Театральный маньяк - Бабицкий Стасс. Страница 2

Хотя при чем здесь клуб? При том, оказывается. Репетиция давно кончилась, а ночь только начинается. Коллеги затащили его сюда, отпаивают чем-то нереально крепким. Выбрось, брат, мрачные мысли из головы!

Не получается. Мало кнопок на его внутреннем пульте. На весь образ мавра не хватает. Воинственность? Пожалуйста. Достаточно вспомнить ту драку с хулиганами, когда один против троих и нельзя отступать. Глубину трагедии показать? Извольте. Похороны младшей сестрички. Врожденный порок сердца. Сколько тогда было Коле? Лет семь? Рыдал навзрыд, есть не мог неделю. До сих пор при воспоминании об угасающем ангелочке глаза превращаются в водопады. Возможно, со временем этот образ сотрется, перестанет эффективно выжимать слезу. Но пока работает.

А с ревностью не получается. Чтоб кипела и клокотала, доводя до убийства. Как у Вильяма нашего… «Восстань из бездны, ужас черной мести! Отдай, любовь, престол свой и венец слепой вражде! Распухни, грудь, от груза змеиных жал!»

Рублеву подобное чувство было не знакомо. Ревнуют те, кто боится потерять. Он не из таких. Фактурный, высокий. Карие глаза, пронзительные и страстные. В них, словно в бокалах коньяка (кстати, да, еще!) таилось что-то взрывоопасное. Девчонки падали к ногам спелыми яблочками. Актер же ни один из этих романов не воспринимал всерьез. Половина однокурсниц в качестве главного эмоционального раздражителя до сих пор вспоминали, как Коля их бросил. После чего могли достоверно сыграть гнев, тоску, отчаяние, ненависть и унижение. Собственно, все, что нужно женщинам-актрисам в современных «мыльных операх». Выходит, он открыл им дорогу к лучшим ролям… Практически, Рублевское шоссе!

Почему шоссе? А, просто он ушел из клуба и движется – относительно прямо, – по незнакомой улице. Фонари не горят, попутных машин нет. Видимо, по пути домой свернул не туда и забрел в какую-то промзону. На пентхаус в центре пока не накопил, увы. Хотя двушка в районе Останкинской телебашни, купленная на совместно заработанные деньги… Да-да, вы правы: в основном на деньги жены. Доходов Коли хватило бы только на полкухни и жалюзи из бамбука для лоджии. Но сейчас не это важно. Сейчас надо включить внутренний автопилот и добраться до дома. Тем более телефон давно разрядился: ни карту загрузить, ни такси вызвать. А вокруг темень, как у Отелло в…

Вот опять из подсознания лезет. И в пьяном полузабытьи не отдохнуть от мавра. Во время нападок режиссера рот Рублева стянула оскомина, будто от незрелой смородины. Поэтому он ничего не сказал. А в гримерке начал ругаться.

– Плюнь, Николя, – седовласый актер смыл сценический грим и накладывал новый, без которого не выходил на улицу. Вдруг там поклонницы или, еще лучше – папарацци. Нельзя выглядеть морщинистым динозавром, даже если ты такой и есть.

– Прав Цукатов, на двести процентов прав. Не потяну я мавританского льва, Василич! – Рублев метался и размахивал руками, преломляясь сразу в нескольких зеркалах. – Я лучше откажусь, пока не опозорился! Не по Хуану сомбреро!

– Глупости, – старик поправил узел галстука, на минуточку – двойной виндзорский! – и смахнул пылинку с лацкана пиджака. Привычно-простым и вместе с тем вполне изысканным жестом. Он так давно в театре, что вообще не выходит из образа. Но может, это единственно правильный путь? Играть всегда, играть везде. На то они и актеры. – Ты шикарно подаешь героя. Просто в нужный момент тебе не хватает…

– Опыта? – перебил Рублев. Он был на взводе, а беседа текла слишком неторопливо.

– Терпения, – Василич улыбнулся одними глазами. Причем исключительно ради того, чтобы проверить – не побегут ли вокруг «гусиные лапки». На Колю не смотрел. – Терпения и фантазии. Нет у тебя в жизни опыта, как правильно душить неверную жену? И слава Богу. Включи воображение! Залезь мысленно в шкуру своего героя, поглубже. Иначе придется пойти по пути Пестровича.

Старый актер вытянул губы «уточкой», посылая воздушный поцелуй своему отражению. Встретился с недоуменным взглядом Рублева.

– Неужто не помнишь? Эх, молодежь… Эммануил Пестрович лет сорок назад блистал в роли Отелло. Народного артиста получил за лучшую игру со времен Шекспира. А знаешь, в чем секрет?

Коля помотал головой. Василич снова улыбнулся – проверить, вспыхивают ли ямочки на щеках.

– Кошек он душил. Ловил на задворках театра и хвать за горло. Сам хрипит монолог мавра… Мы, юные статисты, робко наблюдали издали за тем, как рождается магия настоящего театра. Кошек не жалко, все равно подохнут на помойке. А нужная эмоция ловится на раз-два.

На пороге, обернувшись в три четверти, чтоб оказаться в идеальном ракурсе к собеседнику, Василич подмигнул:

– Но ты, Коля, попробуй сначала пофантазировать!

Минутой позже в дверь гримерки порхнула стайка молодых артистов и увлекла Рублева развеяться. В клуб. По дороге обсудили и пришли к выводу: история про кошек – байка, таких за кулисами любого театра расскажут сотни. А насчет фантазии совет дельный. Почему бы не попробовать?!

И теперь он в тупике. Причем, уже не в переносном смысле. Слева бетонный забор – непонятно где начало, где конец. Справа ямы и какие-то плиты грудой навалены. А за ними вроде сарай покосившийся. Кажется, кто-то мяукнул. Или померещилось? Не мудрено, в его-то состоянии.

Коля вдруг стал видеть звуки – обидные фразы режиссера, словно вырезанные из цветной бумаги, наклеивались на темный картон ночи. Фиолетовый квадрат, символ безнадежности: «Я тебя сошлю в ТЮЗ!» или презрительно-желтый овал, похожий на нос льва Бонифация. А еще красный треугольник с очень острыми углами: «Ты даже бабу задушить не можешь!»

Капли подсыхающего клея по краю – так воспринимается отчетливое мяу-мяу. Актер бросился на звук, раздирая всю эту аппликацию в клочья. Дверца сараюшки болталась на одной петле, изнутри выпирали бухты проводов и разодранный тюк стекловаты. Рядом закопошилась куча ветоши, оттуда высунулся бродяга. Едва различимый в тусклом свете луны, но легко узнаваемый по отвратительной смеси перегара и запаха давно немытых подмышек. А вот кошку у него на коленях Рублев разглядел четко: грязно-белая, с черным пятном вокруг левого уха. Судя по общей костлявости, мурка явно орала от голода. Ее глаза горели хищным огнем, как у маленького льва. Льва, которым должен стать он сам.

Но для этого надо овладеть магией театра.

Интересно, хватит ли духа придушить кошку? Сил-то точно в избытке, зря, что ли, по три раза в неделю штангу тягает. Осталось только набраться решимости. Разбудить в себе мавра. Верно говорил Василич… Ее не жалко. Правильная эмоция – великая ценность. Не очередная кнопочка на пульте управления, нет. Это сотни спектаклей, сыгранных на высочайшем уровне достоверности, которые осчастливят и воодушевят тысячи зрителей. Разве с этим сравнится по ценности жизнь помойной твари? Или, если уж на то пошло, жизнь самого бомжа. Будет такой в день премьеры околевать возле театра, никто из зрителей не проверит: дышит ли. Люди в вечерних платьях, дорогих костюмах и близко не подойдут – запачкаться же можно. И те, кто в джинсах, тоже. Максимум, полицию вызовут, чтоб те убрали «мусор». А на дохлую зверюшку и вовсе внимания не обратят…

Рублев сделал пару шагов, заставляя себя не дышать ужасной вонью и схватил кошку за загривок. Та предсказуемо зашипела и попыталась вывернуться. Бродяга же вцепился грязными пальцами в руку актера, провыл хрипловатым сопрано:

– Иииитыыыыынааааааааа!

Коля даже кошку выпустил от неожиданности. Хвостатая белой молнией шарахнулась в сторону, игнорируя дальнейшую судьбу хозяйки. Актер присмотрелся получше: точно. Бродяжка-то, выходит, женщина. Хотя нет, женщина – это которая в шелках да шанелях. А здесь… Бесформенная одежда. Опухшее лицо. Дикий смрад. Одно слово – бабища.

Красный треугольник вспорол мысли актера, оставляя пульсирующую полоску. Пульсировала она насмешливым голосом Цукатова: «Ты даже бабу задушить не можешь!»

Бабу.

Задушить.

Бабу задушить!

Бабузадушитьбабузадушитьбабузадушить!!!!!!