Секретное задание, война, тюрьма и побег - Ричардсон Альберт Дин. Страница 10

Негритянский патриарх, с серебристыми волосами и неутомимыми ногами, прихрамывая подошел к нам, чтобы показать нам несколько найденных им пуль. О сплющенных пулях он говорил нам, что «они убили кого-то». Без сомнения, они были поддельными, но мы приобрели несколько картечин и кусков снарядов у этого древнего эфиопа, и по украшенным цветами и кустарниками улицам вернулись обратно в город. Здесь росли пальмы — характерное дерево Юга. Они не изящны и не красивы, да еще и похожи на перевернутый зонтик на длинной и стройной ножке. Даже на обычной фотографии это прекрасно видно.

Мы очень хорошо потрудились, а теперь о новой неприятности. Вчера или позавчера газеты сообщили, что в том, что корабль «Аделаида Белл» из Нью-Хэмпшира бросил вызов, вывесив Черный Республиканский флаг, и что его капитан поклялся, что он застрелит любого, кто попытается его уничтожить. Как заметил один из журналов, «его дерзость возмутительна». En passant [23], вы знаете, что такое Черный Республиканский флаг? В своих путешествиях я никогда с таким чудом не сталкивался, но это страшная вещь, о которой стоит поразмыслить — не так ли?

Репортер «The Crescent» с очаровательным простодушием описывает его как «настолько напоминающим флаг покойных Соединенных Штатов, что немногие заметят разницу». Фактически он добавляет, что это те же старые «Звезды и Полосы», но с красной, а не с белой полосой под символом союза. Конечно, мы были очень возмущены. Любить «Усыпанный звездами флаг» — это все равно, что дом ограбить, а что касается Черного Республиканского флага — почему бы и нет, он никого не раздражает.

«Отважный» капитан Робертсон был вынужден публично отрицать все обвинения. Он утверждает, что в простоте своего сердца он уже много лет использует его как флаг Соединенных Штатов. Но газеты упорно придерживаются своей точки зрения, возможно, капитан разыгрывает какую-то дьявольскую карту янки. Кто избавит нас от этого Черного Республиканского флага?

Если бы это было возможно, я бы хотел увидеть, как «Южная Конфедерация» пойдет своим собственным путем. Полюбоваться на процветание рабства в полностью изолированном от других свободных штатов государстве, на то, как ценные правительственные акции, которыми имеет право по своему усмотрению использовать любой из его членов, будут бродить по всем рынкам мира, и как же будет жить демократия в Конфедерации, краеугольными камнями которой являются аристократия, олигархия и деспотизм. И это правительство, которое словами одного из его поклонников должно быть «сильнее оков Ориона и милосерднее сладких влияний Плеяд».

Несколько дней назад я был в обществе южных леди и одна из них заметила:

— Я рада, что Линкольн не был убит.

— Почему же? — спросила другая.

— Потому что, если бы он погиб, президентом стал бы Гэмлин, и было бы очень обидно, если бы Правительство возглавлял мулат.

Во время последовавшей за тем небольшой дискуссии выяснилось, что все леди кроме одной думали, что м-р Гэмлин мулат. И, тем не менее, все участники этого разговора были людьми образованными и жителями процветающего торгового мегаполиса. И что же тогда знали о Севере жители сельских районов, «просвещаемых» лишь еженедельными газетами Сецессии!

Мы наслаждаемся этим мягким воздухом, «который ласкает лицо и радует легкие». Я замечаю на улицах еще одно свидетельство наступающего лета — легкие льняные пальто. Улыбающиеся мириадами роз и гвоздик газоны и кладбища зеленеют бархатной травой, в утреннем воздухе аромат апельсина и клевера, а в многочисленных букетах цветов — сладкое дыхание тропиков.

