Полынь Половецкого поля - Аджи Мурад. Страница 77

Если кто-нибудь похищал чужую жену или входил с нею в связь, что обнаруживалось, то виновник должен был уплатить мужу кебинные деньги в размере ста рублей и для почета пятьдесят рублей — итого сто пятьдесят рублей, по уплате которых виновный освобождался от дальнейшего преследования. Так постановило кумыкское общество.

В том случае, когда родные или родственники девушки, ушедшей к любимому, давали свое согласие на брак, то любимый платил родным девушки для почета 30 рублей (тридцать). Если же родные не давали согласия, то кади сам разрешал и заключал кебин (бракосочетание). Если этот любимый молодой человек, после женитьбы на девушке по разрешению кади, захочет оказывать уважение и почет родным ее, то некоторое время должен ходить сторонясь их.

АДАТЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ВОРОВСТВУ

В случаях, когда три-четыре человека, свалив перекладины на стойках у прохода в чей-либо двор, уводили чужой скот или лошадей, или увели их в то время, когда хозяин пас их в поле или же когда они сами паслись без наблюдения, — хозяин искал их по следам, по расспросам и, не найдя их этим путем, распускал слух, что всякому, кто приведет его лошадей или скот или укажет воров, даст столько-то денег. Тогда находился «айгак» (знающий воров), и если он боялся открыто заявить, то секретно заявлял хозяину, что он знает воров. Когда же айгак себя обнаруживал не самому хозяину, а через третье лицо, то хозяин, обнаружив воров через посредство этого третьего лица, после передачи через него обещанных денег айгаку привлекал этих воров к суду с тусеу, в числе которых были айгак и посредник при переговорах с айгаком. Если воровство было совершено со двора хозяина, то полагалось на лошадь по два тусеу. Если же совершено в поле, то на лошадь по одному тусеу, какое бы количество ни было уведенного скота. Больше двенадцати тусеу не полагалось. Тусеу должны были поклясться в том, что воровали или не воровали. Если при этом хоть один тусеу клялся в виновности, воровство считалось признанным. После этого заставляли клясться хозяина в том, что его скот или лошади стоят столько-то, что он айгаку заплатил столько-то. Если уворованных животных приводили ему обратно раньше передачи им айгаку денег, и он, ссылаясь на исхудалость своего скота, отказывался его принять, то это, согласно адату, он так не имел права делать: по адату хозяин должен был принять обратно свою скотину, если она может «перейти через палку». Воров же сажали в подвал князя до тех пор, пока они или приводили скот, или же не платили его стоимость. Айгаку больше стоимости уворованного животного платить не полагалось.

Если кто-нибудь заподазривал кого-нибудь в воровстве, то привлекали этого вора к суду с тусеу. Если вор не имел права клясться, то хозяин, у которого и крадено, брал свое добро, сам поклявшись. Если же и хозяин был лишен права клясться, тогда вор мог освободиться от подозрения после клятвы одного или двух его родственников по отцовской линии. Но если эти последние отказывались клясться в невиновности своего родственника, то тогда вор должен был возместить хозяину краденое добро или его вернуть.

Если то лицо, которое выступило в суде в качестве вора, открытого через айгака, заявит, что айгак сам украл или что «он мой сообщник» в воровстве и что он это может доказать, то его заявление на суде не принималось во внимание. Таким образом, плата за уворованную вещь падала исключительно на него.

На суде в качестве тусеу не могли выступать: родственник хозяина уворованного добра; женщина; лишенный права на клятву и имевший прежде вражду к вору.

Если хозяин украденной вещи или айгак заявит на суде, что он видел вора в ночь воровства и он его узнал, то его заявление не имело юридического значения, если только та ночь воровства, в которую он видел и узнал вора, не была одной из трех ночей месяца: тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого числа. Иногда говорилось, что можно и шестнадцатое число. Но определенно известно, что можно было только в эти три ночи узнавать вора и об этом заявлять на суде.

Если у кого-нибудь украдут что-нибудь, то он имел право привлекать на суд с тусеу трех лиц одно за другим, а больше не имел права.

