Узы любви - Кэмп Кэндис. Страница 39

Кетрин рассмеялась:

— Перестаньте! Вы ужасны.

— Я знаю, — сказал он с притворным раскаянием. — Нe лучше ли быть со мной, нежели сидеть в одной из гостиной Бостона, потягивать чай и говорить: «Да, тетя Пруденс, это страшно неприлично, что Сэлли Трокмортон вчера улыбнулась мужчине, которого до этого она встречала всего лишь шесть раз!»

— Имена моих тетушек — Амелия и Аманда, вовсе не Пруденс, — беззаботно сказала Кетрин.

— О Боже!

— Да, именно так. А мою маму звали Алисия.

Хэмптон усмехнулся:

— Откуда же у тебя такое красивое имя?

— Ну, имя моего отца такое же странное, как и у мамы — Джошуа. Мама сказала, что мое имя не должно начинаться или кончаться на «а». Папа сказал, что оно но должно звучать пуритански или встречаться в Старом Завете. Вот они и выбрали Кетрин. Дурное имя! Не могу представить, как только они догадались его выбрать.

— Почему же дурное?

В ее глазах заплясали веселые огоньки. Кетрин сказала:

— Это имя распутной русской царицы! И трех жен Генриха Восьмого тоже звали Кетрин, две из них были страшными грешницами, а третья — католичка! А хуже всего, что таково же было имя и любовницы Джона Гонга, прародителя Тюдоров.

— Внушительный список! — он улыбнулся. — Кажется, ты неплохо знаешь историю.

— Да, — сказала она просто. — Я нахожу ее интересной.

— Скажи мне тогда, а кто твой кумир?

— Елизаветта, королева Англии, — быстро ответила она.

— Я так и думал. Два сапога — пара.

— А кто ваш кумир?

— О, лорд Нельсон, я думаю. Еще сэр Фрэнсис Дрэйк.

— Это великие мореплаватели и флотоводцы, — признала их достоинства Кетрин. — А из правителей?

— Ну, я думаю, Эдвард Четвертый и Карл Второй, оба были казнены.

— Любители женщин, — фыркнула она.

— А что в том плохого? Случается, что мне самому нравятся женщины. К сожалению, люди как-то забывают о том вкладе, который эти любители женщин внесли в развитие своих стран. Но из всех королей больше всего я восхищаюсь Генрихом Вторым.

— Еще один распутник!

Он ухмыльнулся:

— Вероятно, это сопутствующий фактор величия.

— Это и заставляет вас восхищаться ими? Однако, должна признать, Генрих Второй ввел много усовершенствований в судебную систему.

— И ограничил влияние церкви.

— И влияние знати.

— Ну, вот, — торжествующе произнес капитан, — мы по второму разу прошлись по палубе, и ты даже не заметила никаких взглядов.

— Это правда. Благодарю вас.

— Спасибо тебе! Это была очень приятная беседа. Никогда прежде я не встречал женщину, которая хотя бы знала, кто такие Эдвард Четверый или Генрих Второй.

— Наверное, капитан Хэмптон, вы, как и бостонцы, ищете в женщине лишь одни ее дурные стороны.

— Принимаю упрек, — сказал он и склонился над ее рукой.

Его губы слегка прикоснулись к пальцам Кетрин, заставив ее испытать странное возбуждение.

— Прошу прощения, но я должен вернуться к своим обязанностям. До вечера.

Она церемонно кивнула головой и вернулась в каюту.

Трудно было в это поверить, но у них состоялся приятный разговор, и он был настолько внимателен и заботлив, что развлек ее во время этой прогулки по палубе. Впредь она будет уже спокойно прогуливаться по палубе, не чувствуя себя неловко.

Но тут она скорчила гримасу самой себе. Какой же дурочкой она была, если испытала благодарность к этому человеку! Если бы не он, она бы не оказалась в этом положении! Рассердившись, она подняла ситцевое платьице и, бросившись с размаху в кресло, начала его переделывать на себя. «Лучше не забывать, — твердила она себе, — что он пытается заставить меня забыть о непреклонности!»

Вскоре в каюту вернулся Хэмптон, и вслед за этим последовал обед. Им была подана странная смесь обычной еды моряков, бобов, и деликатесов: соленая свинина, роскошные разносолы, дорогие французские вина тончайшего аромата и апельсины из Испании. Мэттью пояснил, что он решил внести некоторое разнообразие в скудный рацион экипажа за счет деликатесов, которые клипер «Сюзан Харнер» вез из Европы.

