Страна смеха - Кэрролл Джонатан. Страница 32

— Я слышал, Анна разрешила тебе писать книгу. Поздравляю!

Мое сердце немного оттаяло, когда он протянул свою ручищу, но потом снова заледенело, когда я заметил его похотливый, искоса, взгляд на Саксони.

— Может, зайдете оба ко мне вечерком? Могу показать мамины фотографии и еще кучу всякого разного. Может, поужинаем вместе? Думаю, нам всем хватит.

Я посмотрел на Сакс в смутной надежде, что она придумает, как выкрутиться. Но я знал, что рано или поздно с этим человеком поговорить придется — уж больно важна была его мать.

— Почему бы и нет. Томас, ты как? Вроде, у нас ничего не было намечено.

— Нет. То есть да. Нет, это здорово. Это будет потрясающе, Ричард. Большое спасибо за приглашение.

— Хорошо. Днем я собираюсь на рыбалку, и если повезет, у нас будет налим прямо с крючка.

— Ух ты, здорово — свежий налим! — Я постарался с воодушевлением кивнуть, и если выражение лица меня выдало, то лишь потому, что я думал о налимьих усиках.

Он вышел, а Саксони решила купить «Макс Фактор». Я пошел к стойке заплатить. Выбив чек, Мел-Аптекарь покачал головой:

— Честно говоря, терпеть не могу налимов. Жрут что попало, потому и такие жирные. Рыба-мусорщик. Сэр, с вас два доллара семь центов.

Там всюду были крест на кресте, а Иисус кровоточил из пятидесяти углов, и в каждом страдал по-новому. Весь дом пропах жареной рыбой и помидорами. Кроме диванчика, на котором я сидел: диванчик пах мокрой псиной и сигаретами.

У Шарон, жены Ли, было розовое личико, невинное, но в то же время странно непропорциональное, как часто бывает у лилипутов. Она вечно улыбалась, даже когда споткнулась о своего бультерьера Бадди и упала. Дочери, Мидж и Рут-Энн, были совсем не похожи на нее — они еле передвигались, словно воздух слишком тяжело давил на них.

Ричард продемонстрировал свою коллекцию пистолетов, коллекцию ружей, коллекцию удочек, монету с головой индейца [73]. Шарон продемонстрировала семейный альбом, но по большей части на фотографиях были запечатлены либо собаки, каких Ли держали все эти годы, либо почему-то эпизоды членовредительства. Ричард улыбался своей белой загипсованной ноге, Мидж весело указывала на почерневший подбитый глаз, Рут-Энн лежала, скорее всего, на больничной койке и, видимо, сильно страдала.

— Боже, что тут случилось? — Я указал на фото Рут-Энн.

— Когда это было? Дайте подумать. Рут-Энн, помнишь, когда это я тебя фотографировал?

Рут-Энн прошаркала ко мне и задышала в затылок, рассматривая снимок.

— Это когда у меня вылетел диск, ну, в спортзале. Разве не помнишь, пап?

— Ох, правда, Ричард. Это когда у нее позвоночный диск вылетел.

— Черт! Теперь вспомнил. Мне стоило триста баксов положить ее в больницу. У них там только палата на двоих и была, но все равно я ее положил. Правда, Рут-Энн?

Сплошная какая-то «Табачная дорога» [74], право слово; но при всем при том они явно очень любили друг друга. Ричард постоянно обнимал девочек и жену. И им это нравилось — они льнули к нему, повизгивая от восторга. Странно было представить эту компанию вместе в их беленой халупе, как они разглядывают фотографию Рут-Энн на растяжке, но много ли вы знаете семей, которым приятно общество друг друга?

— Ужин готов, прошу всех к столу.

Как почетному гостю, мне выдали самого большого налима, разинувшего пасть в предсмертной гримасе. Вдобавок прилагались тушеные помидоры и салат из одуванчиков. Как бы я ни кромсал налима и ни гонял по тарелке, избавиться от него я не мог. Я понимал, что битва проиграна и что придется сколько-то съесть.

— Как там книга, двигается?

— Да не особо, мы ж еще только начали. Долгое это дело…

Хозяева переглянулись, и на пару секунд возникла пауза.

— Ничего себе, книгу писать… Нет, это не для меня. Вот почитать я еще любил иногда, в школе.

— Неправда, Ричард, ты и сейчас читаешь. Подписок-то сколько всяких, — кивнула нам Шарон, словно подтверждая истинность своих слов. Она не переставала улыбаться, даже когда жевала.

