Пробуждение (СИ) - Митанни Нефер. Страница 52

Г.С.Батенков - портрет выполнен Головачевым Пётром Михайловичем - Головачев П. М. Декабристы : 86 портретов, вид Петровского завода и 2 бытовых рисунка того времени.

Гаврила Степанович Батенков (25.03.1793 -29.10.1863) – подполковник корпуса инженеров путей сообщения. Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов 1813-1814. С 1816 в Корпусе инженеров путей сообщения, служил в Сибири, где сблизился с М. М. Сперанским, автор ряда записок об управлении Сибирью. С 1821 в Петербурге, с 1823 - под началом гр. А. А. Аракчеева. С 1812 масон, с 1825 член Северного общества декабристов. Ему отводилась видная роль в предстоящей организации нового правления в случае цареубийства. Арестован 28.12.1825 года. Посажен в Никольскую куртину Петропавловской крепости. Осуждён по 3 разряду на 20 лет каторги. Отправлен в Свартгольмскую крепость. Срок сокращён до 15 лет и по особому распоряжению в июне 1827 года переведён в Петербург, в Алексеевский равелин петропавловской крепости. Причины, по которым его не отправили в Сибирь неизвестны. Около 20 лет провёл в одиночном заключении, где создал поэмы «Одичалый» (1827), «Тюремная песнь» (1828). С 1846 на поселении в Томске, после амнистии 1856 - в европейской России, восстановлен в дворянстве, в последние годы жизни писал стихи, прозу, работал над воспоминаниями. Умер в Калуге.

Узник

Не знаю, сколько долгих летПровёл в гробу моей темницы…Был гордый дух вольнее птицы,Стремящей в небо свой полет.Вчера, в четверг,Мой ум померк,Я к горлу гвоздь приставил ржавый.Творец мольбы мои отверг -Вершись же смело, пир кровавый!Не довелось:Земная осьКачнулась с силою чрезмерной.Всё затряслось,И выпал гвоздьИз длани слабой и неверной.Качаюсь в каменном мешке -Дитя в уютной колыбели…Смеюсь в неистовом весельиИ плачу в горестной тоске.Час предрассветный. На исходеУгарной ночи кошемар.Нет, не погас душевный жарВо мне, несчастном сумасброде!Стихами пухнет голова,Я отыскал свой гвоздь любимыйИ на стене неумолимойПишу заветные слова:«И слёз и радости свидетель,Тяжёлый камень на пути,Мой гроб и колыбель, прости:Я слышу скрып могильных петель».Но нет же, нет!К чему сей бред?Ещё мне жить, дождаться воли!Десятки летИ сотни бедМне суждены в земной юдоли…Небес лазурьДушевных бурьТщета затмила в день весенний.Чела высокого не хмурь,Мой падший гений!..Падший гений…Светлеет небо над Невой,Авроры луч зажёгся алый,А где-то в камере глухойТомится узник одичалый.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Часть II. Глава 5

Коллаж автора

- Марья Фёдоровна, вы звали меня? – постучав, Анна вошла в покои тётки.

Та сидела в кресле у камина, опустив руки на массивные подлокотники. На её коленях привычно дремала рыжая болонка. Марья Фёдоровна обожала эту породу, собачки менялись, сменяя друг друга по прошествии нескольких лет, но неизменно каждая из них носила кличку Клара. Вот и сейчас очередная Клара то и дело удостаивалась нежного поглаживания и почёсывания за ушком. Пожалуй, только к этому пушистому созданию старая барыня могла испытывать нежность. Никто более, ни единое существо в мире, будь то животное или человек, не вызывали у Марьи Фёдоровны нежных чувств.

Бледное её лицо с правильными и некогда красивыми чертами с годами всё более напоминало маску. Теперь не осталось и следа от былой красоты – чувственный рот с изящно очерченными губами опустился и потерял прежние очертания, превратившись в нечто бесформенное, нежный овал щёк сменился морщинами, больше напоминающими мешки. Бледность лица пожилой женщины усиливалась белизной фалбалы *чепца, из-под которого надо лбом выбивались завитые седые локоны. Старуха смотрела пронзительно, оценивающе, словно мысленно что-то решала для себя. Анна давно привыкла к этому холодному взгляду своей покровительницы, но всякий раз, оказавшись под прицелом холодных, как льдинки, голубых глаз, чувствовала себя неуютно.

В комнате было душно от пылавшего камина, и Анна почувствовала лёгкое головокружение, однако постаралась взять себя в руки.

