Дочь палача и дьявол из Бамберга - Пётч Оливер. Страница 92

В углу, уронив голову на грудь, сидела пожилая служанка. По всей видимости, она спала.

Самуил кашлянул, и старуха встрепенулась. Она взвизгнула и едва не упала в обморок, но потом разглядела в полумраке знакомых людей и облегченно перекрестилась.

– А, это вы, – вздохнула она. – Я уж думала…

– Не бойтесь, оборотни крайне редко пользуются дверьми, – перебил ее Самуил. – Чаще они с ревом врываются в окно. Вы же сами говорили об этом вчера, забыли? – Он показал на дверь. – Хорошо, Агата, можете отправляться на мессу. Мы сами позаботимся о больном.

Служанка с благодарностью кивнула и выскользнула из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, Самуил бросился к окну и сорвал полотно.

– Ханжа чертова, – ругнулся он. – Думает, видимо, что сможет таким образом отгородиться от нечистых сил…

Яркий утренний свет ворвался в комнату, и только тогда Симон разглядел викария. Под бесчисленными одеялами Себастьян Харзее походил на маленькую куклу. Впечатление усиливалось восковым оттенком его лица. Симон запоздало сообразил, что причина в том, что все мускулы лица у викария свело судорогой. Единственное, что еще сохраняло подвижность, это глаза, бегающие, как у настороженной мыши. С уголка рта тонкой нитью стекала слюна.

«Он видит нас, несомненно! – пронеслось у Симона в голове. – И слышит тоже, наверное… Жуткое состояние! Он как заживо погребенный».

– Ночью он еще дрожал и даже пару раз шевельнулся, – сказал Самуил, откинув одеяла и открыв взору бледное тело викария, одетое лишь в тонкую ночную рубашку. – Но несколько часов назад его парализовало окончательно. Только глазами вращает, причем довольно злобно.

– А что с зубами? – спросил Симон. – Вчера они были такие длинные и острые на вид… Ты их осмотрел?

Самуил кивнул.

– Вполне нормальные зубы. Думаю, причина была в том, что судорогой ему растянуло губы и ближайшие к ним мускулы. Меня больше занимает реакция, которую мы наблюдали еще вчера…

Доктор взял кувшин воды и подошел к кровати так, чтобы викарий его увидел. По телу Харзее внезапно пробежала дрожь. Он не мог двигаться, но взгляд его ясно выражал отвращение. Каждая жилка в его теле, казалось, готова была разорваться. На губах выступила белая пена. Самуил отставил кувшин на стол, и викарий заметно успокоился.

– Он действительно боится воды, – прошептал Симон.

– Любой жидкости, – поправил его лекарь. – Как я уже сказал, чрезвычайно интересно. Сколько я занимаюсь медициной, а такого еще никогда не видел… – Он вздохнул и тряпкой вытер пену с лица Харзее. – Сегодня утром Агата обрызгала его святой водой – так бедняга дергался, как рыба, выброшенная на берег. Теперь старуха, конечно, твердо убеждена, что викарий стал оборотнем.

– И бросился он на меня, кстати, прямо как волк, – заметил Симон. – Что это за ужасная болезнь, от… – Он вдруг замолчал.

– Что такое? – спросил растерянно Самуил.

Фронвизер не ответил. Он склонился над больным и торопливо осмотрел его шею. Ранка от укуса так и не зажила, и вокруг нее по-прежнему краснел тонкий обод. В голове заученной молитвой повторялись слова Бартоломея:

Человеку есть чему поучиться у зверей, господин цирюльник. Например, покорности и смирению…

Колокола за окном вдруг смолкли, и наступила почти зловещая тишина.

Есть чему поучиться у зверей…

– Какими же мы были глупцами! – пробормотал наконец Симон. – Полными идиотами! Это все время было у меня перед носом.

– Ты это о чем? – спросил Самуил. Он тоже подошел к больному и взволнованно смотрел на цирюльника. – Если ты нашел разгадку, то рассказывай, не томи!

Тот ухмыльнулся:

– И сколько же кофе я за это получу?

– Да хоть целый амбар, если я смогу раздобыть столько, вымогатель! За что Господь наказал меня таким наглым другом? – Самуил вознес руки к потолку. – Давай же, выкладывай!

