Смерти вопреки. Реальная история человека и собаки на войне и в концлагере - Вайнтрауб Роберт. Страница 70

Соблюдение подобия гигиены было очень важным для поддержания как духа, так и здоровья пленных. При побудках не предполагалось никаких утренних омовений – людей из бараков отправляли прямо на строительную площадку. Зубы гнили от нехватки фтора и становились темными. Реки пота высыхали на коже, вследствие чего запах тел дополняла уже жуткая, оскорблявшая обоняние вонь.

В каждом бараке, в каждом лагере был человек, имевший острые инструменты и обязанный заботиться о прическе и стрижке бород товарищей по плену. Впрочем, к услугам таких брадобреев прибегал не каждый. Многие позволяли растительности на лице превращаться в косматые бороды, а волосам – отрастать до плеч. Другие, в том числе и Фрэнк, стриглись. «Я издавна знаю, что самоуважение и внимание к личной гигиене и внешности – одно из непременных условий выживания, – записал Хартли, бывший одним из брезгливых пленных. – Если человек признавал поражение в этой области, он с нарастающей быстротой скатывался в одинокую могилу в джунглях».

Купание было более трудным делом. Пеший путь до ближайшего источника пресной воды был труден и долог. По дороге в числе прочего надо было на цыпочках пройти через частично затопленные стволы деревьев. Такое путешествие дозволялось только после дневной работы, но к этому времени большинство людей было слишком усталым, чтобы идти мыться. Поэтому пленные ждали дождя – и молились о нем. Ливни, низвергавшиеся на землю, позволяли помыться сотням человек, которые стояли голыми под карнизами бараков и купались в струях стекавшей по крышам воды. Холодная вода заставляла людей дрожать, их зубы стучали. Но им удавалось смыть с себя, по крайней мере, верхний слой грязи. Затем пленные сбивались в кучки в бараках, помещение наполнялось запахом людей, пришедших из-под дождя, и на какое-то время узники могли забыть о своем тяжелом положении.

Недостаток еды был серьезной проблемой в Паданге, Глоегоере и Ривер-Вэлли. Но в Пакан-Барое эта проблема превратилась в смертельную угрозу. Лагерного рациона едва хватало для выживания неработающего человека и катастрофически не хватало людям, занимавшимся тяжелым физическим трудом. Завтрак был обычным: гнусная тапиока и водянисый онгл-онгл. Ланч состоял из риса, который размазывали по мискам так, чтобы создать видимость равных для всех порций, и чашки жидкой похлебки из овощей (половник нелепой коричневой жижи, которая застывала при охлаждении). Ужин был, в общем, таким же, как и ланч, с добавлением всего того, что пленным удавалось добыть за день. По словам Фицджеральда, «этого было довольно мало, чтобы радоваться… но всегда оставался шанс добыть какое-нибудь мясо». Всю «добычу» варили с зеленым чаем или в кипяченой болотной воде.

«Мы пытались дополнить минимальную дневную порцию всеми мыслимыми способами, всем, что было съедобным, – клубнями, листьями, змеями, крысами, иногда даже мясом обезьян», – вспоминал Фрэнк. В меню шло все, что удавалось поймать или сорвать. Пленные ловили рыбу, саламандр, насекомых и ящериц, собирали орехи, ягоды, ядовитые грибы, цветы, зеленые листья и даже обдирали кору с деревьев, которая, как рассказывал Фримен, царапала внутренности желудков пленных. «Мы носили с собой жестянки, куда по дороге на работу собирали растительность джунглей, – добавил Фримен. – Это было сопряжено с риском: если б нас за этим занятием поймали японцы, у нас возникли бы серьезные неприятности». Чтобы варево стало чуть вкуснее, пленные добавляли в него немного чили. Столовые приборы делали из маленьких кусочков жести.

Но наесться никогда не удавалось. «Мы все были постоянно и мучительно голодны», – вспоминал Хартли.

«Казалось, каждый орган наших тел посылал нам сигналы боли, требуя пищи. Наши желудки испытывали боль, наши колени дрожали, мы жили от еды до еды в тупой безнадежности, зная, что даже после кормежки муки голода останутся и будут приглушены лишь отчасти и лишь на короткое время. Пища оказывала на нас такой же эффект, какой оказывает короткий полив на сад во время засухи: увлажняет поверхность земли, и не более того».

