Лебединая Дорога (сборник) - Семенова Мария Васильевна. Страница 102
Ком был величиной с коровай и летел со стороны леса, быстро приближаясь. Ледяной страх приковал отроков к месту.
– Змей огненный! – дрожащими губами выговорил Лют. – Кому серебро-золото несёшь, батюшка, нам или нет, а только не тронь!
Перепуганные кони заржали и забились, но заклинание подействовало. Огненный клубок легко взмыл кверху, перескочил молодых воинов и поплыл себе прямехонько в Кременец. Лют и Видга следили за его полётом, не смея двинуться дальше.
Когда шар поднялся над стеной, Лют сказал:
– К боярину полетел! Стало быть, правду люди говорят!..
Змей и впрямь сел на острую маковку терема, что был хорошо виден во всём городе и вокруг. Покачался туда-сюда на неудобном насесте, а потом вдруг соскочил и стремглав кинулся вниз.
Знать, не встретил его Вышата с парным молочком, не вынес всегдашней яичницы из сорока яиц! Грохот раздался такой, словно к боярину во двор ненароком залетел сам Бог-громовик. А следом взвилось высокое пламя: у Вышаты начался пожар…
Пожаров, затеянных молнией, унимать не смели от века. Разгневанные Боги не терпят препон. Когда отроки вбежали во двор, половина крыши боярской конюшни, несмотря на хлеставший дождь, полыхала неудержимым огнём. Ополоумевшая челядь металась вокруг. Кто-то пытался сбить замок. А сам Вышата Добрынич, полуодетый – собирался на пир, – потрясал кулаками, крича:
– Сметанку! Сметанку мне спасите!
Внутри горящей постройки визжали и бились запертые лошади.
Лют и опомниться не успел, когда Видга бегом бросился вперёд. Кошкой взлетел на крышу, увёртываясь от огня. Расшвырял корьё – и прыгнул вниз, в водоворот крутившегося дыма…
Лют кинулся следом, но его перехватили:
– Стой, боярич, куда!
Холопы, возившиеся с уже накалённым замком, намертво стиснувшим ключ, злее застучали обухом. Но всё зря. Замок, добротно сделанный на посрамление вору, поддаваться не желал.
– Сгорит ведь княжич, – сказал кто-то огорченно. – Вот сейчас и столб огненный появится…
Огненный столб восходит над пожаром, когда гибнет человек.
С княжеского двора прибежал сам Чурила и начавшие сходиться гости. Крыша конюшни пылала уже вся. Лют яростно бился в руках у дюжих боярских слуг и кричал:
– Пустите! Витенег там!
Халльгрим прибежал вместе с князем. Услыхав про сына, он переменился в лице. Кашлявшие от дыма рабы едва успели отскочить: Халльгрим с разбегу нацелился в двери плечом.
Кое-кто после говорил, будто конюшня чуть не раскатилась по брёвнышку. Так ли, нет, а двери с петель слетели. Видга успел-таки отвязать всех коней. Они лавиной ринулись наружу из-под рушившейся крыши, одичалые от дыма и жалящих искр, с опалёнными гривами и хвостами… Сына было не видать.
– Видга! – крикнул Халльгрим, и его услышали даже за гулом пожара. И он бросился было прямо в огонь – но тут по упавшим дверям простучала копытами любимица Вышаты Сметанка… Отсветы огня змеились по серебристой шубке красавицы, голову плотно окутывала кожаная куртка. Она вслепую бежала за остальными и волоком тащила Видгу. Вцепившись в повод, тот висел мешком. Одежда на нём местами горела…
– Видга! – вновь крикнул Халльгрим. В три отчаянных прыжка догнал кобылицу, схватил сына и покатил его по грязи, спасая от огня.
К ним уже торопился Вышата, бежал Лют, дружинные люди, слуги. Видга открыл глаза. Смотреть на него было жалко и страшно. Светлые волосы скрутило огнём, на лице надулись пузыри, рубашка отставала от тела с клочьями кожи… Однако он поднялся. Зашатался и сумел устоять.
Вышата хотел обнять его… но не решился притронуться, опустил руки.
– Всё отдам! – сказал он, и голос срывался. – Что хочешь за Сметанку проси!
Сказанное дошло до Видга с заметным трудом. Наконец он ответил по-словенски:
– Просить не привык. А чего хочу, знаешь.
Боярин глянул оторопело, потом сообразил, обернулся:
– Смирёнку сюда! Да пошевеливайтесь, лежебоки!
