакчарова поразили слова Человека, но он решил вести себя невозмутимо и только усмехнулся в ответ.
— Иван Александрович, оказывается, вы не только слагатель песен, но и прорицатель! Но, к сожалению, я не верю ни во что сверхъестественное. Я приучен полагаться на законы природы и закономерности, даже в области человеческих чувств…
Тут гнилые перила с хрустом проломились, и Бакчаров обрушился с балкона во двор на груду отбросов, распугав всех собак.
— Не стоит опираться на зыбкий человечий разум, когда можно использовать колдовство, — игнорируя великолепное падение Бакчарова, возразил Человек.
— Что вы имеете в виду? — откликнулся Дмитрий Борисович, выкарабкиваясь из кучи.
— Я имею в виду старуху Залимиху, — неожиданно прямо ответил Человек, — или, правильнее сказать, Альмиру Тимофеевну Залимиеву, татарку, сосланную в эти края еще при царе Борисе Феодоровиче за чародейство и огнестояние.
— Огнестояние? — переспросил Бакчаров, отряхаясь и поправляясь.
— Не хотела сгорать на костре, вот ее сюда и отправили, — пояснил Иван Александрович и перевел шляпу с глаз в нормальное положение на голове. — Мне знакомо ваше лицо.
— Да, мы ехали с вами из Варшавы в Москву, — напомнил Дмитрий Борисович, выбравшись из помоев и теперь осторожно ступая по ветхой лестнице.
— Бакчаров, если я не ошибаюсь, — прищурился Человек, улыбнулся, и они обменялись рукопожатиями.
— Так точно! Бакчаров, — радостно отозвался учитель, — Дмитрий Борисович.
— И вот, значит, мы с вами снова встретились, — констатировал артист, все еще улыбаясь, достал платок и без малейшего стеснения стал вытирать пальцы после липкого рукопожатия. — У вас неважный вид. Я бы вас не узнал, если бы вы не напомнили.
— Да, — нехотя ответил учитель, — в пути меня настигла болезнь, и я едва остался в живых…
— Что ж, — задумчиво усмехнулся Человек, — на Востоке говорят: коли в большую беду не помер — ждет тебя большое счастье.
Учитель хмыкнул и потер небритую щеку.
— Да и ночка сегодня у меня выдалась не самая легкая.
— Стрелялись на рассвете с Марьей Сергеевной?
Бакчаров отшатнулся и побледнел.
— Простите? — взял себя в руки учитель.
Человек улыбался.
— Не смущайтесь, Дмитрий Борисович, ейбогу я не хотел вас смутить, — насмешливо свел брови Человек. — Сейчас я вам все объясню. Дело в том, что мне знаком один из устроителей давешней перестрелки. Я, заклиная, отговаривал Анну от этой выходки…
— Анну Сергеевну! — изумился Бакчаров, вспомнив девушку, спавшую в номере Человека. Легкий разговор оказался фарсом, и теперь от собеседника прямотаки веяло опасностью. — Вы вхожи в дом губернатора?
— Я бы лучше выразился, что коекто из его дома вхож ко мне, — так же шутливо ответил Иван Александрович.
— Может быть, вы знаете, каково состояние Марии Сергеевны? — взволнованно спросил Дмитрий.
— Девушка умерла, — без тени скорби объявил Человек.
Бакчаров на секунду задержал дыхание, прислушиваясь, как отзовется в нем это скорбное известие. Ничего не услыхал, только сморщился.
— Как умерла? — вновь отшатнулся Бакчаров и обхватил гнилую опору галереи.
— Не приходя в чувства, — пояснил Человек и утешительным тоном добавил: — Перед дуэлью все равны, Дмитрий Борисович. Тем более вы не знали, что стреляетесь с девушкой…
Бакчаров отвернулся, положил руки на перила, и холодок пробежал по его влажной спине.
— Я убил человека, — подумал он вслух.
— Ошибаетесь, — возразил Иван Александрович, прочищая трубку, — только ранили. Ее умертвил другой человек.
— Откуда вы знаете? — иступленно бросил Бакчаров. — Я не верю вам!
— Зачем слепо веровать, когда можно прибегнуть к колдовским знаниям, — риторически возразил Человек. — Итак, вернемся к Альмире Тимофеевне. Вы изволите удостовериться в моей правоте?
Учитель ума не мог приложить, как его угораздило вляпаться в такую историю. Но самым трудным для него был вопрос, убийца ли он. Судя по всему — да. Но вот всезнающий артист говорит, что нет.
— Хорошо! — едва слыша Человека, выпалил Бакчаров. — Я хочу удостовериться в вашей правоте.
— Тогда сходите по этому адресу. — Человек протянул учителю зажатую, как папиросу, между пальцев карточку с адресом. — Удачи, — сказал артист и вновь надвинул шляпу на глаза.
Прояснилось, и установился чудесный, морозный день с зимней звонкостью свежего воздуха. Встревоженный словами Человека, учитель многократно обмотал шею вязаным шарфом, поглубже посадил свою фуражку и двинулся по данному ему адресу. Сегодня все нравилось Бакчарову в этом городе, все его удивляло — старые терема с резными наличниками, купеческие особняки, избы за покосившимися оградами стояли на холмах или прятались в ложбинах. Иной одноэтажный дом на вершине был выше двухэтажного в овраге. Ямщики скрипели телегами, людные улицы, словно из какогото другого столетия, извивались хитрыми петлями, спускались или взбирались в гору. Широкоплечие сутулые мужики здесь ходили особой осторожной поступью. Очевидно, привыкшие к сугробам, траве и грязи, они и в другие времена года продолжают косолапо перешагивать, высоко поднимая сапоги, лапти или калоши, натянутые на толстые валенки. И лошади в этом городе были такими же, как люди, смиренными и усталыми. На крытом деревянным навесом городском рынке люди толкались почти молча. Просто толклись и, прежде чем чтонибудь приобрести, както воровато, с опаской поглядывали на лотки с необходимыми им товарами.