Страна смеха - Кэрролл Джонатан. Страница 33

— Невероятно, Шарон! — воскликнул я раз в десять громче, нежели следовало, так я был изумлен. Потом глянул направо, увидеть реакцию Саксони — которая лишь нахмурилась:

— Что невероятно?

— Шарон! Да брось ты, Сакс, это же изумительно!

Саксони глянула на меня, потом улыбнулась в сторону Красавицы Кранг.

— Да, да! — наконец выдавила она фальцетом, но потом тихонько шепнула мне: — Не переигрывай — это всего лишь пирог.

— Да, ха-ха! Дружок-пирожок! Очень смешно.

— Томас… — Ее улыбка сползла, в голосе послышалась тревога.

Что-то было не так. Я повернул голову и увидел прежнюю простушку Шарон, режущую пирог. Никакой тебе Кранг. Ни единой Красавицы Кранг во всем доме. Одна лишь улыбающаяся Шарон и ее знаменитый горячий персиковый пирог.

— По-моему, Том хочет кусок побольше, а, Ричард?

— В жизни не слышал такого прозрачного намека! Может, отдать ему весь пирог, дорогая, а остальным принести попкорна?

Все рассмеялись, и Шарон положила мне гигантский кусок. У меня отвисла челюсть. Черт возьми, это же была Кранг! Та самая, с иллюстрации Ван-Уолта. Для верности я позже проверил. И потом проверял еще сотню раз.

Но в то же время — никакой маски. Это была Шарон, а потом вдруг Кранг, а потом снова Шарон. Я один видел, что происходит. Это происходило со мной одним. Если бы я день и ночь корпел над биографией, тогда еще можно было бы как-то понять: Биограф А проникает в жизнь Писателя Б, да так глубоко, что вскоре ему начинают повсюду мерещиться его персонажи. Ладно, ладно, идея обыгрывалась миллион раз, но в данном-то случае — я даже еще не брался собственно за книгу, не говоря уж о том, чтобы корпеть подолгу.

Через пару дней я зашел пополдничать к Анне, когда Саксони опять выехала с миссис Флетчер за покупками.

С унылым смешком я рассказал ей о своем «видении».

— Кранг? Только Кранг? Никого больше? — Она передала мне омлет.

— Только Кранг? Господи Иисусе, да если так пойдет дальше, на следующей неделе они все будут гарцевать верхом на Нагеле по заднему двору.

Нагелина услышала его имя и дважды стукнула хвостом по полу. Она сидела рядом с Анной, надеясь, что и ей что-нибудь перепадет.

Анна подлила себе чатни [77] и улыбнулась:

— Полагаю, Шарон Ли не очень похожа на Красавицу Кранг, а?

— Вряд ли. Единственное, что у них общего, — эта бессмысленная улыбка.

— Томас, я скажу одну вещь, и, может, у вас немного полегчает на душе. Вы не знали, что Ван-Уолт — это мой отец?

— Ван-Уолт — ваш… Вы хотите сказать, что отец иллюстрировал свои книги сам? Это все его рисунки?

— На самом деле Ван-Уолт — это был его друг детства, которого потом убили нацисты. Отец взял его имя, когда стал делать иллюстрации.

— То есть гипотетически Шарон Ли могла, как бы это бредово ни звучало, вдохновить его на образ Кранг?

— Может быть, может быть. Вы сами сказали, что улыбки у них похожие. — Она вытерла губы салфеткой и отложила ее рядом с прибором. — Лично мне кажется, что это для вас хороший знак. Отец становится вашим маленьким диббуком [78] и теперь будет преследовать вас денно и нощно, пока не закончите книгу.

Я посмотрел на нее поверх свежей белой скатерти. Анна заморгала, отвела глаза и, хохотнув, бросила Нагелине под стол кусочек омлета. Я не сразу понял, что такой ее взгляд вызвал у меня чудовищную эрекцию.