А еще военнопленные мучились от жажды. В данном случае проблему создавало не количество, а качество воды: она кишела болезнетворными организмами. «Для кипячения воды, чтобы не подхватить брюшной тиф, японцы дали нам бочку из-под горючего. Мы разводили в ней огонь, вокруг ставили наши жестянки и варили пищу, – вспоминал Фримен. – Каждый день, прибывая на строительную площадку, мы первым делом кипятили воду в бочке емкостью 290 литров». «Воде давали покипеть несколько минут, раздавался свисток, сообщавший о том, что питьевая вода готова, и мы как безумные бросались в очередь. Мы выпивали воду как можно скорее. Мы пили ее почти кипящей, так как исходили по́том», – рассказывал военнопленный Дж. Д. Пентни.

Военнопленные страдали кишечными заболеваниями. Амебная дизентерия безжалостно косила людей, а круглые черви с плохо помытых овощей заражали пищеварительные тракты людей по всей линии строительства. Гарри, один из друзей Кена Робсона, обнаружил, что заражен, самым страшным образом. Робсон вспоминает: «Однажды Гарри вскочил, сел на край койки и закашлялся. Засунув пальцы в рот, он вытащил оттуда длинного червя толщиной в карандаш и длиной сантиметров 25».

Тем временем японцы продолжали сокращать рационы для больных. В результате многие отказывались признаваться в том, что больны, и работали до тех пор, пока не падали рядом со строившейся линией, и оставались там, где упали, пока в конце дня товарищи не уносили их обратно в лагерь. Японцы говорили пленным, чтобы они сами решали, больны они или нет; больным (и потому нечестным) военнопленным еды не полагалось вовсе; все сокращенные наполовину рационы – результат милости императора. Среди пленных была распространена бери-бери, а свирепствующая дизентерия наносила двойной удар, поражая людей, как объяснил Кен Робсон, и физически, и психологически. «Потеря контроля над телом не только приносила физические страдания, но и унижала… Ты не мог ничего с этим поделать – и это было особенно отвратительно».

Джуди переносила все эти страдания вместе с людьми.

Хотя Фрэнк трудился по 12, 13, а порой и по 16 часов в сутки, Джуди оставалась в зарослях неподалеку. Она играла в потенциально опасную игру в прятки. Превращение Джуди в подлинную «собаку-человека», превращение талисмана корабля, большую часть жизни проведшего на воде и, несмотря на генетическую предрасположенность, так и не научившегося указывать дичь, в одичавшую собаку, способную выживать в условиях дикой природы, продолжалось и было весьма примечательным. «Она перестала быть ручной, послушной собакой, – отмечал Фрэнк. – Она превратилась в тощее животное с пятнистой шкурой, животное, выживавшее благодаря хитрости и инстинктам».

Когда ее нюх адаптировался к новой среде обитания, ее главным занятием стала добыча пищи – для себя самой, Фрэнка и его товарищей. Джуди ловила змей и крыс благодарным людям, которые добавляли мясо к своим жалким вечерним тропезам.

Когда Джуди не искала пищу и не пряталась от другого зверья, она просто лежала в зарослях и ждала сигнала присоединиться к Фрэнку. Хотя другие лагеря военнопленных были более открытыми, железнодорожную ветку, идущую от Пятого лагеря, по большей части окружали деревья и кустарник, так что Джуди могла следить за своим другом, оставаясь совершенно невидимой для любого находившегося поблизости охранника[8]. «Другая опасность исходила от местного населения, – вспоминал Фрэнк, но и тут удаленность строительной площадки спасала. – По счастью, собака редко вступала в контакт с жителями, потому что рядом с железной дорогой находилось всего несколько деревень».

Так было не везде, и в результате собак здесь водилось очень мало. Собачье мясо – деликатес для японцев и корейцев, редкое лакомство для суматранцев [11], и, как оказалось, оно стало средством к существованию для голодающих пленных, которые ели собак, если (и когда) могли их поймать. Собачье мясо ели даже пленные-европейцы[9]. Например, Джон Пёрвис. В какой-то момент в конце войны Пёрвиса перевели в другой лагерь, от Джуди, но его опыт и отношения с пойнтером нимало не влияли на бурчание в желудке. В новом лагере японские офицеры держали маленькую собачку, скорее всего планируя съесть ее на празднике, когда он настанет.