Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи. Страница 104
Барабанные перепонки лопнут.
Мозги расплавятся.
И по сравнению с этим то, что он заблудился в гребаном лесу, о котором слагают гребаные легенды, покажется ему сущим пустяком.
Согнувшись пополам, с вытаращенными глазами и звенящей, как тибетская поющая чаша, головой, Марио в ужасе закричал, пытаясь заглушить эхо имени, которое произносил каждый день, почти два десятилетия.
Мириам.
– Где я? Что здесь происходит? Есть тут кто-нибудь? Людиииии! Помогитееее!
Тишина.
Внезапная, неправдоподобная.
Издевательская.
Медленно, с опаской он отнял руки от ушей.
Тишина.
Поднял смартфон, посветил фонариком, словно разбрасывая вокруг дротики света,
ему кажется или между платанами стоит олень?
открыл рот, чтобы позвать жену, и вдруг замер, шлепнув себя ладонью по губам, как будто в приличном обществе чуть не сорвалась с языка какая-нибудь пошлая шутка.
Тихо, молчи.
Если оглушающее эхо повторится, придется просто падать на землю и ждать – или спасения, или конца.
Нужно молчать.
И убираться отсюда.
Несколько минут он торопливо шагал по тропинке, чувствуя, как колотится сердце, а потом увидел развилку.
Куда идти?
Он чертыхнулся и наугад, не задумываясь, выбрал правую дорожку.
Казалось, она была проложена в кишечнике огромного зверя – ветки деревьев со всех сторон сплетались так плотно, что сквозь них не проникал ни один луч света; Марио Аррас вдруг представил себе, что лес Хойя-Бачу – живое существо невероятных размеров, оно спит и видит сны, мучая тех, кто осмеливается вторгаться в его плоть из деревьев, кустов и травы.
Что там говорил водитель Ади о древних обитателях Валеа Лунга? Великаны. Огромные, как горы, до самого неба. Они пожирают людей…
Пройдя еще несколько сотен метров, он заметил яркий свет в конце мрачного туннеля, боровшийся с темнотой, с окончательно спустившейся ночью. Изумрудная корона из листьев и травы сияла, как портал в другое измерение.
Марио бросился к выходу и вдруг, совершенно неожиданно, оказался на парковке.
Дневной свет обрушился на него с такой силой, что едва не сбил с ног; после блуждания по темному лесу, ослепленный солнцем, он несколько секунд видел лишь расплывчатые силуэты на белом фоне.
Оказалось, это толпа румын, которые, смешно пританцовывая в дыму от гриля, заливали в себя пиво из огромных темных пластиковых бутылок.
«Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei, nu mă, nu mă iei, nu mă, nu mă, nu mă iei!» [24],– кудахтал громкоговоритель.
Дети играли во фрисби.
Рядом носилась собака, держа в зубах сосиску, а за ней бегала светловолосая девушка; от одного взгляда на ее шорты у любого мужчины легко мог случиться инфаркт.
Солнце, льющее живительные лучи на долину Валеа Лунга, стояло высоко в небе.
Уткнувшись носом в экран телефона, Марио Аррас обнаружил, что сейчас всего полвторого.
Ноги подкосились, он опустился на траву и вздохнул с облегчением, потому что она оказалась самой настоящей, самой обыкновенной, самой реальной вещью, к которой ему доводилось прикасаться в своей жизни. Куда же подевалась Мириам, куда делось все то время, пока он один плутал по вечернему лесу?
Марио представил, как его сердце не выдерживает всего этого кошмара и разрывается на части с мясистым треском. Посидев несколько минут в растерянности, он поднялся и четко по прямой пошел через парковку, чтобы попросить о помощи.
Четко по прямой.
Хватит с него развилок.
И тут она разрыдалась.
Кричала так, что сорвала голос, и теперь могла лишь скрипеть, как сухое дерево.
Хорошо хоть боль в имплантах перестала сверлить голову – единственный добрый знак в бурном море отчаяния.
Не решившись пройти мимо оленя с невероятными рогами и повернув в другую сторону,
сбежала, ты сбежала без оглядки…
она все шла и шла вперед, пытаясь позвонить Марио,
куда этот засранец запропастился?
но в ответ слышала лишь непонятное бульканье и женский голос автоответчика на румынском языке.
А потом оказалась перед развилкой.
Еще одной.
Безуспешно попытавшись вспомнить, что говорил пастух, она окончательно рассердилась и, хотя боялась ошибиться, решила пойти по левой тропке: в конце концов, всегда можно будет вернуться и выбрать другую дорогу, да?
Минут через пятнадцать, не встретив ни одной живой души и не найдя парковку, где их высадило такси, Мириам пошла обратно; поднялась в гору, проклиная все на свете и взмокнув от пота, но до развилки так и не добралась.
Следующие полчаса узкая дорожка водила ее то вверх, то вниз, словно сама заблудилась в лесу, а телефон сел после безуспешных попыток дозвониться до мужа; Мириам запаниковала, сошла с тропинки и углубилась в лес, идя на зов едва слышной далекой музыки, которая, как она надеялась, приведет ее на парковку напрямик, через заросли.
Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei!
Опрометчивое решение.
Дура дура дура!
И что теперь?
Она окончательно заблудилась.
Она одна.
Бегает между деревьями, как сумасшедшая, рискуя свернуть себе шею.
Больше не слышно никаких румынских песен, никаких звуков, которые говорили бы о том, что поблизости есть люди, давали хотя бы слабую надежду.
Ветки царапали лицо, цеплялись за волосы и одежду.
На верхней губе засохли сопли.
А тем временем медленно, но неумолимо сгущались сумерки.
И сколько бы она ни кричала и ни звала Марио, тьма накрыла ее с головой.
Принеся с собой плохие мысли.
Темнота всегда приходит. Незаметно подкрадывается сзади.
Как же так? Мечта всей жизни привела к трагедии.
В этом лесу ее никогда не найдут.
Фонарика нет, но надо идти вперед несмотря ни на что, она не должна останавливаться, не должна отдаваться на волю случая.
Иначе никак.
Она будет шагать в темноте, проходить одну развилку за другой, ошибаться в выборе и все глубже забираться в бурелом, в самую чащу леса, заблудится окончательно, упадет и, в конце концов, умрет, став пищей сапрофитов и каллифоридов, доблестных воинов армии падальщиков.
Ошибаться в выборе… Выйти замуж за Марио, не рожать детей, – еще бы, такая ответственность, – смотреть, как он превращается в предмет мебели, в бездельника, не способного даже вытащить ее из этого сумасшедшего дома, куда сам же и завел. Ведь пойти погулять в лес – его идея, разве нет? А она согласилась…
Развилки, дороги, ведущие в разные стороны, необходимость выбора. Все же к этому сводится, да?
Темнота дышала и была густой, как патока, а когда Мириам разрешила себе остановиться – Господи, не ослепла ли она – то поняла, что едва видит даже собственные руки.
На небе – ни одной звезды, освещающей дорогу.
В груди закололо, как будто легкие превратились в мертвые кораллы.
Боль в незаживших челюстях начала мучить ее с новой силой, словно привязавшаяся древняя хворь, от которой нет спасения.
Она может вернуться, найти другую дорогу, помощь? Или единственный шанс уцелеть – это идти вперед, даже если она потеряет себя, даже если станет другим человеком?
Идти вперед в темноте?
Да.
И она шла.
Долго.
Почти ничего не видя.
С новыми зубами.
Время от времени в голове всплывало лицо мужа, но она отмахивалась от видения, и оно таяло во тьме, сменяясь лицом красавчика-стоматолога, который делал ей операцию. Если она сумеет вернуться в клинику, то из кожи вон вылезет, но добьется, чтобы он трахнул ее, провел языком по соскам и желанным имплантам.
Она усмехнулась.
Подумала о жутких рогах оленя.
И скатилась в небытие, странное, вечное, пока ярко-красное свечение вдалеке не вернуло ей возможность видеть.
Вне себя от счастья, она стала пробираться через кусты ежевики, идя на свет. Он казался каким-то неестественным.