В штатах Залива живет много урожденных северян. Многие из них являются зажиточными городскими торговцами, иные — плантаторами. Некоторые уехали Север, чтобы оставаться там до тех пор, пока буря не закончится. Часть же из тех, кто остались, своей жестокостью превзошли самого Ирода и даже местных превзошли в своей ревностной службе Сецессии. Их злоба подозрительна, она выходит за рамки дозволенного. Недавно я был в одой смешанной компании, где один человек был явно обижен на смежные рабовладельческие штаты, осуждая их как «подыгрывающих аболиционистам» и называя их «изменниками дела Юга».

— Кто он? — поинтересовался я у стоявшего рядом со мной южанина.

— Он? — последовал возмущенный ответ. — Да он северянин, будь он проклят! Все это он говорит просто, чтоб порисоваться. Что он сделал, чтоб защитить наши права? У него нет рабов, и он вырос не на Юге, и если бы было по-иному, он был бы аболиционистом. Я скорей поверю похитителю негров, чем такому человеку!

Глава IV

В городе было относительно спокойно, но аресты и допросы подозреваемых в аболиционизме случались часто. В общем, я немного тревожился за себя, хотя и не боялся встретиться с теми, кто знал меня в прошлом. Тем не менее, примерно раз в неделю случалось нечто, что заставляло чувствовать себя некомфортно.

Я ежедневно присутствовал на заседании Конвента штата Луизиана, занимая место среди зрителей. Я не мог ничего записывать и целиком полагался на свою память. При передаче корреспонденции я старался как можно лучше заметать свои следы. Перед отъездом из Цинциннати я встретил своего друга, жившего в самом Новом Орлеане, и уговорил его написать для меня одно или два письма, отмеченные датой пребывания в последнем городе. Потом они были скопированы и, в слегка измененном стиле опубликованы. И таким образом расследование показало бы, что автор статьи «The Tribune» написал ее за две-три недели до того, как я прибыл в город, что весьма осложнило бы его разоблачение.

Мои письма, иногда отправляемые по почте, иногда с курьером, отправлялись одновременно примерно в полдюжины банковских и коммерческих фирм Нью-Йорка, которые сразу же отправляли их в «The Tribune». Они были составлены в стиле обычных деловых писем, в них рассматривались вопросы торговой и финансовой политики и содержали чеки для подставных лиц, на поистине королевские суммы. Я, однако, не знал, что количество получателей было значительно больше. И действительно, они были очень похожи на те объемные послания, которые м-р Тутс в дни своего школьного ученичества писал самому себе.

Я использовал такую систему шифрования, согласно которой смысл всех слов, расположенных между определенными отметками, перед публикацией следовало изменить на противоположный. Таким образом, если я описывал кого-то как «патриота и честного человека», поставив эти слова между отметками, он должен был быть представлен как «демагог и негодяй». Все остальное оставалось без изменений. Если абзац начался у самого края листа, он именно так должен был быть напечатан на листе, в точности на том же месте. Но если он располагался ближе к центру листа, это указывало на то, что в нем есть что-то зашифрованное.

Поэтому эти письма, даже если бы они были просмотрены, вряд ли были поняты. Так или иначе, они всегда доходили до редакции. Я никогда не хранил в своей комнате и не носил при себе никаких бумаг, которые дали бы повод в чем-то меня подозревать.

Свои письма я выдерживал в стиле пожилого горожанина, иногда замечая, что за все свои прожитые в Новом Орлеане 14 лет я никогда не видел такого вихря страстей, etc. Рассказывая о разных событиях, я был вынужден очень часто менять имена, места и даты, хотя в целом все факты были изложены абсолютно верно. Мои письма были очень детальными и подробными, ни одно из них не было вскрыто, и по мере приближения окончания моей миссии я уже планировал прибыть на Север раньше, чем письма на страницы газеты.

Лишь два небольших инцидента иллюстрируют сложившееся состояние дел лучше, чем любое капитальное описание. Вскоре после избрания м-ра Линкольна, в Новый Орлеан по делам приехал один филадельфиец. Однажды вечером он находился в приемной одного торговца, и тот спросил его: