Пожарский 3 (СИ) - Войлошникова Ольга. Страница 25

Хорёк пожевал губами:

— Доказательства уничтожения деревни где?

— А вот! — «Гришка» покосился на куль, стоящий у него под боком. — Туда глянь.

Громила тяжело поднялся и расшнуровал мешок. Посмотрел. Что-то шепнул на ухо хорьку.

— Пальцы⁈.. — перекосился тот.

— А чё я вам должен был принести? Сердца́вырезанные? Так с них кровь сильнее льёт, да и заваниваются они быстрее, подозрительно. Сверху — мужицкие, пониже поковыряй — там бабьи начинаются. А на дне — детские.

Брехал с уверенностью — в кабаке из мешка вываливать, что ли, будут?

— Ладно, оставь! — брезгливо скривился хорёк. — Сколько, говоришь, вас выжило?

— Сколько бы ни выжило, — ощерился «Гришка», — все деньги наши! Такой уговор был!

— Верно, но твои приятели должны сами явиться за своей долей. Ты ведь можешь и не поделиться с ними. Поэтому…

Некоторое время они таращились друг на друга.

— Пятеро!

— Значит, твоя — пятая часть.

Хорёк принялся выкладывать на стол монеты, «Гришка» следил за ним, шевеля губами.

— Вот! — мелкий кивнул, и громила передвинул ближе к «бандиту» увесистый кошель. — В расчёте.

Бурча под нос про крохоборов и мешочников, «Гришка» спрятал кошель за пазуху и кивнул на нетронутую кружку:

— Угощайтесь, господа хорошие, доброго здоровья! — тронул шапку и пошёл на выход вихляющейся воровской походкой.

Кузьма удалялся от центра, сильно надеясь на хвост. Сворачивал в малолюдные переулки, выбирал дворы поплоше. Через несколько кварталов его догнали четверо. Кузьма сделал вид, что убегает, и завёл погоню в глухой замусоренный двор, в который не выходило ни одного окна. Тут преследователи попытались нанести ему многочисленные колотые раны, но были неприятно удивлены тем фактом, что все их кинжалы, тесаки и даже удобные для городского боя кошкодёры отчего-то вдруг одномоментно сломались.

— Дольше всех протянет тот, кто больше всех знает, — любезно улыбнулся Кузьма. — Возможно, этот счастливчик даже переживёт сегодняшнюю ночь…

— И можете себе представить, Замятино пытаются сравнять не альвы!

Кузьма, конечно, притащил и сдал Чжану последнего из своих преследователей, но почти всё успел узнать сам.

— И кто же? — полюбопытствовал Горыныч.

— Венецианцы.

— Кто⁈ — поразился я. — Этим-то мы когда дорожку перешли?

— А я тебе скажу! — на Горыныча, кажется, снизошло озарение. — Когда Муромцам альвийских наёмников передали… ты помнишь?

— Передали, ну. И что?

— С наводкой на како-о-ой банк?

— Евро-какой-то.

— Вот! Это банк, который держит совет венецианских банкиров. Там завязаны интересы нескольких очень богатых венецианских семейств под одной вывеской, даже доля дожа есть.

— Ну, понятно. У венецианцев дела в Москве начали расклеиваться, прибыли упали — виноват кто? Конечно, Пожарский!

— И ещё одна примечательная информация к размышлению, — Кузьма выдержал многозначительную паузу. — Захваченные на Академической площади душегубцы, переданные государевой службе, сбежали. Все до единого. Такое вот волшебное стечение обстоятельств.

— Это кого-то из дворцовых подкупили, — мрачно хлопнул по столу Горыныч. — Зуб даю!

Зуб — не зуб, а обидно… Хорошо, мы хоть троих тогда забрать успели…

— А про русских пленников?

— Ни слуху ни духу.

Слов нет, одни междометия…

— Постараться надо, хоть какую-то зацепку найти. Ярена хоть и вредная, а своя. Да и молодёжь жалко.

Кузя вздохнул и пожал плечами:

— Да понятно. Будем искать.

И Кузьма начал ещё более активные поиски. Шпионил, проще говоря. Занятие это стало не таким простым, как могло казаться. В условиях расширяющихся межклановых стычек серьёзные дома выставляли максимальные защиты — и от прослушки, и от проникновения, и всяких комбинированных, каких смогли насочинять. Понятно, что вычислить Кузьму они не могли, но если уж тревога начинала верещать, ни о каких любопытных разговорах и речи уже не шло.