Если кто-нибудь покажет, что такое-то лицо у него уворовало что-нибудь, а этот вор, признавшись в воровстве, укажет третье, но уже умершее лицо как своего сообщника в воровстве, то того вора заставляли, вместе с двумя родственниками по отцовской линии, клясться на могиле его умершего сообщника: «Этот покойник участвовал вместе со мной в воровстве». После этого живой вор, вместе с наследниками умершего вора, пополам платили хозяину стоимость уворованного у него добра. В том случае, когда могила умершего находилась далеко от суда, дело иногда решалось и без привода на могилу.

Если кто-нибудь по проезде издалека, остановившись в гостях у кого-нибудь, уходя, крал у другого лица что-нибудь, то лицо, у которого украдено, имело право требовать уплаты стоимости украденного имущества от лица, у которого вор останавливался в гостях. Ему то лицо говорило: «У тебя покушал, набрался сил, а у меня украл».

В прежнее время при воровстве лошадей с лошади айгаку (показателю) платили пять рублей, при воровстве быков — с быка платили два с половиной рубля.

В случаях, когда из одной конюшни бывало уворовано две скотины или с поля пять-шесть скотин и когда лицо, у которого найдена одна скотина, на требование уплатить стоимость всех остальных скажет, что не он украл, то, при недоказанности этого, его привлекали в суд с тусеу. Если все тусеу поклянутся, что подозреваемое лицо невиновно, то оно освобождалось от уплаты за остальной скот.

В прежнее время, если кто-либо отрезал хвост чьей-либо лошади, то это считалось большим оскорблением хозяина лошади. И тогда то лицо, которое отрезало, высылалось на один год в канлы. Если в течение этого года хозяин лошади находил этого канлы и убивал его, то это убийство предавалось забвению и считалось, что хозяин лошади поступил правильно. Если же хозяин лошади не мог убить канлы, то он по возвращении с канлы искал с хозяином примирения и в этом случае шел на свидание.

Если у кого-нибудь в доме был произведен подлог или воровство и хозяин дома подозревал какое-нибудь лицо, то это лицо привлекалось к суду с двенадцатью тусеу. Если поджог или воровство произведено пятью-шестью лицами в сообщничестве, то на одно и то же дело не полагалось налагать тусеу больше двенадцати человек. Если все тусеу очищали вора клятвой, то он бывал оправдан. Если же из них хоть один поклянется в его виновности, то он должен был уплатить стоимость краденного имущества.

АДАТЫ ПО ОКАЗАНИЮ УВАЖЕНИЯИ ПОЧЕТА ДРУГ К ДРУГУ

В прежние времена среди князей, узденей, владеющих поместьями и рабами, были следующие обычаи: у князей и у больших (поместных) узденей были свои кунацкие комнаты в домах. Встав утром и опоясав себя туго поясом при оружии, они уходили в свою кунацкую комнату и там оставались, не ходя к женам, до тех пор, пока не настанет время спать, а на кухню они не заглядывали за всю свою жизнь ни разу. В кунацких князей собирались их уздени, молочные родственники. Старики там сидели, молодежь там стояла у стен. Старики говорили об адатах, о порядках в быту, о том, как молодежи надо себя вести, как жили отцы и т. д. Молодежь почтительно слушала. Тогда каждый из народа жертвовал для своего друга, приятеля, родного и всего народа своей жизнью и своим имуществом. Ради своего народа и родного селения каждый и убивал, и умирал, и стремился поднять в глазах других обществ общество своего селения. Каждый имел сердце чистое, мысли неиспорченные, лицо открытое. Каждый из народа любил молодечество, удаль, проявляемые во время боев и всяких тревог. Тамазы восхваляли этих удальцов, прославившихся своими подвигами во время сборищ народных. У слышавшей и видевшей это молодежи появлялось желание уподобиться этим удальцам, и они стремились к удальству, творили подвиги. Те же, которые не придерживались адатов, не допускались в народные сборища и в кунацкие князей и узденей.