Жаркое лето в Берлине - Кьюсак Димфна. Страница 31

И под натиском этого неотвязного вопроса в ней стало расти убеждение, что история, поведанная ей Стивеном, была правдива лишь наполовину.

Выйдя из кино на дневной свет, она, как бы пораженная неожиданным открытием, увидела толпы берлинцев, расходившихся по домам или спешивших в сторону вокзала Zoo. Ничто не напоминало о прошлом. Разве только одна разрушенная церковная колокольня, которую берлинцам удалось не без борьбы сохранить в новом городе, где из руин, подобно грибам, вырастали модернистские здания, неприятные старшему поколению. И Джой поняла, что для нее Берлин уже не будет прежним.

Время тянулось медленно. Жара спала. Мать чувствовала себя лучше. Вернулись Энн и Ганс. В доме все вошло в свою обычную колею.

Но не для Стивена.

Уговоры остаться незаметно одерживали верх.

Однажды вечером, когда Джой переодевалась к обеду, Энн с криком ворвалась в комнату:

— О мамми! Я встретила Петера.

— Петера?

— Ну, ты же знаешь! Ну, того самого Петера, который с дедушкой… Ну, когда я еще уронила мороженое. Помнишь?

— Где же ты его встретила?

— Когда мы с папой купались. А он был со своим папой. Учитель не позволяет ему больше ходить в детский сад. А я могу ходить в детский сад, мамми? Так скучно, когда не с кем поиграть!

— Возможно, попозже.

Джой положила руку на ее мягкие волосики. Возможно, это будет выходом. И все же… Как Стивен воспримет это? Не подумает ли он, что это обдуманный ход с ее стороны, чтобы заставить его остаться. А разве она в самом деле хотела остаться? И вдруг она почувствовала тоску по дому. Она увидела себя в своем доме. Воздух полон запаха франджипани. Она обнимает Пэт. Разговаривает с матерью, а издали слышен громкий и добродушный голос отца. Все счастливы; все идет нормально; но как все это далеко! Голос Энн привел ее в себя.

— Петер сказал, его дедушка очень болен.

«Так вот оно что!» — подумала Джой. Здоровье старика стало сдавать. Тут она вспомнила, что годами он еще не старик, хотя в тот день, когда они встретились, он глядел столетним старцем.

— Петер сказал, что на дедушку набросились какие-то гадкие люди, сбили его с ног, избили палками, вот с тех пор он и не может подняться.

Джой так и замерла с карандашом для подкраски бровей в руках. Она побледнела, ее глаза встретились в зеркале с глазами незнакомки.

И вновь она услышала, как сердито огрызнулся отец Стивена: «Widerlicher Judenlummel». Она вновь вдохнула пропитанный дымом воздух Wienstube, увидела вскинутые головы, воздетые руки.

Нет. Это повториться не может. Это невозможно. «Спокойно!» — сказала она своему отражению в зеркале, надевая через голову полотняное платье в белую с черным полоску, только что купленное. И вдруг оно показалось ей пародией на сумятицу ее мыслей.

— Позови папу, — сказала она. И не успела девочка выбежать из комнаты, как она крикнула: — Нет! Не нужно, дорогая. Пойди, помойся, и мы спустимся в столовую к чаю.

— Какой у тебя смешной вид, мамми, — сказала Энн. — У тебя, верно, болит голова, как у тети Берты?

Джой заставила себя улыбнуться:

— Нет, что ты! Как тебе нравится мое новое платье?

— Какое хорошенькое. У-у-у! Какая миленькая юбочка с оборочками!

— А теперь марш в ванную! Надевай штанишки и возвращайся. А потом посмотришь, что я тебе купила.

Энн бросилась к гардеробу.

— Нет, нет! Пока не выкупаешься, не смей трогать.

Энн убежала в ванную и тут же вернулась.

— Юбочка в оборочку, да?

— Не приставай.

Глядя на детское тельце со следами купальных трусиков на нежной, розовой коже, Джой почувствовала, как у нее защемило сердце. Она накинула на Энн простынку и прижала ребенка к себе. Какой-то частью своего существа она играла в старую игру, купая Энн. Другой она была с профессором в том не пригодном для жилья доме близ Юнкер-Ритнерштрассе. Что-то ей подсказывало: «Молчи! Не подавай вида, что ты знаешь!» Но она знала, как если бы они сами сказали ей о том, что они знали. Но знал ли Стивен?

