С любовью, сволочь (СИ) - Жилло Анна. Страница 17

— Трудно будет, Машенька, — вздохнула Ольга Петровна. — Но если уж поставила себе такую цель, думаю, справишься.

— Вот только не знаю, смогу ли на бюджет поступить, — пожаловалась я. — Там же средний балл аттестата учитывают, а не ЕГЭ. Может, и не хватить. Если литературу и физику смогу подтянуть, будет побольше.

— Маш, а хочешь я тебе с физикой помогу? — предложил молчавший до этого Кеший. — Все равно к ЕГЭ готовлюсь.

— Спасибо! — обрадовалась я. — Конечно, хочу.

— Ну тогда прямо сейчас и начнем.

Сева

— Сев, привет!

С трудом оторвав взгляд от сладкой парочки на подоконнике, я обернулся.

Ой, кто это? Вербицкая⁈ Да ладно!

Без очков, подкрашена, волосы как-то интересно уложены. Кофточка, вроде, новая, вполне так модная. Как будто услышала мое вчерашнее мысленное пожелание.

Надо же, какой она, оказывается, может быть миленькой.

Волшебное преображение заметил не только я. Кеший пихнул локтем Машку и дернул подбородком: смотри, мол.

— Криська, ты что, очки потеряла?

До чего ж у него противный голос! И сам он… Так бы и втащил в табло. И какого хрена он вообще прилип к Машке? А та и рада, лыбится до ушей. А я, идиот, надеялся, что придет после каникул, на меня посмотрит. Может, даже и улыбнется. Вот так же. С чего я вообще это взял? С того, что ответила в Контактике? Не послала подальше, и на том спасибо. Вот и обтекай теперь, Сева. Смотри, как она с Кешим любезничает.

Твою мать, ладно бы еще с кем-то, но с Кешим⁈ Что она вообще нашла в этом петросяне долбаном? Клоун несчастный! Чучело! Как бабушка говорила, каков Антошка, такова и одежка. И одежка стремная, и рожа кривая, и имя тупое. Разве нормального человека могут звать Иннокентием?

Ебукентий, блин!

— Привет, Крись!

Она прямо расцвела. Зато Машка как-то сразу помрачнела.

А что такое, Машенька? Что тебе не нравится? Что твоей подружке кто-то улыбнулся?

Меня уже несло — от злости, от ревности, от разочарования. Так несло, что остановиться не мог.

Пришел историк Чижик, открыл кабинет. Опередив Машку, я бросил сумку на последнюю парту. Рядом с Вербицкой.

— Что за дела? — возмутилась Машка.

— Освобождаю тебе твое место. Лучше поздно, чем никогда, правда?

Мы стояли и смотрели друг на друга. А все вокруг — на нас. Я словно на пленку это снимал. Или нет, выжигал лазером на диск. И глаза — почти черные, сощуренные по-кошачьи. И подрагивающие ноздри. И стиснутые челюсти — так, что проступили углы. И губы, что-то беззвучно шепнувшие.

Ой, да ладно. Несложно догадаться. «Сволочь», что же еще. Я ж не Кешенька. Это он, наверно, золотко, солнышко, зайчик — или как ты там его называешь?

Она не выдержала первая. Дернула плечом, села рядом с обалдевшей Лидкой. Я тоже плюхнулся на стул и повернулся к Вербицкой, красной, как помидор.

— Крись, а давай вечером в кино сходим? Ты «Воздушного маршала» смотрела?

Она покачала головой.

— В смысле? — уточнил я. — Не смотрела или не пойдешь?

— Не смотрела. Пойдем.

— Да-да, сходи, Крисенька, — сладким голоском, полным яда, мяукнула Лидка. Наверняка и когти выпустила. — Расскажешь нам потом, как это. А то ведь никто до сих пор такой чести не удостоился — с Мирским куда-то сходить. Где уж нам, сирым и убогим. Это ты у нас теперь красоточка.

— Зависть — непродуктивное чувство, — хмыкнул я, расстреливая взглядом Машкин затылок. Как бы мне хотелось сейчас забраться туда и узнать, о чем она думает. Но не факт, что понравилось бы. Скорее, наоборот.

Звонок хлестнул по нервам, отозвался ноющим эхом в желудке. Начался урок, Чижик о чем-то рассказывал, но слова пролетали мимо, как гудок встречного поезда. Я все так пялился на Машку, на ее волосы, темно-каштановые, с рыжеватыми бликами там, где их касалось солнце. И рука тянулась тоже провести по ним. Одергивал себя, отворачивался — и встречался взглядом с Вербицкой, которая смущенно улыбалась и опускала глаза.

