Шах и мат - Хейзелвуд Эли. Страница 31

Подобное давление, по идее, должно быть невыносимым. Но мне приятно, что игрок такого высокого уровня настолько во мне уверен, и это раздражает куда сильнее. Именно поэтому я делаю то, что умею лучше всего: стараюсь об этом не думать.

Это не так уж сложно. Торонто – прекрасный город, и на турнире веселая атмосфера: всюду рюкзаки, игроки сидят на полу и едят домашние бутерброды, внезапные встречи со старыми знакомыми между турами оборачиваются объятиями и радостными возгласами. Здесь царит дух молодости и не чувствуется напряжения. Похоже на школьную поездку – только вместо музеев шахматы. В своих джинсах скинни и свитере оверсайз я не чувствую себя белой вороной.

– Только не будь слишком самоуверенной. До этого нам очень везло, – говорит мне Эмиль, когда мы возвращаемся в отель в конце первого дня.

Нолан несет Тану на спине, потому что она потребовала: «Прокати меня, Нолан!»

– Мы еще не столкнулись с самыми сильными командами, – добавляет Эмиль.

– Это какие?

– Китай, Индия, Россия. Ну, и еще штук двенадцать.

– Кстати, кто сейчас чемпион?

– Германия. Но Кох уже в Москве, так что в этом году у них нет особенного преимущества.

– Вот почему на Северо-Американском континенте теперь легче дышится, – бормочет Нолан.

– Твой менеджер до сих пор злится, что ты решил сюда поехать? – спрашивает Эмиль.

– Понятия не имею, я перестал отвечать на ее звонки, – Нолан пожимает плечами.

Тану хихикает и спрашивает:

– Помнишь, много лет назад ты толкнул Коха и затем врезал ему, а он начал звать маму?

– Одно из моих самых драгоценных воспоминаний.

– Слезы. Паника. На сто процентов стоит того штрафа, который ФИДЕ тебе потом влепила.

– Затем ты вообще его ударил? – спрашиваю я, хотя на ум приходит миллион причин.

– Уже не помню, – слишком беззаботно бормочет Нолан.

– Он болтал о твоем отце, – говорит Тану. – Как обычно.

– А, да, – челюсть Нолана напрягается. – Придурку нравится чесать языком о вещах, в которых он ничего не смыслит.

Мы останавливаемся в хостеле: четыре отдельные спальни с общей гостиной и ванной. Прошлой ночью я задавалась вопросом, что Нолан, мистер «пятьдесят тысяч долларов – ничто для меня», думал об этих хоромах. Но если его что-то и не устраивало, то он ничего не сказал. Прошлым вечером я рано пошла спать и еще долго слушала, как остальные о чем-то болтали – голоса мягкие, почти интимные, – чувствуя, что немного завидую. Я написала Истон («Как жизнь? Выблевываешь внутренности в унитаз?») и начала листать ее страничку в тиктоке в ожидании ответа, который так и не пришел.

Она занята. Все в порядке.

После первого дня соревнований от усталости я вырубилась на диване, не дождавшись ужина и не позвонив домой. Это был сон без сновидений, в каком-то смысле счастливый сон. По ощущениям – как будто слоны и ладьи мягко скользили по огромной шахматной доске.

Проснулась я в своей кровати, укрытая одеялом и все еще во вчерашней одежде. Кто-то снял с меня обувь, поставил телефон на зарядку и принес на прикроватный столик стакан воды. Кто-то обо мне позаботился.

Я не спрашивала, кто именно.

Второй день похож на первый. Утром мы выигрываем все свои партии – за исключением Эмиля, который проигрывает игроку из Сьерра-Леоне.

– Испортил нашу череду побед, засранец, – мягко выговаривает ему Нолан, поедая путин [35].

Эмиль кидает в него картофелину, и Нолан успешно уклоняется. Тану кивает:

– Говорила же, что нам нужно взять с собой того, кто знает толк в рокировках.

А вот она уклониться не успевает.

Нолан указывает на меня подбородком:

– Твоя очередь, Мэллори.

– Моя очередь?

– Унизить Эмиля. Это традиция.

– Ладно. – Я прожевываю кусочек сыра, затем чешу нос. – Эмиль, это было… очень плохо?

Нолан трясет головой:

– Жалкая попытка.

