Пробуждение (СИ) - Митанни Нефер. Страница 49

***

Известие о кончине императора Александра I, полученное из Таганрога, ошеломило всех. Императору было только сорок восемь, возраст хотя и солидный, но далеко не старческий, на здоровье царь не жаловался, в отличие от императрицы. В Таганроге он сам обустраивал их с Елизаветой дом, расставлял мебель и развешивал картины. Он словно бы ощутил вновь вкус к жизни. На приёмах, устроенных местным обществом, был даже весел и шутил, потом предпринял несколько поездок, и вдруг – кончина. Поговаривали, что он был отравлен, и слухи один нелепее другого поползли по столице. Петербург затих в ожидании чего-то нового.

С Александром уходила в прошлое целая эпоха, неоднозначная и в чём-то, быть может, странная, как и сам государь, вся жизнь которого была наполнена борьбой с самим собою. Это было время, когда Россия смела армии Наполеона, уже в который раз доказывая свою способность к великим делам, и твёрдым шагом победителя вошла в Европу. Это было время побед и поражений, больших мечтаний, грандиозных замыслов и надежд, военных поселений и бесконечных споров о конституции, время дуэлей и салонных сплетен. А в общем и в целом это было великое время!

В Петербурге не было человека, который не переживал бы смерть государя. Рождественский пост словно по какому-то мистическому замыслу совпал с этим скорбным событием: дамы надели траур, в церквях служили панихиду, театры были закрыты, нигде не играла музыка.

Все почему-то говорили вполголоса, пересказывая друг другу противоречивые новости. Говорили о духовном завещании покойного государя, передавшего Россию в руки Великого князя Николая Павловича, и о великодушном поведении последнего, не пожелавшего принять власть в обход старшего своего брата Константина, имевшего все права на престол по первенству рождения. Поговаривали, что Константин, взойдя на престол, не замедлит отменить крепостное право и сократит срок военной службы. Потом стали говорить, что Константин решительно отказался от престола, мотивируя свой отказ не только морганатическим браком**, но и категорическим не желанием царствовать, и наследовать всё же будет Николай.

Неопределённость создавшегося положения томила всех, долгое ожидание какой бы то ни было развязки становилось невыносимым уже само по себе, а тут ещё прошёл слух о готовящемся возмущении в гвардии. Словом, затишье, так внезапно опустившееся на столицу, было обманчивым, это была тишина перед бурей.

Тот день выдался тяжёлым и сумрачным. По утру Петрушевский вывел свою роту на улицу напротив здания казарм, объявил о кончине государя и с некоторой, непонятной ему самому грустью поздравил с новым императором Константином. Усталым и задумчивым взглядом он обвёл строй солдат и офицеров, вчитываясь в их лица и стараясь угадать их мысли. Никто не скрывал скорби, во взглядах стояли тревога и ожидание. Троекратное «ура», прогремевшее по команде, было данью традиции, да и только. В штабе офицеры подписали присяжный лист и молча разошлись по квартирам.

Возвращаясь домой, Сергей встретил Емельяна Гордина, немолодого уже солдата с весёлыми карими глазами и большим носом, похожим на картофелину, из-под которого свисали роскошные длинные усы. Завидев капитана, Емельян вытянулся.

- Вольно, вольно, - махнул рукою Сергей и попросил: - Табачком не поделишься, Емельян?

Солдат широко улыбнулся и, смешно дёрнув усами, ответил:

- Отчего бы не поделиться? Только у нас, ваше высокблаародие***, самосад. Поди вам и не сгодится…

- Ещё как сгодится, - кивнул Сергей, - давай самосад!

Емельян вытащил вышитый кисет, щедро отсыпал табаку и с интересом стал наблюдать, как Сергей скручивает папиросу.

- Крепкий табак, - похвалил Петрушевский и заметил: - Что это ты, братец, призадумался? На тебя не похоже…

Глаза солдата оживились, блеснув из-под нависших густых бровей, и он нерешительно спросил:

- Что же теперь будет-то, ваше высокблаародие?

- Что будет? – словно бы не понял Сергей, - Ты о чём?

- Ну как же…царь-то новый, говорят, в Польше живёт. Нешто можно так? Царю в столице жить заведено, - объяснил Емельян.