Дурочка, неужели не понимаешь, что происходит? Да, я свинья, и потом мне будет стыдно, очень стыдно, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Прости.

День тянулся, тянулся…

На перемене увидел, как Машка разговаривала с Вербицкой. Та стояла, опустив голову, и что-то говорила тихо. Будто оправдывалась. Машка пожала плечами, усмехнулась как-то противно-снисходительно. Мол, на фига мне сдался этот лузер, забери его себе, пожалуйста.

Может, конечно, они и не обо мне говорили. Может быть. Но так больно резануло этим хорошо знакомым ощущением собственной ненужности. А если и нужен кому-то, то лишь тем, кто не нужен мне. Разве что Женьке нужен, да и то в этом больше жалости и чувства долга.

В туалете мыл руки, посмотрел на себя в зеркало — на свою унылую рожу, на торчащие во все стороны пряди со светлыми концами, на серьгу в распухшем ухе. И так стало хреново — просто хоть вой. Врезал кулаком по стене, жалея, что это не чья-то мерзкая рожа. Боль словно прошла по касательной. Стоял и тупо слизывал кровь с разбитых костяшек.

Отец как-то рассказывал, что когда он был в моем возрасте или младше, все боялись ядерной войны. Вот сейчас мне вдруг захотелось, чтобы она началась. Чтобы весь мир сгорел в одну секунду. Вместе со мной. Пусть не будет ничего. Вообще ничего. И никого.

Вечером я подошел к Криськиному дому. Она уже ждала у парадной, без очков, нарядная, и мне стало еще паршивее. Мы шли по проспекту к торговому центру, она о чем-то болтала, а я изредка угукал, обозначая присутствие в эфире. Потому что говорить хотелось только о Машке. Но это было бы днище. Да и какой смысл о ней говорить — теперь?

Фильм этот я хотел посмотреть, но интерес пропал. Пырился на экран и не понимал, что там происходит. Криська поглядывала искоса на меня. Неужели подумала, что билеты в последнем ряду, чтобы целоваться? Может быть — но только не с ней. А сейчас просто потому, что всегда брал последний. Не любил, когда кто-то дышал в затылок.

Обратно шли молча. С каждым шагом становилось все гаже. Потому что не с ней я должен был идти сейчас. Не ее держать за руку — хотя ее я и не держал.

И уж точно не ее целовать в парадной — грубо, со злостью, думая о другой…

Глава 12

Глава 12

Маша

— Маш, а ты вообще о чем думаешь, а? — Кеший ткнул меня в бок. — Я кому объясняю? Мне не надо, я эту фигню ночью во сне решу.

— Кешка, скажи… — я посмотрела на него искоса, обгрызая ручку. — А я красивая?

— Ты-то? — хмыкнул он. — Тебе как — честно или чтобы приятно было?

— Понятно. Значит, уродина. Спасибо за правду.

— Какие же вы, бабы, душные! Я мог бы сказать, что просто зашибись какая красивая, тебе было бы приятно, но ведь не поверила бы. А знаешь почему? Ты сама считаешь себя, может, и не уродиной, но и не красавицей. Иначе не спрашивала бы. Лидочка вон точно таких вопросов не задаст, потому что уверена в своей неземной красоте. А ты, Маш… — Кеший окинул меня оценивающим взглядом. — Ты необычная. В стандарты не вписываешься, но глаз цепляешь. Хочешь страшную тайну? В третьем классе ты мне очень нравилась. Я даже какой-то стих трагический сочинил. Что-то про кровь-любовь, розы-морозы. Мечтал, что мы с тобой в парк пойдем гулять и я тебе мороженое куплю. Из карманных денег.

— Серьезно? — рассмеялась я. — А чего молчал-то? Счастье было так возможно.

— Боялся, наверно, — он пожал плечами. — А вдруг откажешься? Меня и так тогда гнобили все кому не лень. А потом мне Танька Лосева понравилась из «А». Я ее даже в кино пригласил, но она отказалась. Сказала, что над ней ржать все будут. Я ей ростом до уха был.

— Бедняга. А потом? — я вытащила из пакета печеньку и захрустела, роняя крошки на тетрадь.

— Я прострадал целых два года, пока она не переехала куда-то. В шестом и седьмом мне никто не нравился. Потом Катька Татаренко. И Алиска.