Двое слуг бегом притащили её под локти. Бросили перед Видгой на колени.
– Ещё! – крикнул Вышата. – Ещё проси!
Сражаясь с болью, Видга нагнулся к плачущей Смирёнке и крепко взял её за руку. Больше её никто у него не отнимет. Она поглядела в его обезображенное лицо, и слёзы полились ещё пуще. Поднялась и встала у его плеча, не то обнимая, не то поддерживая.
– Всё, ярл, – сказал Видга. – Благодарю тебя.
Это он пробормотал уже на своём языке, потому что думать обо всём сразу сделалось трудно. Потом он повернулся и направился к Чуриле. Мимо Халльгрима прошёл, как мимо пустого места. И проговорил, слегка запинаясь:
– Конунг, я, как видно, не смогу послужить тебе на пиру.
Чурила отпустил с ним и Люта:
– Довезёшь…
За всю дорогу домой Видга открыл рот всего однажды. И то не затем, чтобы пожаловаться.
– Лютинг, – сказал он. – Может быть, твоя мать согласится удочерить мою Смэрну? Тогда бы я заплатил тебе мунд и взял бы её в жёны по закону…
Он держал Смирёнку за пояс, и его рука была тверда. Но лесная тропа тянулась мучительно долго. Когда они въехали во двор, Люту пришлось звать мать и деда Вышку и сообща вынимать Видгу из седла.
Его уложили на полатях – там, где недавно ещё отлёживал бока простуженный Скегги. Маленький скальд всё старался хоть чем-нибудь помочь. Пока Смирёнка с Долгожданой снимали с Видги одежду, он взял палочку и тут же вырезал на ней магические руны, отгоняющие болезнь. Добыл из пальца капельку крови, окрасил руны и засунул их ему под подушку.
Женщины обмыли Видгу от грязи и копоти и до пояса обмазали кислым молоком, заживляющим ожоги. Видга покрылся гусиной кожей и начал дрожать: ему было холодно в натопленной избе. Его уложили и закутали потеплее, и он медленно погрузился в какую-то полутьму. Её, словно дымную тучу, пронизывали языки кусавшегося огня. Они больно впивались в обожжённую кожу. Видга вздрагивал под одеялом, закусывая губы. Он не стонал. Викингу не подобает стонать.
Но потом облако понемногу рассеялось… Чья-то рука гладила его по голове, утешая, помогая терпеть… Смэрна, подумал он сразу. Однако понял, что ошибся: эта рука была больше и тяжелей. Видга приоткрыл глаза.
Над ним сидела Долгождана. Сидела, подперев щёку, и думала о чём-то своём. И ведь не сын – получужой отрок лежал перед нею. Даже не словенин…
Видга давно уже никого не звал матерью, забыл, как выговаривается это слово. Губы его шевельнулись… но что-либо сказать он не успел – провалился в глубокий, уже настоящий сон…
На другой день он проснулся от звука незнакомого голоса. Но на полатях, где он лежал, никого не было. Видга заёрзал в постели, заглядывая вниз.
За столом сидела высокая, совершенно седая старуха в белой рубахе до пят и с распущенными волосами. Она посмотрела на Видгу, и он немедленно подумал, что из бабки точно вышла бы дроттнинг нисколько не хуже Рунольвовой дочки. Во всяком случае он с лёгкостью представил её в шлеме и блестящей броне, вооружённую, на носу боевого корабля. А вокруг – хирдманнов, готовых ради неё на смерть…
Старуха степенно хлебала редкую в этом доме мясную уху и откусывала пирог. Знать, Люту с княжеского стола кое-что всё же перепало. А сам хозяин и Долгождана прислуживали гостье и делали это с неподдельным почтением. Даже с робостью, словно в доме сидела княгиня ещё поважнее Ас-стейнн-ки.
Старуха поглядела на полати ещё раз. Спи, внятно приказали Видге тёмные глаза под белыми бровями. Он повернулся на бок и немедленно уснул.
Вечером он позвал Скегги и спросил его, что за странная бабка приходила в избу. Малыш сперва внимательно оглядел все углы, а потом прошептал:
– Это великая лекарка и колдунья, которой боится даже конунг. Она живёт в лесу, и говорят, будто звери её почитают. Без неё редко обходятся похороны, когда жена хочет умереть вместе с мужем, и её называют – Помощница Смерти, а другого имени у неё нет. Конунг звал её посмотреть того второго князя, но она не пошла. А тебя… ты же не видел! Она смотрела и шептала, и вырастала новая кожа…