Ветер и море - Кэнхем Марша. Страница 40

– Как ты себя чувствуешь? – был первый неуместный вопрос.

– Как видишь, не так уж плохо, – проворчал Мэтью. – Сколько фляжек рома ты влил мне в горло?

– Я потерял счет, – усмехнулся Адриан и сделал знак Дики, чтобы тот зажег лампу и налил в миску чистой воды. – Я беспокоюсь вовсе не о твоей голове.

– Ты хочешь сказать, что существует что-то еще, что я способен почувствовать? – Мэтт застонал и закатил глаза. – Моя голова и мой желудок – который, между прочим, уже опустошался с полдюжины раз, – это все, что я способен сознавать в данный момент.

– Мы прекрасная пара. Опять Неаполь? Как я помню, ты три дня провел, перегнувшись через поручни, как сухопутная крыса.

– Ты держался не намного лучше. – Воспоминания вызвали у доктора улыбку. Офицеры с «Мстителя», корабля, на котором когда-то служили Баллантайн и Рутгер, бросили вызов офицерам «Цербера» кто кого перепьет – американцы против британцев. – Победив, ты и Сатклифф настояли на праве уложить в постель всех проституток в радиусе мили. Я, возможно, провел три дня у поручней, но по крайней мере мог стоять на ногах. – Мэтью заметил румянец, проступивший под загаром Адриана, и, быстро взглянув за широкие плечи друга, увидел стоявшую за его спиной Кортни. – Конечно, мы были тогда еще молоды. Мы были юными и глупыми. – Его бормотание не произвело впечатления ни на одного из посетителей, и Мэтт, помрачнев и громко прочистив горло, сменил тему: – Ты еще не видел его?

– Дженнингса? Нет. А нужно?

– Не знаю. Есть мысль, отчего на корабле поднялась суматоха?

– Суматоха?

– В моей комнате очень тонкие стены. Примерно на протяжении последнего часа я слышу ужасный шум, громкие голоса и из разговоров понял, что утром наблюдатель обнаружил чужой корабль.

– Чужой корабль?..

– Должно быть, дружественный, потому что я не слышал тревоги. Во всяком случае, раз Дженнингс не послал за тобой, он, вероятно, считает, что Фолуорт сам справится.

– Теперь это меня беспокоит. – Адриан постарался избавиться от тумана, продолжавшего притуплять его мышление. По его расчетам, они находились в одном дневном переходе до Гибралтара. В этом районе могло встретиться множество всяких судов: французы и испанцы, пользующиеся морскими путями в Атлантику; американский эскорт, посланный навстречу «Орлу»; патруль, контролирующий подходы к марокканскому побережью. Возможен любой из этих вариантов, и все же волоски на затылке Адриана начали подниматься. – Интересно...

Осторожный стук в открытую дверь не дал Адриану договорить то, что он собирался сказать, и мужчины, повернув головы, увидели стоявшего на пороге младшего лейтенанта Лотуса. Он явно чувствовал себя неловко и все время оглядывался, словно ожидал увидеть неприятности, теснившиеся за его спиной.

– Простите, что беспокою, господа, но вас, мистер Баллантайн, не оказалось в каюте, а... ну, я хочу сказать, некоторые полагают, что вам следует знать...

– В чем дело? Выкладывайте. Хотя если это касается корабля, то, к сожалению, вам следует обратиться к кому-нибудь другому.

– Это касается корабля, сэр, но не «Орла». На горизонте видны паруса, сэр, и они быстро приближаются. Возможно, это шхуна или кат. Примерно с того же направления надвигается шквал, так что судно просто пытается уйти от него.

– Тогда я не понимаю вашей тревоги. Под каким флагом оно идет?

– Видите ли, сэр, – моряк смущенно переступил с ноги на ногу, – в этом-то все и дело. У него нет флага. Оно не выставило никаких опознавательных знаков, несмотря на наше требование.

– Кто на мостике?

– Мистер Фолуорт, сэр. Но его, по-видимому, нисколько не волнует то, что на наши сигналы не обращают внимания.

– А вас волнует?

– Ну, сэр, – моряк снова переступил с ноги на ногу, – во время войны, согласно предписаниям, с любым кораблем, не отвечающим немедленно на запрос другого корабля, следует обращаться как с враждебным.

– Кто-нибудь напомнил об этом мистеру Фолуорту? – отрывисто спросил Баллантайн. – Думаю, он с удовольствием поиграл бы с оружием.

– Сэр, – еще одно смущенное движение, еще один встревоженный взгляд через плечо, – нас не подняли по тревоге. Палубы даже не очищены для боевых действий.