— Маршалл, да, вот уж кто умел писать, так умел. Да в его мизинце было больше чертовых историй, чем у некоторых в… — Он покачал головой и выловил из тарелки слюнявый помидор. — Думаю, нужно быть писателем, когда в голове столько безумных идей и историй. А то лопнешь, если их не запишешь. Как ты думаешь, Том? — Он положил в рот целый помидор и говорил с набитым ртом. — У некоторых тоже куча историй в голове, да еще каких, но им достаточно просто рассказывать, чтобы не взорваться. Расскажешь — и опять как огурчик. Да вот хоть Боб Фьюмо, верно, Шарон? Боб целый вечер может травить обалденные байки, а потом проспится — и по новой. Но он только рассказывает, и все. А у таких, как вы, с этим делом гораздо тяжелее, правда?

— И гораздо медленнее. — Я улыбнулся в тарелку и вилкой еще подвигал рыбу.

— Медленнее — это точно. Сколько, думаешь, тебе понадобится времени, чтобы закончить эту книгу про Маршалла?

— Очень трудно сказать. Я раньше никогда не писал книг, и мне еще нужно многое узнать, прежде чем смогу действительно взяться за дело.

В разговоре снова возникла пауза. Шарон встала и с той же улыбкой принялась убирать со стола. Саксони вызвалась помочь, но ее быстро усадили обратно.

— Вы слышали, что мальчишка Хейденов, которого сбили у вас перед домом, недавно умер? — Лицо Ричарда ничего не выражало, когда он проговорил это. Ни тревоги, ни жалости.

Но я ощутил замирание в желудке — потому что все происходило у меня на глазах и потому что мальчик был таким счастливым, за две секунды до того, как его размазало по асфальту.

— А его родители… как они?

Он потянулся и бросил взгляд на кухонную дверь.

— Они в порядке. Ничего же не поделаешь, верно?

Как люди могут так вести себя? Когда погибает маленький мальчик, ну как не захочется расколошматить что-нибудь или хотя бы погрозить Богу кулаком? В деревне они, конечно, слеплены из другого теста, видят смерть каждый день и т.д., и т. п. — но, черт возьми, человек остается человеком. Как можно не горевать о смерти мальчика? Хотелось бы надеяться, что Ли просто стоик.

— Боже мой, я только что вспомнил! Анна говорила мне, что он умрет. Правда, странно?

Саксони, до последней крошки подъевшая свою рыбу, помидоры и салат из одуванчиков, крутанула ложкой:

— Как это — говорила? Откуда она могла знать, что он умрет?

— Это ты у меня спрашиваешь? Я только помню, как она сказала, что он умрет. Ну то есть она ведь не изображала Свенгали [75], ничего такого — мальчик-то был совсем плох, когда его увезли.

— Эй, Том, ты за кого держишь Анну, а? За Удивительного Крескина? Видел когда-нибудь этого парня у «Джонни Карсона» [76]? Мага? Не поверишь, что он там вытворяет…

Дверь из кухни распахнулась, и Шарон внесла большой горячий пирог на черном железном подносе.

Так вот. Вот что я увидел, а вы можете делать свои заключения сами. Но я видел это собственными глазами. Нет, Саксони говорит, что ничего не видела. Потом я рассказал ей, и она подумала, что я свихнулся, а когда я стал настаивать, то проявила не в меру повышенную заботливость. Но все было именно так.

В «Горе Зеленого Пса» есть такой персонаж — Красавица Кранг. Это свихнувшийся воздушный змей; она решила, что ветер — ее враг, и умоляет запускать ее каждый день, чтобы продолжать свою войну на вечном поле боя — в поднебесье. Зеленый Пес влюбился в лицо, нарисованное на воздушном змее. Убегая из дома — дома, где «Зевота владеет всем, что люди считают своим», — он крадет из чулана Красавицу Кранг, привязывает ее белую бечевку себе к ошейнику, и вместе они отправляются в путь.

Когда из кухни вышла Шарон Ли, то сначала я и увидел Шарон Ли. Я моргнул, а когда взглянул снова, то из кухни выдвигалась Красавица Кранг с горячим пирогом на черном железном подносе. Иллюстрация Ван-Уолта: радостная, во весь рот, улыбка — но широко распахнутые глаза абсолютно пусты. Красные щеки, красные губы, характерно желтоватая кожа… Сначала я подумал, что это просто маска, заветная игрушка семейства Ли. И как я мог счесть их тупыми? Всякий, у кого есть такая маска (не говоря уж о том, чтобы нацепить ее в столь уместный момент), — блестящий остряк. Чокнутый, но блестящий. Это как фильмы Феллини или увлекательный ночной кошмар, когда не хочется просыпаться, хотя и жутко.