Симон еще раз бросил взгляд на викария. Тот, казалось, уставился на цирюльника, и в глазах его читалась ненависть вперемешку с беспредельным страхом. На подушку с уголка рта снова потянулась ниточка слюны.

Потом Симон озвучил диагноз.

Закутанный в простой широкий плащ, в надвинутом на лицо капюшоне, Якоб шагал к соборной площади. Заморосил мелкий дождик, поэтому внешность палача не бросалась в глаза. Его почти никто не знал в этом городе, и все-таки он старался привлекать как можно меньше внимания. Правда, Куизль понимал, что при его росте в шесть футов задача эта была не из легких.

Народ уже стекался к собору. Многие перед этим навещали могилы покойных родственников и оставляли там свежевыпеченный хлеб в форме оленя или маленького человечка – так называемые поминальные хлебы. В День поминовения, как гласили предания, мертвые поднимались из чистилища в поисках отдохновения. Якоб надеялся, что их души не станут донимать его в крипте.

Палач огляделся и сразу отыскал в толпе Иеремию. Как они и договаривались, старик ждал его у восточного портала перед собором. Он тоже надел неприметный плащ с широким капюшоном. Памятуя о безобразном лице Иеремии, Куизль счел такое решение весьма разумным.

– Народу-то – прямо не протолкнуться, – проворчал он, подойдя к калеке.

Иеремия хихикнул:

– Чуют гнев Господень. Страх с незапамятных времен гонит людей в церковь. Во время охоты на ведьм было точно так же… – Он поманил палача. – Давай войдем вместе с толпой, так мы привлечем меньше внимания. – И поспешил к дверям.

Они вошли в собор и примкнули к длинной веренице верующих. В каком бы городе ни доводилось бывать Куизлю, он всегда поражался пышному убранству церквей, и в особенности соборов. Вот и здесь всюду стояли дорогие статуи святых, епископов и мучеников. Алтари были украшены позолотой, вокруг массивных саркофагов выстроились серебряные и золотые канделябры. Сквозь высокие витражи на многочисленные колонны, арки и ниши внутрь лился яркий утренний свет.

«И пусть снаружи наступит конец света, – подумал Куизль. – Главное, что в церкви открывается окно в рай. Тогда нынешняя жизнь кажется уже не такой жалкой…»

Они миновали очередную статую – королевского всадника на сером жеребце, – и вскоре их обступили погруженные в молитвы женщины преклонных лет, согбенные старцы и молодые люди с детьми, которых тоже было предостаточно. Все толкались у скамей в центральном нефе. Впечатление складывалось такое, словно весь Бамберг собрался на мессу. Среди колонн клубился дым от ладана, над толпой лились низкие гипнотические звуки органа. Некоторые из прихожан стояли на коленях между скамьями, прямо на холодном полу, и по-прежнему держали в руках пустые корзины из-под хлеба, которым одаривали усопших родственников на городских кладбищах.

Куизль посмотрел вперед и заметил, что здесь, в отличие от церкви в Шонгау, было сразу два клироса с алтарями, с западной и восточной сторон. Иеремия заметил его взгляд.

– Сегодня служба будет у восточного алтаря, – объяснил он вполголоса. – Нам это на руку. Наш проход расположен в противоположной стороне. Может, никто на нас и не посмотрит, будем надеяться.

Они протиснулись сквозь толпу и заняли места на одной из последних скамей. Орган умолк, и в сопровождении причетников с кадильницами появился облаченный в мантию генеральный викарий, замещавший Себастьяна Харзее. Прихожане поднялись. Священник начал с приветствия на латыни, но после отступил от привычного порядка службы и с серьезным выражением обратился к верующим.

– Братья и сестры, – начал он с дрожью в голосе. – Все вы знаете, что наш дражайший викарий Харзее пал… – он запнулся и перекрестился. – Пал жертвой оборотня. Как я слышал, душа его до сих пор борется со скверной. Помолимся же за него.

Люди встали на колени и забормотали молитвы. Кто-то плакал, другие покачивались, словно в трансе, взад и вперед. Чтобы не привлекать к себе внимания, Куизль тоже зашептал молитву. Из рассказов Симона он знал, что викарий был коварным ханжой и горожане терпеть его не могли. Но теперь они оплакивали его, словно агнца божьего.