Твоя кровь, мои кости (СИ) - Эндрю Келли. Страница 38

— Мне поклонялись, — продолжал он. — Меня прославляли. Меня умащали елеем и делали все подношения. Гильдия вела себя так, словно это был настоящий дар — быть любимым смертными. Но я никогда не просил их обожания. Я никогда не просил бессмертия. Я никогда не просил ничего из этого.

На этот раз, когда он столкнулся с ней, она отлетела в угол. Он уперся руками в стену, зажимая ее там.

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе ответы? Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свою душу? А как насчет того, чего хочу я?

Она вглядывалась в его лицо, ее голос перешел на шепот.

— Чего ты хочешь?

И вот он — неразрешимый вопрос с невозможными ответами. Он хотел узнать, остался ли прежним вкус ее губ после стольких лет. Он хотел исправить все ужасные поступки, которые совершил. Он хотел вернуться к прошлой ночи — к молчанию лягушки-быка и ее глазам, потемневшим от подтекста, — и забраться в постель рядом с ней.

Но было слишком поздно.

— Я хочу уйти, — сказал он. — И не хочу, чтобы ты шла за мной.

***

Когда Питер добрался до главной спальни, было уже поздно. Ощупывая пульсирующую жилку на виске, он остановился на пороге. Уайатт крепко спала в постели, ее грудь вздымалась и опускалась под лоскутным одеялом. Рядом с ней развалился зверь.

— Убирайся, — приказал Питер.

Морда зверя расплылась в улыбке.

— Меня попросили быть здесь.

— Мне все равно. Я же говорил тебе держаться от нее подальше.

При жизни улыбка Джеймса Кэмпбелла была заразительной, как зевок. После смерти она выглядела только тревожащей. Он производил впечатление опустошенного мальчишки. «Ты раскрываешь свои карты», - говорила она.

— Ты знаешь, я не причиню ей вреда.

— Нет, — согласился Питер, — только нашепчешь ей на ухо свой яд.

— Необходимо сделать подношение. — Существо откинулось назад, вяло закинув руки за голову. — Ты видел, что там происходит. Самые темные уголки леса проливаются кровью на ферму. Мир Уайатт не может так долго удерживать таких, как я, не разрушаясь. Он трещит по швам.

— Так уходи, — выплюнул Питер. — Забирайся обратно в нору, из которой выполз.

Улыбка скелета стала еще шире.

— Только с тобой, любовь моя.

В конце концов, Питер устроился на бархатном диване у окна, примостившись на соседней подушке. Кошка казалась такой же напряженной, как и он сам, ее хвост подрагивал, а взгляд был острым и настороженным. Он не стал бы затевать драку — не сейчас, когда очередная стычка могла разбудить Уайатт и вызвать подозрения, — но и не оставил бы ее здесь одну.

Каким-то непостижимым образом минуты пролетали незаметно. Они громоздились одна на другую, пока не превратились в тихий, удушающий час. И все это время зверь наблюдал, как он ерзает, с этой ужасной улыбкой на морде. Уайатт тихо похрапывала, свернувшись калачиком под одеялом.

В конце концов, несмотря на все свои усилия, Питер заснул. Он то проваливался в сон, то выходил из него, мучимый видениями стража смерти, его желтоватого лица, сияющего на солнце и улыбающегося. Преследуемый воспоминаниями о том, как Уайатт Уэстлок прижималась своими губами к его под грозовым небом, мыслями о том, как она снимет с него кожу и обнаружит темно-синие веера сцеволы, обвивающие его кости.

Когда он проснулся, у него было ощущение, что это Джеймс разбудил его.

«Не Джейми», — произнес голос в его голове. — «Его труп».

Эта мысль была холодна, как лед. С бешено колотящимся сердцем он вскочил на ноги и в темноте раннего утра оказался лицом к лицу со своим преследователем.

— Она ушла, — сказал он. Воротник его рубашки был пропитан кровью, алая струйка стекала по подбородку. В комнате стоял слабый запах разложения, будто что-то заползло в стены и умерло. Взглянув на окно, Питер понял, почему. Толстые веревки гниющего вьющегося плюща пробились ночью сквозь деревянные планки.

Внутренности Питера сковал страх. Он протиснулся мимо существа и обнаружил, что кровать пуста, одеяло сброшено. Слегка приподнявшись на смятом матрасе, Крошка громко мяукнула… от этого предостерегающего кошачьего вопля волосы у него на затылке встали дыбом. Он повернулся к зверю, крепко сжав кулаки.