Когда Стивен вошел в комнату, она испытующе посмотрела на него. «Неужели он знал и не сказал ей?» Поймав ее взгляд, Стивен тревожно спросил:

— Что случилось?

Она колебалась.

— Ничего. Просто у меня немного болит голова, вот и все.

По его глазам она поняла, что ее ответ его успокоил. Он испугался. Но чего испугался?

Верх одержало то, что стало для них правилом соблюдения приличий; с ними была их маленькая дочь, которая визжала от восторга, облекаясь в новый наряд — юбочку с оборками, точную копию материнского платья. И оба они оттаяли в свете того счастья, которое излучала Энн. Джой чуть было не спросила его, знал ли он что-нибудь о профессоре, но вопрос застрял у нее в горле.

Втроем они сошли вниз по лестнице в старую детскую, и Энн забыла обиду на то, что ее посадили за детский столик. Пока она обедала, Стивен рассказывал ей смешные истории, и все трое покатывались со смеху, а сморщенное лицо Шарлотты, сновавшей туда и сюда, расплывалось в улыбке, хотя она не понимала ни слова.

В ту ночь Джой долго не могла заснуть, раздумывая, почему Стивен умолчал о происшествии с профессором. По его дыханию она знала, что он тоже не спит. И вдруг ее охватило желание прильнуть к нему, но она так крепко сжала руки, боясь коснуться его, что ногти впились в ладони. Как глупо лежать вот так рядом, томиться желанием, а она знала, что он тоже ее желает, и не сметь прикоснуться друг к другу, словно они чужие.

Но она знала, что стоит им коснуться друг друга, и вопросы, освобожденные страстью, посыплются сами собой. И она боялась услышать его ответ, как боялась и его молчания.

Решение крепло с каждой минутой. Ради себя самой, ради него самого она должна узнать, что таилось за этим заслоном лжи и недомолвок, за которым скрывалось нечто, страшившее ее.

Наконец она заснула. Во сне ее кто-то преследовал по ужасающим лабиринтам, кто-то хотел отрубить ей голову. Когда она проснулась, солнце заливало комнату. Стивен и Энн уже ушли. Голова была свежая. Она навестит профессора, скажет домашним, что условилась встретиться с Луэллой, побегать с ней по магазинам. Но ведь Луэлла и Тео еще не вернулись из Дортмунда. Она это знала.

По коридору она проскользнула в комнату Ганса, прежде чем гонг позвал к завтраку. Осторожно постучала, вошла, услышав его приглушенное: «Войдите!» Ганс стоял у письменного стола, спиной к дверям. У него было испуганное лицо, когда он обернулся, но, увидев Джой, он воскликнул:

— Уф! Я думал, что это мать.

Но, взглянув на нее, он подбежал к ней.

— Что случилось?

— Вы знали о нападении на профессора Шонхаузера?

Мгновение он колебался.

— Да, об этом сообщалось в газете на прошлой неделе.

— Почему вы не сказали мне об этом?

— Я думал, что вы сами узнаете.

— От кого же?

Он не ответил.

— Стивен знал?

— Не знаю, знал Стивен или нет.

— Вы говорите неправду.

Он ничего не ответил.

— Я хочу навестить его. Вы можете отвезти меня к нему сегодня же утром?

— Но как же Стивен?

— Не хочу, чтобы Стивен знал, куда я еду. Скажу, что поехала по магазинам с Луэллой.

— Хорошо, я подвезу вас. — Открывая дверь, он улыбнулся своей мальчишеской улыбкой. — Вы начинаете прозревать.

Она почувствовала, что краснеет, сообщая за завтраком о распорядке своего дня, но никто не заметил ее смущения.

Беготня по магазинам была тем видом женской деятельности, к которому отец относился вполне одобрительно. Как обычно, он предложил ей одну из своих машин и шофера, но она отказалась, объяснив, что это свяжет ее. Ганс сказал, что может подвезти Джой до гостиницы, где жила Луэлла. Джой, поблагодарив его, подумала с отвращением: «Лгать легче, чем мне казалось».

Когда она встала из-за стола, отец вложил в ее руку пачку банкнотов, сказав, чтобы она не стесняла себя в трате денег.

Берта услужливо составила список магазинов, где у них был открытый счет. Ганс внес свой вклад, сказав, как хорошо, что в доме есть человек со вкусом, и его замечание не вызвало у Берты отрицательной реакции; она чрезвычайно любезно попросила сына отправить какое-то письмо.