Луна над горой - Накадзима Ацуси. Страница 14

Цзы Лу, услышав его, разозлился: как смеет зеленый юнец критиковать Кун-цзы! К тому же он понимал: в конечном счете Цзы Гуном движет зависть к Янь Хуэю. Но отмахнуться от сказанного не получалось. Цзы Лу ведь и сам размышлял о сходстве и разнице характеров между Учителем и учениками. Одновременно осуждая про себя Цзы Гуна и восхищаясь им, Цзы Лу в очередной раз отметил: дерзкий мальчишка произносит вслух то, что остальные пока только смутно подозревают.

Как-то Цзы Гун задал Учителю странный вопрос:

– А духи умерших знают о том, что мы делаем? Знают, что мы приносим им жертвы?

Разумеется, его интересовало, умирает ли сознание – или человеческая душа продолжает существовать после смерти. Ответ Учителя прозвучал словно бы невпопад:

– Если я скажу, что знают, то, боюсь, почтительные потомки станут устраивать слишком пышные похороны, расточая свое состояние. А если скажу, что не знают, развяжу руки непочтительным, которые захотят просто свезти родителей на свалку.

Цзы Гун не был удовлетворен ответом, сочтя, что Учитель неправильно его понял. Он ошибался: смысл вопроса был Кун-цзы ясен, но он, как всегда стоя обеими ногами на земле, попытался направить интерес блестящего ученика в более практическое русло.

По-прежнему терзаясь сомнениями, Цзы Гун рассказал об этой истории Цзы Лу. Того не слишком заботил предмет обсуждения, но послушать, что скажет Учитель, было любопытно, и потому он, улучив момент, также спросил о смерти.

– Мы не знаем, что такое жизнь. А ты хочешь знать, что такое смерть! – ответил Кун-цзы.

Цзы Лу был поражен: «А ведь точно!» Но Цзы Гун опять почувствовал себя обманутым. «Так-то оно так, но я ведь спрашивал не об этом!» – явственно читалось на его лице.

Князь Лин-гун из Вэй был человеком на редкость безвольным. Достаточно неглупый, он видел, кто из советников мудр, а кто бездарен, но предпочитал внимать сладкой лести, закрывая слух от не столь приятных предостережений и наставлений. Потому все государственные дела в княжестве Вэй вершились на женской половине дворца.

Жена его, госпожа Нань-цзы [23], была известна своим распутством. Еще на родине, в княжестве Сун, она сошлась со своим сводным братом Чжао, записным красавцем. Выйдя замуж за Лин-гуна, но не желая терять любовника, Нань-цзы пригласила его с собой и выхлопотала ему высокий пост при дворе. Одаренная острым умом, она стремилась к власти, Лин-гун же во всем ей потакал. Любой, кто хотел говорить с князем, сперва должен был получить дозволение Нань-цзы.

Приехав из княжества Лу в Вэй и будучи призван ко двору, Кун-цзы пришел к князю, чтобы засвидетельствовать свое почтение, но Нань-цзы не посетил, чем вызвал ее гнев. «В нашей стране каждый, кто надеется снискать милость государя, наносит визит его супруге. Явитесь на аудиенцию к госпоже», – велела она передать философу.

Кун-цзы ничего не оставалось, как последовать этому приказанию. Госпожа Нань-цзы приняла его, сидя за тонким полупрозрачным занавесом, с северной стороны покоя, где обычно сидит государь. Кун-цзы склонился перед ней до земли, и она поклонилась в ответ, так что драгоценные подвески на ней зазвенели.

Когда Кун-цзы вернулся из княжеского дворца, Цзы Лу не скрывал досады. Он-то надеялся, что Учитель не удостоит вниманием женщину вроде Нань-цзы. Конечно, философ не мог поддаться ее чарам – такое и вообразить нельзя! – но больно было думать, что ему, столь чистому душой, пришлось кланяться развратнице. Цзы Лу казалось, будто на блестящую, отполированную поверхность драгоценной яшмы легло отражение чего-то грязного и неприглядного. Кун-цзы, в свою очередь, был одновременно и позабавлен, и озадачен реакцией ученика: было ясно, что наивный ребенок, который жил в этом умудренном опытом государственном муже, за прошедшие годы ничуть не повзрослел.

Вскоре к Кун-цзы прибыл гонец от Лин-гуна: князь писал, что желает побеседовать и приглашает прокатиться с ним по городу. Чрезвычайно довольный, Кун-цзы оделся в подобающий наряд и отправился во дворец.

