Дневник жертвы - Кендал Клэр. Страница 47

В одиннадцать часов я стою на крыльце и сжимаю в руках визитку детектива Хьюза. Он написал на ней свой телефон и регистрационный номер моего заявления. Роюсь в сумке в поисках нового блокнота. У него тоже черная обложка, и вообще он похож на старый как две капли воды. Засовываю в него визитку. Я купила его просто на всякий случай; надеюсь, эти страницы так и останутся чистыми. Осторожно прикасаюсь к моей персональной сирене. Детектив Хьюз уже показал мне, как ей пользоваться. Еще он распечатал мне специальную памятку жертвам преступления. Там указана краткая информация о моем преступлении и о действиях, которые будут предприняты следствием. Думаю, Лотти тоже такую получила. Мое преступление. Преступление, которое принадлежит лично мне… очевидно, вместе с тем, кто его совершил. И снова это слово. Оно смотрит на меня со стены, выпрыгивает из брошюрок, мозолит глаза в памятке, режет слух в суде… ЖЕРТВА.

Через пять минут я уже на станции. Чувствую неловкость: молодой полицейский куда-то исчез, и я не успела его поблагодарить. Поезд до Бристоля подходит почти сразу. Восемь минут двенадцатого. Тебя нигде не видно. Я обманула тебя. Наверно, гадаешь, куда я подевалась? У тебя столько наблюдательных пунктов и маршрутов, и все напрасно: я ускользнула!

После обеда их опять отправили на незапланированный перерыв. Кларисса сидела у окна, пригревшись в островке солнечного света, и изучала потрепанную выкройку старомодного платья. Время от времени она что-то записывала своим тонким неразборчивым почерком. Почувствовав взгляд Роберта, она подняла глаза и улыбнулась. Она не знала, сколько времени он так простоял.

– Странная у вас сегодня выкройка, – заметил Роберт, усаживаясь рядом.

– От бабушки осталась. С пятидесятых годов. Тогда еще не делали выкройки на несколько размеров, так что мне придется уменьшать ее самостоятельно.

– Очень красиво, – произнес он, осторожно прикасаясь к пожелтевшему рукаву, вырезанному ее бабушкой.

Дверь отворилась, и в комнату со свойственной ему стремительностью вошел судебный пристав. Игроки в покер тут же умолкли и замерли, вопросительно глядя на него. Пристав кивнул, и они послушно поднялись со своих мест и потянулись к выходу. Роберт не шевельнулся: он ждал, пока Кларисса сложит ветхие листы.

– Думаю, тут требуется немалое мастерство, – произнес он, когда они уже догнали остальных, – тихим-тихим голосом, наклонившись к самому ее уху. Так шепчутся только любовники.

В тот вечер она шла на станцию одна. Роберт собирался вернуться в Бат пораньше, чтобы успеть разобраться со своей искореженной машиной; он торопился на поезд, и она не хотела его задерживать.

Убеждая себя не озираться и не выискивать силуэт Рэйфа в каждой тени, она попыталась представить, как детектив Хьюз выносит ему предупреждения – устное и письменное. Наверняка это уже произошло; наверняка Рэйф уже осознал, что ему грозит в том случае, если он не оставит ее в покое: судебное преследование, запрет на приближение и – возможно – тюремный срок. Она подумала, что ни одному нормальному человеку этого не нужно.

Вот только Рэйфа нормальным человеком никак не назвать. Ее не покидало ощущение, что он не видит разницы между препятствиями, которые мешают ему до нее добраться: между устным полицейским предупреждением и письменным, судебным запретом и тюремным заключением. Любые запертые двери для него лишь досадные помехи, которые необходимо устранить любым способом, и для их устранения он готов пообещать и сделать что угодно, не задумываясь о последствиях.

Вернувшись в Бат, она заставила себя выкинуть эти мысли из головы. Ей хотелось верить, что теперь все будет в порядке; хотелось думать, что полиция ее защитит.

По дороге домой она решила купить молока, яиц и фруктов и попросила таксиста высадить ее около супермаркета. Она не боялась, что Рэйф караулит ее здесь, и не задержала дыхание, когда повернула в ряд с хозяйственными товарами.

Она спокойно прошла в темноте несколько кварталов, отделявших ее дом от супермаркета. Она не воображала, как он появляется из-за угла. Не боялась встретить его посреди дороги и понимала, что не увидит его ни в одном из привычных мест: ни возле дома, ни у входной двери, ни между кустов лаванды в саду мисс Нортон. Сегодня это просто невозможно.

4 марта, среда, 9:15

Не могу перестать писать в своем новом блокноте. Даже вчера вечером я привычно накатала несколько страниц, а потом по очереди приложила их к блестящему стеклу сканера. В этом деле по-прежнему много неясностей, и пока я не могу позволить себе забыть о тебе навсегда.

Мусорщик придет через два дня. Полиция на моей стороне, но я еще не настолько воспряла духом, чтобы избавиться от своей новой привычки сортировать мусор. Я внимательно просматриваю все, что отправляется в черные пакеты, которые я выставляю за дверь по пятницам. Может, положить внутрь записку? Например: «Сдохни, сволочь! Я все о тебе знаю!» Впрочем, нет. Не буду нарушать обет молчания. Не хочу предупреждать тебя и давать тебе какие-то зацепки. И не собираюсь навлекать на себя материнский гнев из-за того, что поддалась на твою провокацию и выругалась.

Захожу в комнату присяжных. Тяжелая дверь с кодовым замком захлопывается у меня за спиной. Тебе сюда не пробраться. Никогда. Что бы ты там ни придумал. Иду в уборную и достаю пакет с мусором, который так старательно упаковывала сегодня утром. Все содержимое сбилось в кучку на дне, и пакет стал похож на сдувшийся воздушный шар. Я постаралась завязать его как можно туже, а потом засунула в другой пакет, который тоже завязала. Я не хотела, чтобы у меня оттуда что-нибудь вывалилось и все вокруг почувствовали подозрительный запах.

Выкидываю пакет в мусорное ведро. Я ужасно злюсь из-за того, что мне до сих пор приходится этим заниматься. Зато теперь я уверена, что ты ничего из этого не увидишь. Не увидишь мои пропитанные кровью прокладки. Не увидишь пустую коробку из-под снотворного, которое я принимаю слишком часто. Не увидишь упаковку из-под крема для тела, который я купила недавно, и из-под скраба для ног, который вскрыла на днях. Не увидишь эти тонкие, усыпанные мелкими волосками восковые полоски, которые я сегодня утром отдирала от ног и подмышек. Ты не имеешь права знать такие интимные подробности; не имеешь права знать, что попадает в мое тело и что из него выходит, чем я намазываю кожу и как за ней ухаживаю. Потому что все это – не для тебя.

Вернувшись из уборной, она увидела, что Роберт с газетой в руках сидит за колченогим столиком и прихлебывает жуткий кофе из автомата.

Он с улыбкой отодвинул для нее стул. Кларисса села, не выпуская из рук огромный стакан с латте, который минуту назад купила в кафе. Без кофе ей сейчас никак. Она почти не спала – но не от страха, скорее от возбуждения и облегчения. Накануне она не позволила себе принять снотворное: решила бороться с зависимостью и внушала себе, что пить его ей больше незачем.

– Думаете, я не видел, как вы глянули на мой кофе, – сказал Роберт. – С семьей все в порядке?

В первую секунду она не могла сообразить, о чем он; но потом вспомнила, под каким предлогом вчера опоздала.

– Да, спасибо, – ответила она, сделав большой глоток и надеясь, что Роберт не обратит внимания на ее заминку. – А как ваша машина?

Не отвечая, он пожал плечами, словно речь шла о какой-то ерунде, о которой даже и говорить не стоит. Кларисса смотрела на его руку, которая на фоне маленького белого стаканчика казалась просто огромной. Эта рука вскрывала искореженный металл, вытаскивая изуродованные тела – не важно, живые или нет. Эта рука поддерживала испуганных старушек, помогая им выбраться через окно и спуститься по выдвижной лестнице пожарной машины. Эта рука с неизменной точностью направляла мощный поток воды, вытаскивала людей из горящих домов и доставала тела из-под груды обломков… «Что я почувствую, если эта рука прикоснется ко мне?» – думала она.