— Я думал, ты за ней наблюдаешь.

— У меня были дела, о которых нужно было позаботиться.

— Дела. — Он направился в прихожую, по пути спотыкаясь о носки. — Ты хочешь сказать, что собирался кого-то убить?

— Это для твоего же блага, — раздался ответ в полушаге позади него. — Чем дольше я голодаю, тем труднее мне становится сохранять форму. Если ты не хочешь, чтобы твоя самая темная тайна истлела прямо у нее на глазах, мне нужна пища. Мы заодно, ты и я.

Он не обращал внимания на то, как голос зверя пронизывал его насквозь, пока он открывал дверь за дверью, переходя из одной комнаты в другую, преследуемый ужасным, ноющим чувством, от которого не мог избавиться. Окна во всем доме были наглухо заколочены. Никаких входов. Никаких выходов. Не было пути ни внутрь, ни наружу.

И все же зверь был прав. Уайатт исчезла.

Он был на полпути к спальне Уайатт, когда ноющее чувство сменилось пониманием. Сунув руку в карман, он нащупал фотографию, которую спрятал туда накануне. Это была его весомая улика. Его вечное проклятие.

Он протиснулся в спальню, на ходу выворачивая карманы. Небо над зияющей пастью крыши напоминало бледный, лишенный красок суп. Низко стелющийся туман окутал весь Уиллоу-Хит.

Его карманы были пусты. Фотография исчезла.

А там, в плотной стене из тумана, Уайатт Уэстлок пробиралась к лесу.

20 Уайатт

Когда Уайатт была маленькой — до того, как переехала жить к ним навсегда, — она проводила весенние каникулы в Салеме со своей тетей и кузиной. Визиты всегда были долгими и скучными, то тут, то там перемежавшимися вспышками хаоса. Ее мать и тетя коротали послеобеденное время, плохо готовя и напевая, а днем напивались и предавались ностальгии, поручая Маккензи и Уайатт скучнейшую работу — собирать утреннюю росу с цветов с клумб перед домом.

— Я не понимаю, почему мы не можем просто покрасить яйца, как обычные люди, — говорила Уайатт, выжимая тряпку, чтобы вода, бледная и мутная, стекла в тазик.

— Потому что, черепашка, — отвечала ее тетя, обходя комнату с палочкой медленно тлеющих благовоний, — мы чтим богиню Эостру. Иней растаял. Дни стали длиннее. Сейчас время смертей и перерождений… полезно сохранять ясную голову.

— Я прекрасно справляюсь с этим, набрав воды из раковины, — бормотала Уайатт себе под нос под взрыв смеха Маккензи.

Эти воспоминания — те, что были у нее в семье со стороны матери, — отличались от воспоминаний об Уиллоу-Хит. Ферма была самым одиноким местом на земле, потому что ее отец содержал на ней только незнакомцев. Маленькая, захламленная квартира ее тети была наполнена смехом, даже когда в ней были только они четверо и кошка.

— У тебя руки садовника, — сказала ей тетя однажды вечером, спустя много времени после захода солнца. Она уговорила Уайатт погадать по ладони, хотя Уайатт поначалу отказалась.

— Ты с земли, и земля в твоей крови.

— Прах к праху, — заметила Маккензи с дивана, разглядывая ожерелье из белого золота в форме полумесяца. — Мы все сделаны из земли, мам, это не совсем потрясающая новость.

— Это совсем другое. — Глаза тети Вайолет остекленели в свете медленно тающих свечей, ее хватка на руке Уайатт была острой, будто когтями. Она внезапно подняла голову, и ее лицо осветилось изнутри. — Она изменилась.

Сидя в кресле с подлокотниками в углу, ее мать поставила на стол кружку с чаем, которую держала в руках последний час.

— Не пугай ее, Ви.

— Я говорю ей только то, что вижу, — запротестовала тетя Вайолет. Несколько свечей между ними погасли, хотя ни одна из них даже не вздохнула.

— Прекрати кровообращение, — прошептала она, — и мир сгниет от твоего прикосновения. Все, что ты будешь делать после этого, будет связано со смертью. — В голосе тети, когда она говорила, было что-то зловещее. Что-то далекое и чужое. Последняя свеча погасла. Они остались в темноте, не слыша отдаленного воя полицейской сирены. Над креслом ее матери зажглась лампа. Она смотрела на Уайатт через всю комнату, не произнося ни слова, и краска схлынула с ее лица.