Третья истина - "Лина ТриЭС". Страница 106

– Как же тогда? Ведь вы слышали, Колькин брат говорил, всех бы поубивали. И детей даже...

– Чтобы предотвратить это, надо было лишить их возможности продолжать преследование. Что я и сделал.

– Но, когда стреляешь, всегда можно случайно убить.

– Случайно? – удивился он и усмехнулся. – Стрелять надо УМЕТЬ. Ну, если оружие в руках новичка, не говоря уже о тебе, тогда конечно: и кого-то можно, и себя.

Заметив, что Саша обиженно надула губы, он тут же добавил:

– Мне тоже хвастаться не приходится – не учел, что у двоих посадка неправильная. Не заметила? Один в стременах запутался, другой вообще с коня свалился.

– А если б правильная была? – спросила пораженная Саша. Она и представить себе не могла, что подстреливаемые по его задумке должны были еще совершать правильные курбеты!

Он облизал пересохшие губы:

– Саша, если есть еще вода, дай мне, будь добра.

Саша с раскаянием следила за тем, как он пьет. Самочувствие у него, явно, было неважное – рука, вон какая, горячая и глаза не такие ясные, как обычно. А она тут пристала с разговорами! Но он, сделав несколько глотков, продолжил сам, более бодрым голосом:

– Они должны были упасть на спину лошади и остаться в седле. Тогда лошади сами бы вынесли их. А там уж, как суждено. Получилось только с двумя.

– Это вы как-то по-особому стреляли, чтоб так получилось?

Уж насколько Саша знала образ мыслей Виконта, но такой заботы о бандитских жизнях она за ним не предполагала. Он понял изумление в ее широко распахнутых глазах по-своему:

– Ну, умею, умею. Пошутил когда-то.

– Нет, ну я еще понимаю, не стремиться убить. Но фактически спасать убийц? Они ВАС чуть не убили… – с содроганием привела своей главный довод Саша.

Виконт пробормотал уже сонным голосом:

– Небезызвестный тебе Алексей тоже вполне мог бы лихо мчаться за кем-то и бессмысленно палить из обреза. Было б правильно – прикончить его? Смерть непоправима, Саша… Я еще посплю, хорошо?

Едва почувствовав себя лучше, Виконт в сопровождении «подмастерья» и заинтересованных местных отправился осматривать начатое строительство церкви. Осматривал долго, придирчиво, что-то вымерял, что-то прикидывал – ей было чрезвычайно интересно наблюдать за его, совершенно новыми для нее, действиями, В результате новостройка была беспощадно раскритикована. Оказалось, нарушена целая куча правил – и место не то, и ориентация по частям света не та, и пропорции искажены... Селяне в растерянности зашептались. Растерялась и Саша – как же так, Виконт, вроде, собирался пополнить их бюджет, расписывая церковь... Тут вперед выступил какой-то дедок, демонстративно пожал Виконту руку двумя своими ,и с чувством сказал:

– Відразу видно, що людина в цій справі тямуща! Я ж казав![80]

Он поведал, что находились и раньше знатоки, хаявшие новое строение, да только так выходит, что молиться людям негде, потому что старая церковь здорово облупилась и много чего там порушено. Для новой все заготовлено, а дело из-за несогласия не движется. И тут Виконт предложил восстановить старую церковь, очень похвалив остатки росписи. Он займется ее реставрацией, а им, селянам, рекомендует отрядить людей для починки того, что сломано. Селяне согласились немедленно и с большой охотой. То, что приезжий обитает при храме, пусть обветшалом, но освященном, не в пример новому, было в глазах селян доказательством божьего промысла. Всевышний одобряет дела этого художника и его самого.

Так Виконт из иконописца на отдыхе превратился в действующего, а она – в самого настоящего, хотя и не слишком умелого, подмастерья. Целая компания селян истово трудилась в храме и работа кипела, тем более что командование расквартировавшихся к этому времени в деревне украинских частей, всячески эту работу поощряло. Та же компания нагнала толпу говорливых баб, очевидно, своих жен, которые сотворили для Саши с Виконтом максимально возможный уют в пристройке. Даже цветы в горшках притащили.

