Чудо на Гудзоне - Заслоу Джефри. Страница 31

Примерно за пять минут до нового взлета я пригласил четверых бортпроводников в кабину к нам с Риком, вторым пилотом. Я как капитан нес полную ответственность за решения, принятые в тот вечер. Я понимал, что его события были тягостными для нас всех, и не был уверен, что бортпроводники не терзались вопросом, могли ли они еще что-то сделать, чтобы спасти жизнь пассажирки.

Вначале я поблагодарил их за усилия:

– Вы сделали все, что могли. Но каким бы трагичным ни был результат, он был бы еще более трагичным, если бы стрессовая ситуация заставила нас отвлечься от дальнейшего исполнения нашего долга.

Бортпроводники выглядели бледными и усталыми.

– Мы с Риком здесь, в кабине, будем делать то, чему нас учили, – продолжал я. – Выполним чеклист. Поднимем самолет в воздух. Благополучно доберемся до Вест-Палма. Я знаю, всем вам нужно заняться положенными процедурами, и я знаю, что вы выполните их так же, как выполняете всегда. Всем нам просто нужно вернуться к нашим процедурам, вернуться к рутинному, безопасному функционированию, которые мы так старательно пытаемся поддерживать.

Бортпроводники направились обратно в салон. Мы начали буксировку от гейта, имея на борту на трех пассажиров меньше, чем на момент прибытия.

Полет из Норфолка в Вест-Палм был ничем не примечателен. Мы опоздали всего на час с четвертью, и я вышел в салон, встав у двери в кабину, когда пассажиры выходили из самолета.

– Спасибо вам за проявленное сегодня терпение, – говорил я, кивая им, проходившим мимо меня. Они отвечали на мои слова бледными улыбками или ответными кивками. И все мы в ту ночь засыпали, думая о семье, которую оставили в Норфолке.

Однажды в сентябре 2001 года ранним утром во вторник я ехал на машине из своего дома в Дэнвилле в аэропорт Сан-Франциско. Я должен был успеть на рейс до Питтсбурга, мой тогдашний домашний аэропорт, чтобы оттуда пилотировать MD-80 в Шарлотт. Я слушал радио – мой приемник был настроен на станцию, которая транслировала только новости, – и вдруг услышал, что какой-то самолет только что врезался в Северную башню Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.

Как мог пилот настолько сбиться с курса? – подумал я. – Должно быть, в Нью-Йорке сильный туман. Слушая радиорепортаж, я вспомнил о трагическом крушении в 1945 году B-25, который врезался в Эмпайр-стейт-билдинг, когда пилот бомбардировщика армии ВВС заблудился в тумане в субботнее утро, погубив себя и еще тринадцать человек. Я рассудил, что это столкновение с Всемирным торговым центром, должно быть, стало результатом похожей трагической случайности.

Я припарковал машину на стоянке аэропорта, вошел в здание аэровокзала – и уже там услышал, что другой самолет протаранил Южную башню, а третий ударил по Пентагону.

К 6:30 утра по тихоокеанскому времени всем самолетам в небе над США было приказано экстренно приземлиться, и FAA запретила взлеты всем самолетам гражданской авиации. Было ясно, что я не попаду в тот день в Питтсбург, чтобы пилотировать запланированный рейс. (Он вошел в число примерно тридцати пяти тысяч рейсов, отмененных в тот день по всей стране.)

Я провел некоторое время в представительстве US Airways в Сан-Франциско, где были члены еще двух экипажей. В отличие от меня, они не были жителями Северной Калифорнии. Все пребывали в напряжении, и никто не знал, когда самолеты снова смогут летать.

– Лучше забронируйте себе номера в отеле прямо сейчас, – посоветовал я, – пока все не разобрали.

Я позвонил в отдел планирования экипажей и сказал, что не смогу добраться до Питтсбурга – это было очевидно, – а потом вернулся домой и стал смотреть CNN. Мне как американцу и летчику было очень тяжело воспринимать эти репортажи. Они настолько травили и тревожили душу, что в какой-то момент мне пришлось выключить телевизор и выйти во двор, чтобы взять себя в руки. В Калифорнии выдался прекрасный день, и на улице было необыкновенно тихо. Поскольку все самолеты оставались на земле, ни один двигатель не гудел в небе. Мой слух всегда подсознательно настроен на шумы реактивных самолетов, и их отсутствие угнетало.

В среду и бо́льшую часть четверга в небо поднимались только военные самолеты. Терроризм и закрытие воздушного пространства страны, введенное FAA, вызывали страх и тревогу, и я как никогда жаждал вернуться к полетам. Кроме того, как и многие пилоты, я ощущал обостренное чувство патриотизма. Я хотел летать, чтобы доказать, что наша система способна функционировать, что мы можем безопасно возить пассажиров туда, куда им нужно попасть, и что террористы не достигнут своих целей.

В четверг вечером я сумел вылететь ночным рейсом в Питтсбург. Утром в пятницу я снова получил назначение на рейсы.

В комнате отдыха экипажей под терминалом Питтсбургского международного аэропорта царил хаос. Не все члены экипажей сумели добраться до работы, так что время от времени какой-нибудь капитан говорил, к примеру: «У меня есть второй пилот, но мне нужен бортпроводник», – и кто-то из бортпроводников вызывался лететь вместе с ним.

В итоге меня назначили пилотировать рейс из Питтсбурга в Индианаполис. Не многие американцы были к тому времени готовы вернуться в небо, так что мы доставили всего семь человек в Индианаполис и восемь – обратным рейсом в Питтсбург.

Пассажиров было так мало! – чуть больше, чем нас, членов экипажа. Мы посадили их всех в салон первого класса. Некоторые говорили, что нервничают, и я попытался успокоить их небольшой речью, пока они завершали посадку.

Прошло всего три дня после терактов, и наши самолеты оставались по-прежнему уязвимыми перед угрозой терроризма. Но я хотел, чтобы пассажиры знали: несмотря на то что двери кабины пока не укреплены, упрочилась наша решимость – решимость тех, кто сидит в кабине, и бортпроводников в салоне. Похоже было, что наши пассажиры тоже приободрились.

– Мы полны решимости не допустить ничего подобного впредь, – сказал я немногим своим слушателям.

Пилоты, убитые 11 сентября 2001 года, были самыми первыми жертвами. И поэтому вполне естественно, что мы, авиаторы, обсуждали между собой, как бы мы могли повести себя в тот день. Дело в том, что вся наша подготовка вплоть до того дня была нацелена на предотвращение потенциального угона самолета (или обучение действиям в случае такой попытки), а не на самоубийственный акт в духе камикадзе.

Теперь для сотрудников гражданской авиации настала иная жизнь. Индустрия гражданской авиации США перенесла финансовый коллапс после этих нападений, и огромное количество пилотов из нижней части списков старшинства были уволены. Очень многие из них были хорошими пилотами, и нам их не хватает.

Теракты 11 сентября уже не вспоминаются мне так часто, как раньше. Так же обстоит дело и со многими американцами. Прошло время. Случились новые трагедии. После того дня я пилотировал сотни рейсов.

Но человек, который работает в любой авиакомпании США, по-прежнему порой видит напоминания об этом дне, дающие повод для размышлений. Иногда я бываю в международном аэропорту Логан в Бостоне, прохожу мимо гейтов, от которых отбыли два рейса 11 сентября – рейс 11 компании American Airlines из гейта 32 терминала B и рейс 175 компании United Airlines из гейта 19 терминала C.

В знак безмолвной дани уважения снаружи обоих этих гейтов реют американские флаги. Они не являются частью какого-либо официального мемориала. Они были вывешены служащими аэропорта и авиакомпаний. Когда я прохожу мимо этих флагов, они напоминают мне о том чувстве долга, которое я ощущал в день терактов, – обязанности вернуться в воздух, продолжать возить пассажиров к местам назначения, поддерживать наш образ жизни.

В последние годы я часто приезжаю с работы усталым. Я отсутствую дома по нескольку дней. За эти дни я могу налетать до 12 000 миль (19 312,13 км). Я терплю всевозможные задержки из-за непогоды или по иным причинам. Я мечтаю только о том, чтобы добраться до постели. Многие жены спрашивают мужей по вечерам: «Как прошел твой день на службе?» Их мужья рассказывают о крупных продажах или об успешно закрытых сделках. У меня тоже случаются свои хорошие дни на службе.