– Что?! – Адриан мгновенно вскочил на ноги.

– Да, сэр. Они с капитаном Дженнингсом просто стоят, наблюдая за идущим на нас кораблем, и обсуждают погоду, словно ничего не происходит.

– Очень хорошо, мистер Лотус. – Адриан выдохнул сквозь стиснутые зубы. Теперь он по крайней мере знал, почему у него в подсознании звучали сигналы тревоги. – Я поднимусь наверх и взгляну. Хотя вряд ли я в состоянии что-то сделать.

– Все правильно, сэр. Мы все понимаем. – Моряк словно освободился от тяжести. – Просто люди вам доверяют, сэр. Мы с вами благополучно выбрались из нескольких передряг, и нам будет спокойнее, если мы будем знать, что вы с нами.

Адриан направился к двери, но остановился, заметив, что Мэтью делает тщетные попытки приподняться на локтях.

– И что ты собираешься делать? – Он вернулся, чтобы помочь другу.

– Встать на ноги, – проворчал Мэтт. – На что это похоже? Если грядут неприятности, я хотел бы встретить их на ногах, а не на... – он сдержался, бросив взгляд на Кортни, – не на животе. Курт, не дашь ли мне чистое полотенце? Мне нужно стереть со спины эту мерзость, иначе пропадет великолепная рубашка.

– Ты не сделаешь ничего подобного, – заявил Адриан Кортни и, обратившись к Мэтью, приказал: – А ты останешься там, где ты есть. Ты с трудом можешь сидеть, а стоять так и вовсе не сможешь.

– Я могу стоять, – с трудом выдавил Мэтью. – Я могу стоять.

– А я могу летать. Курт, вот тебе строгий приказ: если доктор попытается встать с постели, я разрешаю всыпать ему и снова уложить. И запомни... – повернулся он к Мэтту, заметив испуганное выражение на лице моряка, – сегодня утром парень настроен по-боевому, так что не провоцируй его.

Баллантайн вышел вместе с моряком, и Малыш Дики закрыл за ними дверь. Прилив возбуждения, нахлынувший на Кортни при известии о приближении другого корабля, быстро спал, когда она услышала, как моряк оценил размеры судна. К тому же она знала, что партнеры ее отца не склонны заниматься разбоем у берегов Гибралтара. Значит, это может быть американский патруль.

От размышлений о море Кортни отвлекло движение на койке. Дики просунул руку под живот доктора Рутгера, и Мэтью безуспешно пытался перевернуться на спину и сесть прямо.

– Что вы делаете? Разве вы не слышали, что сказал Баллантайн?

– Я слышал. – Мэтт поморщился. – И если у вас есть какие-нибудь мысли о том, чтобы воспользоваться щедрым предложением Адриана, то сначала подумайте как следует. Проклятие!.. – Он провел рукой по лбу, чтобы вытереть пот. Движение руки вызвало новый приступ боли, и Рутгер застонал.

– Вы понимаете, что он прав? – спросила Кортни. – Вы не в состоянии встать.

– Об этом могу судить только я сам. А вы собираетесь помочь мне, или я должен позориться на этой кровати?

С помощью Дики с одной стороны и Кортни с другой Рутгеру удалось принять сидячее положение. Он покачнулся от боли – в голове и спине – и был вынужден крепко стиснуть зубы, чтобы они не застучали.

– Вы делаете себе только хуже.

– Дайте мне минуту, и все будет прекрасно, – упрямо возразил доктор.

Руки Дики возбужденно задвигались, выражая озабоченность, но доктор лишь улыбнулся и покачал головой. Кортни наблюдала за их своеобразным диалогом и удивлялась, что почти все понимает. Она не хотела признаваться в этом, но ей нравился Мэтью Рутгер. Он был честно и искренне предан своей профессии в отличие от других судовых врачей, большинство из которых были просто мясниками, предпочитавшими отпиливать руки и ноги, а не тратить время на их лечение. Многие из них были раньше цирюльниками, а потому и те и другие в какой-то степени имели дело с кровопусканием.

Мэтью был не таким широкоплечим, как Адриан, и не такого атлетического сложения, однако в его фигуре не было ничего лишнего. Его живот был плоским, бедра упругими, грудь украшали налитые мускулы, а жилистые руки обладали большей силой, чем можно было предположить по его обманчиво мягким чертам. На докторе были только тонкие хлопковые трусы, и взгляд Кортни сразу же остановился на зарубцевавшемся шраме его левой ноги. Блестящий бесформенный рубец начинался прямо над коленной чашечкой, спускался на несколько дюймов вниз и образовывал безобразную кривую на искалеченной ноге.