- Да, - кивнула Марья Фёдоровна и, указав на стоявшее у противоположной стены кресло, сообщила строгим тоном: - Разговор у меня к тебе, Анна. Думаю, ты догадываешься, о чём.

- Пожалуй, догадываюсь, - согласилась молодая женщина, опускаясь на край кресла.

Меньше всего ей сейчас хотелось выслушивать уговоры тётки, но она не могла избежать очередного неприятного разговора, поэтому приготовилась со стоической покорностью выслушать всё, что изволит сказать Марья Фёдоровна.

Пухлые пальцы, унизанные перстнями, сжали рукоять трости, резную, из слоновой кости, сдвинув брови, старуха помолчала и заговорила, пронзительным взглядом сверля Анну.

- Вот что, голубушка. Я оценила твоё решение, кинуться за этим шалопаем, твоим мужем и моим племянником. Однако же я считаю своим прямым долгом, предостеречь тебя от сего безумного поступка!

- Но, Марья Фёдоровна… - попыталась возразить Анна, но была решительно прервана тёткой.

- Изволь меня не перебивать! – повысила голос старая барыня и стукнула тростью об пол. – Ты знаешь, я этого не люблю! Ты – мать! И твой долг – остаться с сыном. Александр и так стал на половину сиротой при живом отце… Потому что отец его предпочёл избрать себе недостойное и преступное поприще, позабыв о долге отца и мужа!

- Тётя, ради Бога! Не говорите так! – Анна в волнении вскочила с кресла. – Вы же знаете, что Сергей – не преступник!

- Не преступник?! – усмешка искривила полные бесформенные губы старухи. – Не преступник, а кто же он, по-твоему?!- и не дожидаясь ответа Анны, тут же ответила сама: - Преступник и есть: связался с заговорщиками, измышлявшими убийство императора! – старуха погрозила пальцем, словно перед ней стоял сам племянник-злодей. – Я давно знала, что толку от Сергея не будет… - вздохнув, она принялась обмахиваться маленьким китайским веером. – Но я не позволю тебе поступить столь неблагоразумно, бросив сына, отправиться за ним в Сибирь, будто ты мещанка какая или нищенка, прости, Господи! Твой долг – это долг матери! И потом, ты ведь теперь княжна Черкасская! – тётка взмахнула рукой. - Не место благородной особе среди уголовников и всякого сброда!

- Марья Фёдоровна! – Анна, не в силах сидеть, заходила по комнате, сжимая руки. Заговорила с горячностью, пытаясь убедить упрямую тётку: – Вы полагаете, мне легко далось это решение? Конечно, нет! Я уже сейчас ощущаю свою вину перед сыном! Но я знаю, что Сергей погибнет без меня, я чувствую, что нужна ему! И не из одного лишь чувства долга, но из любви к мужу. Да, я умираю в душе, оставляя сына, но иначе нельзя! В моём сердце два мужчины – муж и сын. Оба мне дороги, оба любимы, но я чувствую, что более всего нужна мужу. Он будет погублен, если я оставлю его!

- Анна, Анна! Да слышишь ли ты сама себя?! – воскликнула Марья Фёдоровна и отшвырнула веер. – Он будет погублен! А не сам ли он погубил себя, да и всех нас в придачу?! Сергей прекрасно знал, на что шёл. И зная, даже не подумал о последствиях для семьи! Да ведь он обманул тебя, голубушка! А не я ли предупреждала тебя об этом несколько лет назад, когда ты очертя голову бросилась в его объятия? – старуха погрозила пальцем.

Её лицо раскраснелось, голубые глаза потемнели, превратившись в густо-синие, точно море в непогоду. Достав кружевной платок, она отёрла капли пота, выступившие на лбу. Потом, потянувшись к резному столику, стоявшему неподалеку, взяла крошечную табакерку и, прихватив понюшку табаку, втянула её носом, после чего громко чихнула и высморкалась.

Привычку нюхать табак Марья Фёдоровна переняла от своего покойного мужа, как и эту табакерку, которую некогда супруг, бывший значительно старше, получил за усердие по службе. Вещицей этой Марья Фёдоровна очень дорожила, впрочем, вряд ли как памятью о покойном, которого не любила, скорее, как ювелирной ценностью, табакерка была весьма изящной и дорогой. Эмалевая, цвета мордоре**, с изображением Екатерины II в образе Минервы, эта крошечная шкатулочка была украшена золотом и серебром, а портрет императрицы и край крышки обрамляли чистейшей воды бриллианты.