– Серьезно, Мэл? – разочарованно спрашивает Тану. – Это все, на что ты способна?

– По-моему, очевидно, что Мэл так же хорошо меня унизила, как я сыграл со Сьерра-Леоне.

– У нее другие таланты, – говорит Нолан, и наши взгляды пересекаются. – Например, она отлично рисует морских свинок.

Я прячу улыбку в ладони, чувствуя, что мне становится все комфортнее в обществе этих троих. Нолан более общительный в компании друзей, несмотря на то что его едва получается игнорировать из-за пугающей ауры. В его присутствии я всегда в напряжении.

По мере того как наши соперники становятся сильнее, мы все больше партий проигрываем или проводим вничью – в основном это случается с Тану и Эмилем. Мне нравится побеждать – я просто обожаю это чувство, – а проигрыши товарищей по команде не очень-то меня расстраивают. Нолан, кажется, относится к происходящему схожим образом. Во время второго матча в третий день соревнований Якоб Жимански из Польши делает ошибку на десятом ходу – и я одерживаю победу в рекордное время. Я смаргиваю подступившие слезы, чтобы вернуться в реальность, немного разминаюсь и встаю недалеко от Нолана.

Я впервые заканчиваю раньше него, и мне выпадает шанс посмотреть его игру. Сейчас его ход, и он сидит, откинувшись на спинку стула, шея слегка наклонена, руки сложены на груди. Затем он касается своей ладьи большой ладонью и запускает часы противника.

Мне еще предстоит изучить его игры. Дефне выбирает, чьи именно партии нужно проанализировать, и среди них не было ни одной, в которой бы участвовал Нолан. И все же его игра неотделима от того, какой он шахматист: всем известны его изобретательность, агрессия, непредсказуемость. Он любит проявлять инициативу. Всегда идет на риск, чтобы повысить градус игры. Его стратегия может показаться слабо продуманной, импульсивной, спонтанной, но на самом деле он отличается дальновидностью и сложностью, его практически невозможно остановить. Он безжалостен к оппоненту и использует любое преимущество, позицию или растерянность. Помню, как читала, что некоторые шахматисты не просто хорошо играют, а одновременно выставляют противника в дурном свете. Нолан по всем параметрам подходит под это описание. И когда его оппонент совершает просчет, входя в миттельшпиль, он вгрызается в него до крови.

И правда, Убийца королей.

Я слежу за ним: как он занимает центр, ходит конем и слоном, съедает всё на своем пути и…

Мне будто нечем дышать. Голова кружится. Я чувствую себя загнанной в угол. Как прекрасен каждый его ход. Они жестокие и беспощадные. Я победила его всего раз, но теперь понимаю, что это, возможно, не повторится, настолько он хорош. Вдобавок ко всему я практичный игрок: всегда нацелена как можно быстрее расправиться с оппонентом, не думаю о красоте или элегантности партии. А Нолан просто великолепен. Пять тысяч лет спустя археологи будут рыдать над грациозностью его партий, когда найдут их записи. Но только в том случае, если мы остановим углеродные выбросы, потому что иначе мир превратится в кучку пепла. Именно поэтому лучше поместить флешку во временную капсулу. Ее мы могли бы запульнуть в инопланетный зонд. А пришельцы поделятся этими шедеврами с остальной Вселенной…

– Все хорошо? – спрашивает Тану.

– Я… да, – даже не заметила, как она появилась рядом.

– Ты как будто впала в транс.

– Нет. Я просто…

– Ага, игра Нолана иногда выделывает с людьми такие штуки. Да и вообще сам Нолан, – Тану мягко смеется. – Я когда-то влюбилась в него по уши и думала, что умру, если мы не поженимся и не заведем четверых щекастеньких детишек, которых назовем в честь открывающих гамбитов, которые давно никто не использует.

Мои глаза расширяются.

– О, не волнуйся. Мне было типа двенадцать. А ему тогда было начхать на все это, – Тану пожимает плечами. – Я уж начала думать, что он вообще не способен ни на какие чувства, пока… По идее, он мог бы заполучить любую, но на деле там не так много всего, – она посылает мне обнадеживающую улыбку.

Мне хочется спросить, зачем она вообще мне все это рассказывает и что следует за этим «пока», но тут Нолан впивается клыками в короля польского игрока, и Тану слишком занята празднованием победы.