Секретное задание, война, тюрьма и побег - Ричардсон Альберт Дин. Страница 11

— Ну, а теперь, после того, как вы, черные республиканцы, выбрали своего президента, что вы собираетесь делать дальше?

— Увидите, — рассмеявшись ответил гость.

Они просто перешучивались, но стоявший рядом и повернувшийся к ним спиной главный бухгалтер этого торгового дома, был одним из минитменов [25], которые в тот же вечер толпой около пятидесяти человек подстерегли филадельфийца у «St. James Hotel». Они начали с того, что потребовали, чтобы он подтвердил, что он черный республиканец. Тот сразу же понял, что на него глядит «Гидра Сецессии», по сравнению которой вооруженный своим рогом носорог — преприятнейший компаньон, а злобный русский медведь — милый домашний питомец. Кровь отхлынула от его лица, но он спокойно и твердо ответил:

— Я думаю, что у вас нет права задавать мне такие вопросы.

Инквизиторы, занимавшие приличное социальное положение и обладавшие джентльменскими манерами, заявили, что ситуация так накалена, что они имеют полное право задавать вопросы любым незнакомцам, которые вызвали у них подозрения, и что он не оставляет им никакого другого выбора, кроме как признать его аболиционистом и провокатором. В конце концов, тот искренне сообщил им, что он никогда не сочувствовал партии противников рабства и всегда голосовал за демократов. Затем они спросили его, принадлежит ли черным республиканцам дом, на который он работает.

— Джентльмены, — ответил он, — это деловая фирма, а не политическая. Я никогда не слышал никаких политических заявлений ни от одного из ее хозяев. Я не знаю, являются ли они республиканцами, либо демократами.

Он охотно разрешил минитменам осмотреть свой багаж, и они, не найдя в нем ничего особенного, пожелали ему хорошего вечера. Но сразу же после того, как они ушли, в отель ворвалась толпа каких-то головорезов, которым кто-то сказал, что остановившийся в нем аболиционист сейчас в номере. Они страшно шумели, бранились и орали: «Дайте-ка нам его, тащите сюда этого подлеца!»

Его друг, торговец, вывел его из здания через черный ход и отвез его на железнодорожную станцию, откуда на север в полночь отправлялся поезд. Его преследователи, обнаружив, что их жертва ускользнула, тоже ринулись на вокзал. Торговец заметил их, увез своего друга и спрятал его в своем доме. Он прожил там безвыходно три дня, пока все не успокоились, а затем на ночном поезде уехал на Север.

С одним из клерков в том отеле, где я жил, я познакомился на Севере — за десять лет до этого инцидента. И хотя мы виделись несколько раз в день, мы редко обсуждали политику. Но, когда кто-то был рядом, мы оба очень мягко говорили о Сецессии. Я не считал его совершенно искренним, но я полагаю, что он думал обо мне то же самое, но интуиция — это великая вещь, и мы оба интуитивно вели себя как трусы.

Следующим летом я случайно встретился с ним в Чикаго. После обмена приветствиями, его первый вопрос был такой:

— Скажите честно, что вы думаете о Сецессии после Нового Орлеана?

— А вы знаете, чем я там занимался?

— Вы там были по пути в Мексику, не так ли?

— Нет, писал для «The Tribune».

Услышав это, он удивленно выпучил глаза, а потом очень серьезно спросил:

— А знаете ли вы, что бы с вами сделали, если бы вас разоблачили?

— У меня есть подозрения на этот счет, но точно что, конечно, не знаю.

— Да вас бы повесили!

— Вы думаете?

— Я уверен в этом. У вас бы не было никаких шансов остаться в живых!

Мой друг знал сецессионистов лучше меня, и его слова, несомненно, заслуживали доверия. У меня не было никакого желания проверять их истинность на практике.

Создание собственной отечественной промышленности всегда было любимой темой на Юге, но сами промышленники находились еще на очень низком уровне развития. Например, продавцы мебели открыто притворялись, что их товар изготовлен только ими. Они всегда показывали потенциальным клиентам свои мастерские и всегда подчеркивали, что они всецело преданы идее развивать промышленность Юга, но на самом деле семь восьмых всей мебели они получали с Севера, разгружая ее под покровом ночи у задних дверей.

Сецессия дала новый импульс всем видам промышленных инициатив. Ежедневные газеты постоянно восхваляли их, но совершенно не обращали внимания на жизненную правду, состоявшую в том, что квалифицированные работники всегда будут иметь свое мнение, но рабовладельческое сообщество никогда не допустит никаких иных мнений.

Один плакат Кэнэл-Стрит гласил: «Швейные машины, произведенные на землях Юга» — крайне сомнительное заявление. Конкурирующая фирма утверждала, что ее патент получен в Новом Орлеане и, следовательно, в высшей степени достоин доверия. Этикетки на маленьких картонных коробочках объявляли «Лучшие в мире спички Юга», и газеты торжественно анонсировали открытие новой кондитерской фабрики.

Но наибольшее внимание было уделено Южной обувной фабрике на Сен-Фердинанд-Стрит — акционерному концерну с капиталом 100 000 долларов. Она работала лишь два месяца, и, следовательно, пока еще только набирала обороты, но ее продукция пользовалась большим спросом, и это был любимый всеми образец того, что южная промышленность имеет будущее.

Однажды вечером, притворяясь сгорающим от любопытства приезжим, я отправился туда. Управляющий любезно пригласил меня вместе с ним пройтись по всем цехам.

Судя по его лицу и манерам, я был совершенно уверен, что он северянин, но чтобы окончательно уверенным, я отважился на какое-то замечание, в котором предполагалось, что он уроженец Нового Орлеана. Он сразу же сообщил мне, что он из Сент-Луиса. Когда я продолжил разговор и упомянул о недавних достижениях этого города, он ответил:

— Я родился в Сент-Луисе, но жил там только до года. А потом Филадельфия была моим домом до тех пор, пока я не приехал сюда, чтобы взять на себя руководство этой фабрикой.

Почти все операции выполняли работающие на паровых двигателях машины. Когда мы шли по первому этажу, и он показывал мне инструменты для резки и прессования подошв, я не мог не заметить, что на каждом из них была этикетка его производителя, а потом эти красноречивые слова: «Бостон, штат Массачусетс!».

Затем мы поднялись на второй этаж, где занимались шитьем обуви и приколачиванием подошв. Прострачивание швов выполнялось, как и на крупных северных предприятиях, управляемыми паром швейными машинами — комбинацией двух величайших механических изобретений. Добавьте третье — и с печатным прессом, паровой машиной и швейной машиной — вы являетесь обладателем самых мощных материальных достижений цивилизации.

Самое интересное здесь — это патентованная машина для забивания деревянных сапожных гвоздей, которая из узкой деревянной дощечки вырезает гвозди, потом шилом пробивает отверстия, а затем по периметру подошвы забивает двойной ряд деревянных гвоздей — намного качественней и аккуратней, чем это мог бы сделать руками обычный сапожник — и все это — за 25 секунд. Нужно ли еще добавлять, что это изобретение янки? Одна машина для отделки, сглаживания и полировки подошв была из Парижа, но на всех остальных красовался этот зловещий ярлык — «Бостон, штат Массачусетс!». На третьем этаже, посвященном подгонке подошв и других отделочных процессов, можно было видеть то же самое — все машины из Новой Англии.

Цель всего производства состояла исключительно в изготовлении грубых башмаков для работы на плантации, которые продавались от 13-ти до 19-ти долларов за дюжину пар. Точно такая же обувь, производимая на больших заводах в Милфорде, Хаверхилле, Линне и Массачусетсе, затем продавалась производителями по цене от 6-ти до 13-ти долларов. В одном из помещений мы видели троих мужчин, которые собирали ящики для упаковки обуви — дощечки для них были полностью подготовлены.

— Откуда вы получаете пиломатериалы? — спросил я.