Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович. Страница 45

Предостережением от благодушия в стане сторонников «преодоления прошлого» стало одно из самых известных публицистических произведений конца 1980-х гт. — книга «Второе преступление, или Тяжкое бремя осознавать себя немцем». Ее автором был выдающийся писатель, известный миллионам тележурналист, участник антифашистского движения Ральф Джордано.

Будущему писателю исполнилось десять лет, когда к власти пришел Гитлер. Мать Ральфа была еврейкой, и семья Джордано, представлявшая лучшую часть интеллигенции Гамбурга, оказалась жертвой варварских расистских законов. Последние месяцы войны Джордано и его близкие провели в подполье. В начале 1980-х гг. бестселлером стал документальный роман писателя, посвященный истории его семьи.

Но вернемся к его публицистической книге. Развивая идеи Карла Ясперса и Рихарда фон Вайцзеккера о вине и ответственности германского народа, Джордано именовал «первым преступлением» немцев массовую поддержку гитлеровского режима. «Вторым преступлением» он назвал «вытеснение из народной памяти нацистских злодеяний», что «во многом определяет политическую культуру ФРГ». Крылатыми стали горькие слова Джордано о «мире с нацистами» как «долговременной традиции», «глубоко вросшей в социальное тело второй германской демократии» и угрожающей «утратой гуманной ориентации» [638].

Книга «Второе преступление» часто переиздается в ФРГ, она серьезно повлияла (и продолжает влиять) на общественное мнение, на массовое историческое сознание. Но не меньшее влияние имеет сама личность Ральфа Джордано. Человек с лицом и осанкой средневекового патриция, прирожденный мастер полемики, оратор, обладающий взрывным темпераментом, даром красноречия, талантом убеждать и переубеждать слушателей, — таким я увидел и узнал писателя летом 1998 г. во Фрайбурге, куда он прибыл для чтения фрагментов из своих произведений. Джордано однажды написал о себе: «Всю свою сознательную жизнь я сражался с национал-социализмом и его наследием. Сначала как человек, преследовавшийся по политическим и расовым причинам, затем (я надеюсь, что достоин этого звания) как просветитель» [639].

Предельно резкие формулировки Джордано во «Втором преступлении» вовсе не были эмоциональными передержками. Автор книги сигнализировал о вполне реальной опасности, он яснее других понимал существо возможных негативных перемен в социально-политической ситуации ФРГ. Как и следовало ожидать, реакция на выход книги Джордано была неоднозначной. Но большинство полученных автором писем (количество посланий далеко перевалило за тысячу, и в 1990 г. вышла в свет их подборка) свидетельствовало о поддержке его позиции.

Многие из откликов принадлежали молодым читателям, которые смогли, по выражению Джордано, сломать «стену молчания, воздвигнутую их отцами и дедами»: «Ваша книга — это импульс к осмыслению и переосмыслению прошлого»; «Речь идет не столько об участии моих родителей в злодеяниях Третьего рейха, сколько о том, чтобы сохранить в себе правду о нашей истории»; «Я счастлива, что в этой стране есть люди, которые думают так же, как я» [640].

Впечатляют письма представителей старшего поколения, проделавших, по их признанию, путь значительной идейной эволюции: «Книга придала мне мужество… Я должен воспитать моих детей в духе открытости и честности. Они должны знать обо всем. От этого я не отступлюсь» (автор письма назвал себя сыном убежденного нациста); «Я только могу обещать, что воспитаю моих детей так, чтобы они обладали способностью скорбеть, если это неизбежно, и могли бы сказать “нет”, когда это необходимо»; «Нужно честно извлекать исторические уроки из времени Третьего рейха, узнавать о нем все больше, внимательно и более критично следить за современными социально-культурными событиями, поднимать свой голос всюду, где искажается история»; «Фраза “я ничего не знала” не снимает с меня вину: я должна была знать о том, что происходило… Мои дети знают о моем чувстве вины, и я надеюсь, что они, уже взрослые, стали более внимательными и более критичными, чем я и мое поколение»; «Я понял, что я тоже был заложником “мира с палачами”: я слишком долго молчал во время дискуссий, не высказывал своего мнения» [641]. На страницах писем, адресованных Ральфу Джордано, шел незримый диалог нескольких поколений немцев, каждое из которых ощущало неразрываемую связь с периодом нацистской диктатуры.

Казалось бы, письма, которые я цитировал, могут послужить основанием для оптимистических выводов о состоянии массового исторического сознания ФРГ. Но глубинное содержание книги Джордано и писем его корреспондентов определялось четким пониманием сохранявшейся угрозы демократическому, антинацистскому консенсусу, нескрываемой тревогой за будущее Федеративной Республики. Тревогой и надеждой были проникнуты слова Карла-Хайнца Янссена, писавшего (используя известный каждому немцу образ «человека без тени» из повести Адельберта фон Шамиссо) в ноябре 1986 г.: «Немцы пытаются спастись бегством от самой страшной эпохи своей истории. Они хотели бы стать народом Шлемилей — жить без собственной тени. Но это им не удастся. Они должны, и это не зависит от возраста, нести на себе груз Освенцима, помнить всегда об этом и учиться понимать, почему это могло произойти» [642].

«Порой мне казалось, — сокрушался в начале 1980-х гг. Лев Копелев, — что люди в ФРГ действительно ничего не знают о том, как истекали кровью Варшава и Киев, как должен был погибнуть от голода и стерт с лица земли Ленинград, кому обязан мир решающим поворотом в войне, достигнутом в руинах Сталинграда» [643].

…Резервный батальон 76-й пехотной дивизии вермахта прибыл в боевые порядки своего воинского соединения 18 ноября 1942 г., накануне того дня, когда началось контрнаступление советских войск под Сталинградом. В составе одной из маршевых рот, состоявшей в значительной степени из бывших штрафников и «неблагонадежных», был и немолодой юрист доктор Байер, познавший, что означает карательная политика гитлеровцев. Рота медленно двигалась по мосту через Дон. Ни солдаты, ни офицеры не догадывались, что шагают прямиком в пекло, в кольцо окружения, которое вот-вот замкнется.

До контрнаступления Юго-Западного, Сталинградского и Донского фронтов оставались считанные часы. Байер и его командир взвода, не сговариваясь друг с другом, произнесли: Caesar Rubiconern transgressas dixit: aléa est iacta. И Рубикон был перейден, и жребий был брошен…

Профессор Вильгельм Раймунд Байер (1902–1990) широко известен в научных кругах Европы как талантливый исследователь истории философской мысли, написавший фундаментальные труды по проблемам диалектики Гегеля, как поборник нового прочтения трудов великого немецкого ученого, как бессменный президент международного Гегелевского общества и организатор международных Гегелевских конгрессов. Байер изучал право в университетах Эрлангена и Ростока, а в 1924 г. защитил диссертацию. Далее последовала служба в юридических фирмах, а в 1942 г. призыв в вермахт и отправка на фронт.

В 1987 г. во франкфуртском издательстве «Athenäum» вышла его небольшая книга «Сталинград. Внизу, где жизнь была конкретна» [644] — неожиданный для читателей текст, который автор вынашивал больше четырех десятилетий.

Жанр публикации Байера едва ли поддается определению. Сгусток личных впечатлений солдата, оказавшегося в эпицентре мировой истории и пережившего трагедию окруженной армии? Эссе о научном творчестве Гегеля и проблемах современной философии — как же иначе назвать трактат, где соседствуют имена Сократа, Эразма, Декарта, Канта, Гегеля, Маркса, Хайдеггера и Хабермаса? Суждения публициста о проблемах войны и мира в конце 80-х гг. XX в.? Профессиональный анализ источников по истории сражения на Волге? Беспощадный критический обзор вышедшей в ФРГ литературы о Сталинградской битве? Очерк массовой психологии в пороговой ситуации между жизнью и смертью? Этюд о методологической значимости инструментариев истории повседневности? Разъять сложную амальгаму содержания книги на некие пласты вряд ли возможно.