— Мы можем умереть от голода, — пошутил он, — но, по крайней мере, мы скончаемся с неплохим вином в наших желудках.

В ответ на попытку как-то оживить беседу он получил лишь кислый взгляд. Он про себя вздохнул: ее невозможно понять! Их краткая дружба, зародившись днем, к обеду уже исчезла. Оставшееся время обеда они хранили молчание. Ну что ж, если она хочет, чтоб все было именно так, он не будет тратить время на то, чтобы поднять ей настроение.

Как только Пелджо убрал тарелки со стола, Хэмптон уселся за письменный стол и принялся прокладывать курс на карте. Он выбрал обычный маршрут в надежде перехватить на пути какое-нибудь торговое судно, чтобы пополнить припасы продовольствия.

Кетрин, уставшая от шитья, проводила время за чтением «Айвенго». Она была не в состоянии вспомнить хотя бы слово из прочитанного предыдущим вечером, и потому принялась читать все сначала. Однако чтение ей не шло впрок и сегодня, потому что предстоящая ночь не выходила у нее из головы. Попытается ли он изнасиловать ее снова? Что ей предпринять? Сопротивление казалось бессмысленным, и все же она не могла безвольно сдаться.

Когда он отложил в сторону свои карты, встал и потянулся, она вся напряглась и тоже встала.

— Ну, моя дорогая, — сказал он насмешливо. — Ты дрожишь! В предвкушении, я надеюсь.

— В страхе, — огрызнулась она.

Он вздохнул.

— А я подумал сегодня днем, что мы начали ладить друг с другом.

— Я буду рада побеседовать с вами, если вы того желаете.

— Нет, я этого не желаю, — его голос ее дразнил. — То, чего я сейчас желаю, — это твое уже не вполне девственное тело.

— Как вы осмеливаетесь, вы… животное, вы, негодяй, вы…

— Пожалуйста, Кетрин, я начинаю уставать от твоих ругательств.

— А я устала от ваших притязаний!

— Кетрин, я утомлен и хочу лечь спать. А теперь скажи мне, — произнес он, подходя к ней, — ты предполагаешь сопротивляться мне? Я бы на твоем месте поостерегся, ведь твой запас платьев довольно ограничен, как ты сама знаешь. Ты, может, снимешь платье, прежде чем мы начнем драться? Впрочем, можешь начинать драться в любой степени раздетости.

— Черт тебя побери! — довольно спокойно сказала Кетрин.

— Мы зря тратим время, моя любовь. Но расскажи мне о твоих правилах драки. Мне бы ни коим образом не хотелось бы сделать что-нибудь неподобающее или наносящее ущерб твоей личной собственности. Возможно, ты предпочтешь, чтобы я задрал тебе юбку над головой, как дешевой проститутке?

— О! — Кетрин задохнулась от негодования и хлестанула его наотмашь по лицу.

Его глаза потемнели от гнева, и мгновение он смотрел на нее с плотно сжатыми челюстями и ясным отпечатком ее руки у себя на лице, которое вначале побелело, а затем быстро покраснело. Ее пощечина разъярила его. Он всегда недолюбливал женщин, которые, будучи уверенными, что джентльмен не ответит ударом на их удар, раздавали пощечины направо и налево, когда только находил на них приступ гнева. Невозможность ответить ударом выводила его из себя, особенно в этот раз — Кетрин отвесила ему настоящую оплеуху, не легкий хлопок леди.

Вдруг он вытянул руку и толкнул ее на постель. Прежде чем ей удалось вывернуться, он уже был на ней, стоя на коленях и крепко удерживая ее. Она начала было махать кулаками, осыпая ударами его лицо и грудь, однако он быстро схватил ее за запястья и прижал их к постели за головой. Она беспомощно извивалась под ним.

— Ну и как же теперь мы это проделаем, мадам? Добровольно, по любви и согласию, или мне задрать юбку и взять тебя силой? Выбор за тобой! Утром ты получила удовольствие, но ведь это ужасно, не так ли? Ты же не хочешь признаться себе, что получила наслаждение от моих ласк. Тебе нужно, чтобы я силой брал тебя? Beдь, если я тебя насилую, это не твоя вина, да? Наверно, ты предпочла бы даже, чтобы я тебя связал, вот тогда бы твоя совесть была бы спокойна, не так ли? Ты была бы полностью в моей власти, совершенно невиновная ни в чем!