Потом помолчал и опять тихо спросил:

-А правда, ваше высокоблаародие, что новый царь солдатам послабление устроить хочет? У него-то в Польше всего восемь лет служат… А то вот ещё сказывают, будто покойный-то император всё Николаю Палычу отписал…

Он смотрел на Сергея, ожидая ответа, а тот не знал, что ответить и сказал честно:

- Не знаю, братец… Что Константин, что Николай – не всё ли одно, как думаешь?

Он изучающе посмотрел на солдата, с интересом ожидая его реакции.

- Оно, конечно, - пробормотал тот. – А всё ж непорядок… - он беспомощно развёл руками.

- Ну, даст Бог, решится дело! – Петрушевский хлопнул Емельяна по плечу и, поблагодарив за табак, быстро вышел за ворота казарменного двора.

Мокрый снег неприятно ударил в лицо. Сергей вдруг почувствовал, что смертельно устал. Больше всего на свете ему захотелось поскорее увидеть Анну, заключив в объятия, скользнуть руками по тонкому стану и поцеловать её нежные податливые губы, а потом, склонившись над колыбелью, утонуть в небесно-ясных глазках крошечного сына.

Едва войдя домой и протягивая Архипу шинель, спросил:

- Анна Александровна где?

- Отдыхают барыня, - отвечал камердинер, - Сашенька коликами мучился, насилу успокоили. Измаялась она, сердешная, с сыночком.

- Не будите её! - предостерёг Сергей и спросил: - Письма мне не было?

Не дожидаясь ответа быстро прошёл в кабинет, лёг на диван, заложив за голову руки. Архип, что-то бормоча и потирая обвязанную шалью спину, поплёлся за ним.

- Были письма, – ответил он, - я вона на стол положил…Что же делается-то? Кухарка с утра на рынок ходила, говорит, бунт будет почище Пугачёвского… Эх, Сергей Владимирович, в деревню надобно ехать! Там уж никакой бунт не страшен… Да и чего ещё желать-то? И сытно, и тепло, Анне Александровне с дитём самое то.

Заметив, что Сергей его не слушает, Архип направился к дверям, но вдруг взмахнул рукой, вспомнив что-то, и сказал:

- Чуть не запамятовал! Мальчонка от господина Бестужева прибегал, записку принёс.

- Где? - лёжа с закрытыми глазами, спросил Сергей.

- Что – где? – моргнул старик, непонимающе уставившись на него.

- Да записка где? - раздражённо поморщился Сергей и сел, потирая болевшее плечо с застарелой раной.

Камердинер засуетился, стал ощупывать свою одежду, лихорадочно вспоминая, куда была запрятана злополучная записка.

- Ну сколько можно отучать тебя от дурацкой привычки прятать всё в карманы?!- вновь поморщился то ли от нетерпения, то ли боли Сергей.

- Депеша-то больно важная, - оправдывался Архип, - сказали, непременно в руки вам передать.

Наконец, из складок шали он выудил скомканный бумажный клочок и протянул его Сергею. Пробежав глазами послание, тот встал и, на ходу застёгивая мундир, бросил камердинеру:

- Я сейчас уйду. До утра не жди. Ежели кто меня спрашивать будет, скажи, что не знаешь. Анне же скажи, что я в казармах, пусть не тревожится и бережёт себя и сына, утром буду дома. Слышишь?

- Ах, батюшка! Да куда ж опять-то? Ведь вечер поздний! – заохал Архип, стряхивая растаявший снег с шинели Серея. - Уж который день дома не ночуете, Анна Александровна вся извелась, вас ожидаючи!

Сергей отмахнулся от него и вышел из квартиры.

***

Поздний ноябрьский вечер был уже по-зимнему холоден. Зима в этом году обещала быть лютой. Раскачивающийся от ветра фонарь тускло освещал двор, отбрасывая на угол дома скудный луч света. У Петрушевского вдруг возникло ощущение déjà vu**** – он видел когда-то такой же тусклый свет от фонаря, а в нём – кружащиеся искры снежинок. Потом вспомнил, такое действительно было в ту ночь, когда у Анны произошёл выкидыш, и он поспешил в аптеку, чтобы купить прописанные доктором капли. Тогда ему было очень плохо, боль от потери нерождённого первенца разрывала сердце. Сейчас боли не было, только тревога, безотчётная, томящая, словно надоедливый комар в ночи, точившая его изнутри, смущавшая душу.