Несмотря на то, что плечо еще болело, и рука была сильно ограничена в движении, Виконт работал днями напролет. Может, поэтому рана заживала все-таки не как на кошке. Зато результаты росписи были, по мнению не только пристрастной Саши, но и деревенских знатоков и любопытствующих военных, просто великолепны. На стенах проступили святые с проникновенными очами. Помещение все больше приобретало торжественно-праздничный облик.

Как-то, отдыхая от своих трудов по реставрации, Виконт набросал портрет одного из местных жителей, пришедшего в церковь поглазеть. Людям моментальность и похожесть рисунка страшно понравились, и пошло-поехало. Виконт заимел в деревне большое количество знакомых и немалую для деревенских масштабов популярность. Его стали приглашать по домам, упрашивая написать портреты всех ближних. Он не отказывался, но «подмастерье» с собой в такие «гости» никогда не брал. Расплачивались с ним щедро, в основном натурой. У них теперь было вдосталь еды, а еще новые рубашки и расшитые украинским узором жилетки...

Саша самым серьезным образом уверяла, что все великие художники искали меценатов и что он просто очень тонко понимает вкусы окружающих, на что Виконт, смеясь, отвечал:

– Навязывать свои услуги нужным людям некрасиво. Творить по пять картин в день? Называется шарлатанство, великие себе такого не позволяли. Не будем тревожить их тени.

Итак, она сидит одна во время его «портретных» рейдов. Но если бы только во время них! Сашу обижает, что уже не впервые Виконт «приставляет» к ней какую-нибудь бабушку и требует, чтобы они проводили вместе почти целый день. На этот раз попалась невыразительная скучная женщина, не в пример бабе Капе. Сидя с Сашей, она целый день плела корзинки и уходила строго в шесть. С одной стороны это было неплохо. Саша после ее ухода стряпала что-нибудь в маленькой печурке. Оказалось, она помнила многое из тетушкиных рецептов и успешно могла придумывать свои… При бабке готовить было нельзя – та поразилась бы такому кулинарному дарованию у «хлопчика». Виконт Сашиными блюдами неизменно восхищался, и, даже на ее слух, без особого преувеличения. Но беда была в том, что Саша оказывалась одна именно, когда становилось темно. И приделанный к двери засов только немножко спасал от страха.

А еще жизнь их в последнее время омрачилась визитами офицера Долинина, явившегося как-то вместе с другими ценителями-военными поглядеть на работы в церкви, оказавшегося знакомым Виконта из прежних петербургских времен, и зачастившего к ним. Эх, не вошли бы в деревню украинские части, не пришлось бы выслушивать бесконечное долининское брюзжание и ругательства по поводу армии и украинцев, а главное, многоречивые, с пугающе жестокими подробностями, рассказы о работе по ликвидации партизан в лесах. По словам рассказчика, это были вовсе не «шалящие хлопци», а хорошо организованные преступники. Только «предельная и запредельная» жестокость могла, как он говорил, спасти положение.

В их тесной пристройке деваться Саше было некуда, разве что сесть на лавке у стены и отвернуться. Но ведь все равно слышно!

Кроме высказываний о методах расправы над партизанами, у Долинина была и вторая, излюбленная тема: воспоминания о каких-то петербуржских дамах, которых Шаховской должен был хорошо знать.

Однако и то, и другое Саша слышала не целиком. По мере развития разговора Виконт либо, накинув бекешу, кивал Долинину на дверь, и они куда-то уходили вместе, либо раздражался и без стеснения просил гостя удалиться. Тот хлопал дверью и уходил один. Это Сашу, конечно, устраивало больше. К сожалению, на следующий день Долинин неукоснительно заявлялся снова.

Некогда, в гимназии, которую Саша почти не вспоминала, подружка Таня сказала про кого-то: «Плюнь в глаза – скажет: «божья роса». Барышню Лулу такая противная пословица покоробила, но сейчас она вспоминала ее ежедневно. Виконт, и сначала не слишком обрадовавшийся старому знакомому, скоро стал весьма недвусмысленно заявлять, что с недавних пор предпочитает молчаливых.