Однако, некоторые вещи носились в воздухе открыто.

К примеру, Борис Зерновой настолько был уверен в своём праве руководить царевичем, что перебрался на житьё в царские палаты, чуть не в покои безвременно усопшего царя Фёдора, из-за чего с боярской думой у него вышел скандал и даже потасовка. На огонь в Кремле с давних пор полный блок стоит, однако в запале дошло до сосулин и камней. Василию Скопин-Шуйскому на лбу набили шишак размером чуть не с яблоко — а целили, говорят, в глаз! Да и прочие из думной палаты расползались битые да драные. У царевича, оказавшегося посреди са́мой драки, сперва случился испуг, от чего он на троне истуканом замер, а потом паника. В этой панике Дмитрий (да-да, тёзка мой) как в малую дверцу за троном убежал да в личных покоях заперся, так два дня и не выходит.

— И не выйдет, — заявил на это Горыныч. — Из покоев тайный ход ведёт в дом специальный, далеко за городом. Царевича в Кремле давно нет.

Истинно, так и оказалось! Опасаясь, как бы царевич от голода или испуга не окочурился, двери в его покои взломали. А там — ничего. Ни царевича, ни прислужников его, ни, что показательно, следов. Как ушёл — так и не выяснили.

— В городе пустовато стало, — рассказывал Кузя. — Одиноких прохожих нет почти. Нет-нет, смотришь — клановый разъезд идёт. Эти меньше чем по полсотни не вылазят.

— А служба общественной безопасности? Царская-то?

— Сперва они ещё трепыхались, а как царевич сбежал, следом и начальник службы этой куда-то канул, и помощник его. Без объявления, как говорится. Народ судачит: может, пришибли их да прикопали давно? Слухи ходят, что и сотники их безвременно помирать начали.

— У-у-у… — протянул Горыныч.

Тут всем нам без особых пояснений было ясно, что «у-у». Кому-то порядок в городе неинтересен. Службе охраны начали рубить головы — значит, не сегодня — завтра рядовые побегут, не дожидаясь массовой резни.

— Амбарный замок-то на их казарме висит уже? — скептически поинтересовался я.

— Пока нет, но дело за малым.

— К концу недели повесят, — поднял палец Горыныч, — помяните моё слово. Или хуже: нараспашку бросят. Заходи, бери что хошь, никому не нужно…

Так и вышло. Трёх дней с побега царевича не прошло, служб охраны порядка ни в городе (ни, тем более, за городом) почти не осталось. Кто из бывших «общественников» по клановым дружинам рассосался, радуясь, что в преддверии войны идёт активная вербовка, а кто и к дурным ватагам прибился, и такое бывало. В городе пока пошаливали мало, стеснялись кланов, а вот по дорогам вовсю пограбливали, так что количество продовольственных обозов, направляющихся в Москву, резко сократилось. Шли разве что клановые, со своей охраной. Цены на продукты подскочили сперва вдвое, потом втрое, и похоже, что рост останавливаться не собирался. Лоточники исчезли как явление, а лавки работали разве что те, что располагались в каменных домах и торговали через решётку.

Ещё хуже было то, что в приходящем в запустение городе то и дело вспыхивали пожары. Центр держали (и своевременно гасили любые возгорания) кланы — само собой, о себе переживая, а вот окраины горели каждодневно. Тушили в бедных кварталах сами жители, соседи, переживая о сохранности собственного скарба. Но очевидно было, что со дня на день найдётся такое место, где в ряд окажется несколько брошенных домов, и пока люд опомнится да чухнется, огонь наберёт силу и пойдёт гулять по городскому подолу…

Нам всё это не очень нравилось, и Кузьма продолжал своё шпионство, надеясь, между делом, напасть на след альвов или хотя бы сломанного Экскалибура (вдруг да его на восстановление не отослали?).

ЛУЧШЕ Б НЕ ИСКАЛ. ИЛИ НЕ ЛУЧШЕ?

Это был тот день, когда я понял, что предыдущее нападение, нацеленное на меня опосредованно (в день посвящения в студенты, когда в особняк Пожарских явилось четыре отряда наёмников), было вовсе даже не нападением — а так, для отвода глаз, или, может быть, вовсе хитрой альвийской игрой, чтобы всей наёмничьей кодле жалование за прошедший месяц не платить. Альвы — они не только хитрые, но и жадные до посинения. Могли что-нибудь такое завернуть.