Нань-цзы, однако, была совсем не рада благосклонности, которой князь удостаивал долговязого старика, не проявившего к ней должного почтения. К тому же ей была невыносима мысль, что пришелец поедет по столице рядом с государем, заняв ее, Нань-цзы, законное место.

Князь принял Кун-цзы, но когда тот хотел последовать за Лин-гуном в экипаж, там обнаружилась пышно разодетая Нань-цзы – а места для гостя не осталось. Нань-цзы одарила философа недоброй усмешкой. Тот, неприятно удивленный, с холодным вопросом посмотрел на князя, но Лин-гун не одернул супругу – лишь опустил глаза и молча кивнул Кун-цзы на следующую карету.

Процессия двинулась по улицам вэйской столицы. Первым ехал нарядный четырехколесный экипаж, запряженный лошадьми, где рядом с Лин-гуном восседала Нань-цзы, прекрасная и свежая, как цветок пиона. Следом тащилась потрепанная двуколка, влекомая волами, в которой очень прямо, устремив взгляд перед собой, сидел одинокий Кун-цзы. Неудивительно, что люди по сторонам дороги, глядя на эту картину, хмурились и перешептывались.

Из толпы смотрел и Цзы Лу. Он прекрасно помнил, как счастлив был Учитель, получив приглашение, и теперь в его сердце кипела ярость. Когда карета с Нань-цзы, радостно о чем-то щебетавшей, поравнялась с ним, руки невольно сжались в кулаки. Цзы Лу протолкался ближе, готовый броситься на бесстыдницу, но кто-то схватил его сзади, удерживая на месте. Гневно обернувшись, он увидел двух других учеников – Цзы Жо и Цзы Чжэна, которые со слезами на глазах вцепились в его одежду. Сдаваясь, Цзы Лу наконец разжал ладони.

На следующий день Кун-цзы вместе с учениками покинул княжество Вэй.

– Никогда еще я не встречал человека, который любил бы добродетель так же сильно, как женскую красоту, – сокрушался он.

Некий Шэнь Чжулян из уезда Шэ очень любил драконов – настолько, что окружил себя их изображениями. В его доме они были повсюду: вырезанные на стенах, вышитые на занавесях. В конце концов настоящий Небесный Дракон прослышал об этом и, польщенный, сошел на землю, чтобы взглянуть на своего поклонника. Дракон был огромного размера – когда он заглядывал в окно, хвост обвивал весь дом. Увидев такое, Шэнь Чжунлян задрожал и кинулся наутек – до того перепуганный, что едва не лишился разума.

Удельные князья в Поднебесной походили на Шэнь Чжуляна: все они издалека восхищались мудростью Кун-цзы, но настоящий Кун-цзы, будто Небесный Дракон, пугал их своим величием. Некоторые были готовы принимать его у себя как почетного гостя. Другие хотели нанять на службу его учеников. Но никто не пытался применить идеи Кун-цзы в управлении государством. В княжестве Куан на философа с учениками напала разъяренная толпа. В княжестве Сун они претерпели гонения от продажных чиновников, в уезде Пу – вновь столкнулись со смутьянами. Тем временем князья вежливо их избегали, сановники сторонились, а ученые мужи от зависти строили козни.

Несмотря ни на что, Кун-цзы, скитаясь с учениками по разным уделам, продолжал распространять учение и заниматься науками и искусствами. Он никогда не падал духом. «Птица выбирает дерево, куда сядет. Но дерево птицу не выбирает», – говорил он, не дозволяя себе уныния и везде стараясь принести пользу. Он желал служить государству – как ни поразительно, не ради себя самого, но исключительно для того, чтобы сделать мир лучше. Даже в бедности, даже в годину испытаний он – а с ним и его ученики – не отказывались от этой мечты. Воистину, удивительную компанию представляли они собой.

Однажды, когда их пригласил к себе Чжао-ван, правитель царства Чу, вельможи соседних княжеств Чэнь и Цай, не желавшие, чтобы Кун-цзы наняли в Чу на службу, подослали бандитов. На Учителя нападали не в первый раз, но тогда им пришлось хуже всего. Дорога была перекрыта. Припасы кончились, и семь дней во рту у них не было ни крошки. Некоторые из учеников от голода и усталости заболели. Все были подавлены. Только Учитель, что бы ни случилось, сохранял присутствие духа. Он даже упражнялся, как обычно, в игре на цитре и пении. Цзы Лу, которому невмоготу было видеть страдания товарищей, вышел из себя. Красный от гнева, бросился он к Учителю: «Разве таков ритуал? Разве пристало в такое время музицировать?» Кун-цзы ничего не ответил, продолжая перебирать струны цитры – и лишь доиграв песню до конца, промолвил: