Великая война - Гаталица Александар. Страница 79

Так думал Мехмед Йилдиз, обманывая себя, что улыбкой и новой партией в домино с новыми сонными двухмерными приятелями или болтовней с Хаджимом-Весельчаком можно отвратить неминуемый конец. Но 1917 год требовал свое, и он его получил. Это был, вспомним, шестидесятый год торговли, и его даже во сне нельзя было считать одной десятой шестивекового пребывания Йилдизов в Стамбуле. Всего лишь одним днем позже торговцу сообщили, что погиб и пятый, последний его помощник. Его убила горстка оставшихся в строю кубанских казаков на том фронте, где русские, осыпанные пылью революции, исчезли и навсегда вышли из Великой войны. Там пал самый младший помощник, совсем мальчишка, 1897 года рождения. Его — как последнюю жертву — зарубили русские казаки, нераскаявшиеся грешники, лишний день или лишний час убивавшие только потому, что их послали в далекую Аравию и они не могли своими шашками помочь находившемуся в столице царю.

Это был конец. Улыбка исчезла с лица торговца. Он громко повторил имена своих помощников: рыжеволосый Шефкет Фишкечи погиб возле города Остипа на Кавказе, когда казачья сабля рассекла его надвое в какой-то пустоши; Орхан Фишкечи, его черноволосый брат, был убит в Галлиполи метким выстрелом со стороны австралийцев в тот момент, когда он видел свой самый красивый сон; Шефик Кутлуер умер от цинги в Карсе, под крепостными стенами из железной земли; Нагин Турколу пал на подступах к Иерусалиму; самый младший помощник, неграмотный Омер Актан, зарублен шашками последних верных долгу казаков с Кубани…

Дождь снова начинается в Стамбуле — городе праведников, достроенном, украшенном и укрепленном на диких подземных реках неверных; в городе, которому остается только на одну ночь заснуть крепким сном и проснуться уже христианским, византийским… Капля за каплей, жизнь за жизнью — казалось, это снова шепчет дождь, уверенный в том, что здесь уже нет ничего, что стоило бы забрать… Остается сдаться? Распродать товары из лавки за гроши? Попытаться? Торговаться? Обманывать? Попробовать сбежать? Нет, огонь уже погас в постаревшем теле. Мы видим, как торговец восточными пряностями собирается в дорогу. Каждого из своих помощников он — мысленно — заворачивает в бледно-зеленую ткань и опускает в могилу своих воспоминаний. Он собирает пять чемоданов. Вскоре переупаковывает все необходимые вещи в три чемодана. Останавливается. Думает. Уменьшает багаж до одного чемодана. Затем отказывается и от этого багажа и берет с собой только маленькую удобную сумку из пестрой верблюжьей кожи, но даже в нее почти ничего не складывает. Вставляет ключ в замок. Однако дверь не запирает. Небольшие остатки приправ оставляет бродягам или грабителям. В последний раз смотрит на мост через Босфор и на Галатскую башню. Где-то осталась лестница Камондо, по которой он спустился, когда оборвал все связи с еврейскими торговцами. А теперь он спускается вниз к Золотому Рогу. Уходит. В неизвестность. Его время истекло. Шесть десятилетий торговли завершаются шестью смертями. Есть ли более неудачливый торговец, чем он? Останавливается. Оборачивается…

Великая война для Мехмеда Йилдиза закончилась, когда он исчез из жизни и ушел в рассказы о нем. Одни говорят, что сердце Йилдиза разорвалось возле стоянки кучеров на Босфоре. Они утверждают, что он рухнул как мешок, когда веселая душа наконец покинула его печальное тело. Другие говорят, что он отправился в неизвестность, куда-то далеко, чтобы дотянуть до конца своего семьдесят шестого года в этой жизни без жизни, жизни после жизни, жизни после шести десятилетий блестящей торговли в Стамбуле. Третьи утверждают, что он ни о чем не думал, никому ничего не сообщил, и теперь, где-то вдали от Великой войны, счастлив среди неверных, крепко сжимая в руках единственную сумку из верблюжьей кожи, которую захватил с собой.

И первые, и вторые, и третьи согласны только в одном: никто никогда больше не слышал о Мехмеде Йилдизе, торговце восточными и европейскими приправами.

Так еще до своего завершения Великая война закончилась для одного успешного стамбульского торговца, а в Нью-Йорке она вовсю бушевала задолго до своего начала. Утренний удар гонга нью-йоркского отеля «Астор» означал еще один прекрасный день для многочисленных немцев, собиравшихся здесь. «Астор» был местом сбора мелкой рыбешки и крупных хищников с немецкими фамилиями, всех тех, кто не жалел сил, чтобы помочь своему отечеству, «Фатерланду», и убедить Америку никогда не вступать в Великую войну. Было 5 апреля 1917 года, и десять миллионов американских немцев и немок в это утро спрашивали себя, что они сегодня могут сделать для отечества, не задумываясь о том, что оно может сделать для них. Одним из первых в отель вошел картограф Вилли Бертлинг. Вместе с Адольфом Павенстедом, основателем нью-йоркской газеты «Staats-Zeitung» [37], он изучил карты Бельгии, которые нужно было опубликовать. На этих тщательно сфальсифицированных картах Бельгия была не завоевана, а «справедливо разделена между великими державами», так что королю Альберту больше нечего было делать. Оба посмотрели на карты и пришли к согласию, что это удержит американцев от вступления в войну.

Спустя всего час пятнадцать минут в уютный салон для курения гостиницы «Астор» вошел доктор Хуго Мюнстерберг и занял место под большой сушеной барракудой. Он пригладил черные подкрашенные усы и огляделся как человек, довольный собой. Мюнстерберг был врачом-лоботомистом родом из Массачусетса, блистательным выпускником Калифорнийского университета, но человеком, глубоко погрязшим в шовинизме начала XX века. Знакомство с теориями доктора Ломброзо о форме черепа и определении по ней преступников или революционеров изменило профессиональную жизнь доктора Мюнстерберга. Поэтому начиная с 1917 года он занимался «типичными формами черепа», а свои знания поставил на службу Германии еще до 1914 года. Сейчас он пришел к окончательному выводу о том, что параметры черепа «типичного американца» и «типичного немца» полностью совпадают, и захотел поделиться своими открытиями с послом Германии в Вашингтоне графом фон Бернсторфом. Эти два человека встретились около десяти утра. Они пожали друг другу руки, а потом долго рассматривали фотографии черепов. В конце разговора согласились, что это убедит американцев не вступать в войну.

Около полудня гонг в отеле «Астор» ударил еще раз. В Нью-Йорк прибыл Вальтер Дреслер, американец, шеф Берлинского журналистского агентства. Он свободно путешествует, хотя находится под наблюдением. Блестящий выпускник Джульярда, до Великой войны он был директором популярной немецкой школы для мальчиков в Вирджинии. Сейчас Дреслер считает, что его место в Европе, рядом с кайзером. В «Асторе» он должен встретиться с одним несчастным человеком — Робертом Фаем. Судя по имени, нельзя было сказать, что этот заговорщик немецкого происхождения, но его желание уничтожить британцев свидетельствовало именно об этом. Фай должен показать Дреслеру проект самой разрушительной бомбы, изобретенной человеческим умом. Когда Дреслер позвонил у стойки портье и изъявил желание снять одноместный номер на одну ночь, Фай уже переминался с ноги на ногу в музыкальном салоне, где небольшой оркестрик исполнял немецкие военные шлягеры. Они встретились сразу же после того, как важная особа из Берлина привела себя в порядок в своем номере.

Дреслер сразу же узнал Фая по имевшейся у него фотографии. Худое лицо, короткие усики, отчетливо очерченный нос, отбрасывающий тень на половину челюсти, и глаза, кидающие полный ненависти взгляд на все окружающее. Фай снимает серые перчатки и откладывает трость, изображая из себя важного господина. Говорит, что он в своей секретной лаборатории в Бронксе закончил проект бомбы, которую нужно погрузить на торговый корабль с поддельными судовыми документами. Состав бомбы: 25 фунтов тротила, 25 брусков динамита, 150 фунтов хлорида карбоната калия, двести корпусов для бомб и 400 фунтов металлических обрезков. В погрузке этой не такой уж и маленькой бомбы им должен помочь Пауль Кёниг, также прибывший в отель для того, чтобы сообщить важную информацию о нью-йоркских доках. Три человека продолжали беседу, а музыканты в это время все громче играли «Gott, Kaiser, Vaterland». В конце они сошлись во мнении, что потопление кораблей при помощи бомб Фая разозлит американцев, но все-таки не заставит их вступить в войну. «Если они не объявили войну после „Лузитании“, — говорит Дреслер и саркастически усмехается, — зачем им это делать сейчас?» Все трое смеются, заказывают у бармена по сигаре и, довольные собой, выкуривают их молча.