Будь эта история фильмом сороковых годов, на следующем кадре возник бы большой календарь. Страницы его начали бы прокручиваться быстрее и быстрее — так в кино показывают, что летит время. Я вкалывал как проклятый — подчищал, отсекал лишнее, наводил блеск. Неподдельный восторг сменялся на следующий день диким отвращением, и наоборот. Однажды я встал среди ночи после того, как любил Саксони особо долго и изнеможительно, подошел к письменному столу и уставился в лунном свете на чертову рукопись, как идиот. Я показывал ей кукиш по меньшей мере минуту, прежде чем вернулся в постель, не ощутив никакого облегчения. Мне хотелось, чтобы все вышло наилучшим образом — круче всего, что я когда-либо мечтал сделать. В глубине души я, пожалуй, понимал, что это для меня вроде последнего шанса. Если я не вложу себя в эту книгу без остатка, лучше уж сесть в машину, вернуться в Коннектикут и всю оставшуюся жизнь преподавать десятиклассникам «Алую букву» [79].

Между тем, на фоне всех изысканий, чтения и наших постоянных дискуссий, Саксони нашла время затеять работу над новой марионеткой. Признаюсь, я не обратил на это особого внимания. Мы взяли за привычку рано вставать, легко, на скорую руку, завтракать — и уединяться, каждый по своим делам, до обеда.

Я закончил все за два дня до истечения данного мне месяца. Надел колпачок на свой «монблан», тихо закрыл блокнот и пристроил ручку рядом. Прижав ладонями обложку, поглядел в окно. Я спросил себя, не хочется ли мне плакать. Я спросил себя, не хочется ли мне попрыгать или сплясать джигу, но отверг и это. Улыбнувшись, я взял толстый «монблан». Он сверкал чернотой и золотом и весил гораздо больше, чем положено авторучке. Я исчеркал им не один миллион сочинений, а теперь написал часть своей книги. Старый добрый «монблан». Когда-нибудь его положат под стекло в музейной витрине, и на него будет указывать белая стрелка: «Этой ручкой Томас Эбби писал биографию Франса». Было такое ощущение, что вот-вот я взлечу из кресла и легчайший ветерок повлечет меня по комнате. Я мысленно откинулся на спину и заложил руки за голову. Уставился, мысленно же, в потолок и ощутил себя весьма неплохо. Чертовски неплохо!

— Ты действительно закончил?

— Я действительно закончил.

— Целиком и полностью?

— Окончательно, ни прибавить, ни убавить, Саксолини! Все. — Я передернул плечами, но по-прежнему казалось, что я вешу два фунта.

Она сидела на высоком хромированном табурете и шкурила какую-то деревянную руку. Нагель под столом обрабатывал большую кость, что мы дали ему накануне.

— Погоди минутку. — Она отложила руку и слезла с табурета. — Выйди ненадолго из кухни, хорошо? Я позову тебя, когда будет пора.

Мы с Нагелем вышли на веранду. Он выронил кость у моих ног и улегся на нее сверху. Я разглядывал неподвижный огород и пустую улицу. В самом буквальном смысле я не знал, какой сегодня день.

— Томас, можешь войти.

Не дожидаясь команды, Нагель взял свою кость, протопал к раздвижной двери и притиснул нос к проволочной сетке. Как он понял? Нагель — Чудо-пес.

— Я еще не совсем закончила, но хотела вручить тебе сегодня.

По одной из фотографий Маршалла Франса она тщательно вырезала маску Короля. Выражение его лица, цвет глаз, кожа, губы… все было до трепета натурально. Я вертел и вертел маску в руках, рассматривая во всех мыслимых ракурсах. Я был в восторге — и в то же время чем-то она меня очень пугала.

Королева Масляная от Анны, Маршалл Франс от Саксони, глава закончена, и как раз наступила осень — мое любимое время года.

Анне очень понравилась первая глава.

Я вручил ей пачку бумаги и целый час ежился, дергался и метался по ее гостиной, хватаясь за все что ни попади, в полной уверенности, что она забракует мой труд и прикажет выслать меня из города первым же товарным вагоном. Когда Анна вернулась — с рукописью под мышкой, как со старой газетой, — я понял, что моя песенка спета. Но я ошибся. Анна подошла ко мне, вернула бумаги и на французский манер расцеловала в обе щеки:

— Wunderbar! [80]

— Правда? —Я улыбнулся, нахмурился, попытался снова улыбнуться, но не смог.

— Да, мистер Эбби, чистая правда. Начав читать, я не сразу поняла, что вы делаете, но потом все взяло и раскрылось, как те японские камни, которые бросаешь в воду, а они вдруг расцветают, словно луноцвет. Понимаете, о чем я?