Мальчик из джунглей - Морпурго Майкл. Страница 17

Бабах! – над головой громыхнуло так, что дерево покачнулось. И хлынул дождь. Поляна тут же исчезла за сплошной стеной воды. Цепляясь друг за дружку, согнувшись под ливнем, вмиг промокшие и перемазавшиеся обезьяны кинулись искать убежище. Но от такого шквала под инжирными деревьями не укроешься. Я заметил, что две матери приспособили огромные листья вместо зонтиков – в точности как делал я. И им, и их детёнышам в итоге было не так мокро, как их сородичам. И не так мокро, как мне. Мою ветку поливало словно из ведра, а больших листьев поблизости, как назло, не оказалось. И мне, и орангутанам оставалось только пересидеть бурю. Дождь закончился так же внезапно, как начался. Буря умчалась, оставив за собой в джунглях дождевые капли, туман и необычное безмолвие.

Спустя несколько мгновений я заметил, как Уна ломится через чащу на поляну. Мне сразу бросилось в глаза, что она очень взволнована. «Может, это гром её так напугал?» – подумал я. Но это странно, раньше она никогда не боялась грома. Уна неслась во весь опор, уши так и хлопали; вскинув хобот, она затрубила. Она о чем-то меня предупреждала. Со времени цунами я не видел её настолько взбудораженной.

И тут я увидел причину её испуга. За слонихой по пятам через джунгли мчались трое – охотники с ружьями. Они целились, но не в Уну, не в меня, а в орангутанов на деревьях. Прогремел залп. Птицы и летучие мыши разразились визгливыми воплями. Уна, не переставая трубить, пронеслась через поляну и исчезла в подлеске. Обезьяна с тёмной шерстью покачнулась на ветке и скользнула вниз. Детёныш всё цеплялся за неё, а она попыталась удержаться передней лапой, но не смогла. Мать и её малышка грохнулись оземь и затихли.

Орангутаны бросились врассыпную. Они карабкались, прыгали, раскачивались, пытаясь скрыться повыше под пологом инжирных деревьев. Но ни скорость, ни высота не спасали их. Грянуло несколько выстрелов, и ещё одна мать с детёнышем с жутким глухим стуком свалились на землю. Я наблюдал за всем этим в оцепенении. Наконец я обрёл дар речи и заорал на охотников.

Те уставились на меня в полном изумлении. Опустив ружья, они принялись громко совещаться, тыкая пальцами в мою сторону и размахивая руками. Но вскоре они возобновили пальбу. Одного молодого орангутана пуля настигла в полёте, когда он раскачивался прямо надо мной. Отскочить я не успел. Отбиваясь от падающего тела, я потерял равновесие, кое-как попытался ухватиться за ветки, но не смог. Я помнил, как летел вниз, как ветки хлестали меня по лицу, и в голове у меня мелькнуло, что падать-то, кажется, высоковато.

А дальше я ничего не помнил.

Я был жив, потому что слышал шум мотора и какую-то музыку. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать: я в кузове пикапа, который несётся на приличной скорости по ухабистой дороге, подпрыгивает, как ненормальный, и от этого меня мотает из стороны в сторону. Играло радио, очень близко и так громко, что весь грузовик трясло. В кабине хрипло смеялись какие-то люди. Наверное, те охотники, что стреляли на поляне. А ещё я видел маленькие ручки: они цеплялись за меня. Ко мне тесно прижимались тёплые мокрые существа, и они плакали. «Может, это я сплю, – подумал я, – может, это мне снится такой страшный-престрашный сон. Хоть бы проснуться поскорее». Я пробовал сесть как следует, но меня так болтало, что сесть не получалось. Перед глазами всё плыло, в голове пульсировала боль. Я почувствовал, как кровь струйкой сбегает по лицу. У меня лоб разбит. Это и привело меня в чувство. Всё по-настоящему. И боль настоящая – никакой это не сон.

Вот обидно.

В глазах у меня туманилось, но худо-бедно видеть я мог. Я сидел в чём-то вроде деревянной клетки с тремя малышами-орангутанами, которые, вереща от ужаса, крепко хватали меня ручонками за волосы, за шею, за футболку, за ухо – за всё, до чего могли дотянуться. Ноги у меня были связаны и совсем онемели. Я посмотрел вверх, пытаясь понять, где мы и куда нас везут. Почти всё небо заволокло дымом. Пахло пожаром. Пикап подкидывало и дёргало на каждой рытвине, и меня безжалостно колотило о прутья клетки. Из кабины доносились улюлюканье и пение. Я обвил руками трёх малышей орангутанов, чтобы хоть как-то защитить их.

И тут наконец я всё вспомнил. Вспомнил, почему они так отчаянно за меня цепляются, почему так горестно повизгивают. У каждого из них только что убили маму. Мне ли не знать, каково это. Я прижимал их к себе, поглаживал, шептал им всякие слова, чтобы хоть как-то утешить. Но они были безутешны. В моей голове роилась целая туча вопросов и ни одного ответа. Кто эти охотники? Почему они нас похитили? Что они собираются с нами делать? Я прикрыл глаза, попытался успокоиться и рассуждать здраво.

Когда я открыл глаза, мой взор наконец-то прояснился, мир вокруг обрёл чёткость. И тогда я увидел, что из кузова на меня смотрят глаза. Янтарные глаза тигра. Его связанные лапы были примотаны к палке. Он лежал на окровавленном мешке с вывороченным языком. И я помнил эти глаза. Глаза того тигра, который шёл с нами по джунглям, который являлся мне во сне. Глаза моего тигра.

Только теперь эти глаза потухли. Тигр, жуткий страх, больше не горел в ночных лесах.

6

«Он тут вроде Господа Бога»

Сгущались сумерки. Пикап, вих-ляя в грязи, приближался к убогому посёлку. По всей долине и по склонам холмов рассыпались покосившиеся хибарки; всюду горели костры. И на сколько хватало глаз, в долине были вырублены все деревья – голая земля и камень, бурая язва на зелёном теле джунглей. Меж холмов бежал мутный ручей.

И везде были люди – мужчины, женщины, дети, десятки, сотни. Они копошились в сумрачной долине, как муравьи. Бо́льшая часть долбила кирками склоны холмов; кто-то занимался промывкой; некоторые – в основном дети – с трудом тащили наверх тяжёлые ноши. Многие из них были перемазаны в грязи по пояс. Я подумал, что здесь, должно быть, что-то добывают, только не понятно что. Всю долину окутывал едкий дым. Слышались выкрики – пронзительные, сердитые – и детский плач. Похоже, меня доставили в ад, в обитель зла и скорби.

Пока продолжалась эта кошмарная поездка, я изо всех сил старался не смотреть на тигра. Потому что стоило мне посмотреть, и к глазам подступали слёзы. Но как на него не смотреть, если он лежал, распростёртый, вот тут, возле меня? Я твердил себе, что нельзя реветь, нужно держаться, ведь я теперь единственная опора для малышей-орангутанов. Нужно думать только о них, а всё остальное выкинуть из головы. Сейчас им нужно мамино объятие, мамина любовь и самое главное – мамино молоко. Малышам ужасно хотелось есть, и они при первой возможности отчаянно присасывались к моим пальцам и локтям. Не найдя молока, они цапали меня зубами, а это было больно.

Больно не больно, но приходилось терпеть и позволять им сосать мои руки. Сытости им это не прибавляло, зато хоть какая-то поддержка. Лучше, чем ничего.

Пикап ехал всё медленнее; рядом с ним бежали десятки людей. Наконец он остановился. И тогда я заглянул тигру в глаза и смотрел долго-долго. Ведь больше мы, наверное, не увидимся. Я так с ним прощался. И в его глазах, что поблескивали в свете костров, я черпал силу и мужество, которые мне вот-вот потребуются перед лицом пока ещё неизвестно какой опасности. Что бы ни случилось с нами, что бы эти люди с нами ни сделали, эти похитители, эти убийцы не увидят моих слёз. Ни единой слезиночки. У меня было ощущение – очень сильное ощущение, – что тигр вверил мне не только судьбу троих малышей, которых я качал на руках, но и судьбу всех джунглей. Теперь я был их защитником.

Меж тем нас окружила возбужденная толпа; все толкались, чтобы получше нас разглядеть, – меня, орангутанов, мёртвого тигра. Но я был к этому готов. Я не дрогну, не буду ёжиться от страха. Я ухватился за решётку и дерзко посмотрел на них – на каждого в отдельности. Толпа с восторженными воплями вытащила сначала тигра. Как ни пытался я сдержаться, слёзы всё равно подступили, пока они тащили его, привязанного к палке, безвольного, с болтающейся головой. Затем они вытащили из машины клетку и куда-то понесли нас. Покачиваясь, как и тигр впереди, мы плыли в клетке через галдящую толпу. Маленькие орангутаны плакали от страха, и мне нечем было их утешить.