Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 63

— Несколько сотен лет назад, как раз когда паломники думали: «А почему бы и нет, а? Погнали», — упал какой-то из этих монстров. Гнилое бревно — прекрасная рассада. Всходы воспользовались им как грядкой, будто их посеял сам Бог с мотыгой!

Перед Мими что-то поблескивает, раскрывшись в пятнистом свете, — как роса выдает паутину. Тугие сети десятков тысяч видов, сплетенных слишком тонко, чтобы их мог отличить друг от друга человек. И кто знает, что за лекарства там таятся? Новый аспирин, новый хинин; новый таксол. Уже повод, чтобы одна эта последняя роща оставалась нетронутой подольше.

— Это просто нечто, да?

— Еще бы, Дуглас.

Этот человек пытался спасти ее сосны. Заслонить деревья от пил телом. Ее бы здесь не было, даже в этом обреченном раю, без него. Но, на ее взгляд, он все-таки ненормальный чуть выше среднего. Его лихая готовность на что угодно пугает. Он игриво смотрит на лес впереди, и чувствуется в этом взгляде что-то неприрученное. Он вертит головой, дивясь толпе, довольный, как щеночек, что его пустили домой.

— Слышала? — спрашивает он.

Но Мими не нужно лишний раз спрашивать. Через четверть мили тупой гул обостряется. Дальше по дороге, за кустарниками, горчичные и рыжие машины взрывают землю — грейдеры и скреперы прокладывают дорогу на новую территорию.

— Ну блин, Мими. Сама посмотри, что они делают с этой красотой. Что они делать?

Протестующие упираются в ворота из сплавленных металлических прутьев. Авангард останавливается, вокруг разливаются транспаранты. Женщина с мегафоном говорит:

— Мы готовы войти на просеку. Это уже проникновение на лесозаготовки, против которых мы протестуем. Кто не хочет, чтобы его арестовали, оставайтесь здесь. Ваше присутствие и голоса все равно важны. Пресса увидит ваше отношение!

Аплодисменты, словно трепет тетерева.

— Те, кто готов пойти дальше, — спасибо. Мы идем. Сохраняйте порядок. Сохраняйте спокойствие. Не поддавайтесь на провокации. Это мирное противостояние.

Часть толпы подходит к воротам. Мими выгибает бровь, глядя на Дугласа.

— Уверен?

— До хрена. Мы же здесь за этим, да?

Она задумывается: «здесь» — это край национального леса, продающегося на аукционе, или «здесь» — это Земля, единственная сущность, способная на предвидение? Потом выкидывает всю философию из головы.

— Пошли.

Еще десять футов — и они преступники. Рев становится тошнотворным. Через полмили они встречают человеческую изобретательность на пике. Металлических бестий Мими может назвать лучше, чем разные деревья. Дальше по просеке — валочно-пакетирующая машина, собирает пачки небольших стволов, срезает сучья и подравнивает бревна, за день выполняя то, на что у живой бригады уйдет неделя. Саморазгрузочный трейлер, укладывает срезанные бревна в себя. Ближе продлевает дорожное полотно фронтальный погрузчик, а скрепер ровняет ее перед приездом катка, Она узнала о машинах, которые впиваются пастью в пятнадцатифутовые деревья и дробят их быстрее, чем кухонный комбайн измельчит морковку. Машинах, которые укладывают бревна, как зубочистки, и тащат на лесопилки, где пятифутовые стволы вращаются на стержнях так быстро, что одно только касание наклонного лезвия срезает плоть непрерывным слоем шпона.

Дорогу перегораживают каски. Бригадир говорит:

— Вы на чужой собственности.

Женщина с мегафоном, в которую Мими уже по-детски втюрилась, отвечает:

— Это общественные земли.

Другой обладатель мегафона отдает приказ, и протестующие рассеиваются по грунтовой дороге. Садятся плечом к плечу поперек нее. Мими и Дуг берут друг друга под руки, вливаясь в прочную линию. Мими сцепляет ладони перед собой в замок. Шелковица нефритового кольца впивается в запястье. Когда лесорубы понимают, что происходит, дело уже сделано. Два конца живой цепи приковывается велосипедными замками к деревьям по бокам дороги.

К сомкнувшейся линии подходят два вальщика. Их укрепленные сталью сапоги доходят чуть ли не до уровня глаз Мими.

— Блин, — говорит блондин. Мими чувствует его искреннее беспокойство. — Когда вы уже повзрослеете и придете в себя? Может, не будете лезть в наше дело, а мы не будем лезть в ваше?

— Это общее дело, — отвечает Дуглас. Мими слегка его дергает.

— Хотите знать, где настоящие проблемы? В Бразилии. Китае. Вот где безумные вырубки. Вот там и протестуйте. Посмотрим, что они сделают, когда вы скажете, что им нельзя разбогатеть, как нам.

— Вы вырубаете последний американский старый лес.

— Да вы не отличите старый лес, даже если он на вас упадет. Мы работаем на этих холмах уже десятилетиями и засаживаем все обратно. Десять деревьев на одно срубленное.

— Поправка. Я засаживал. Десять ростков, годящихся только на целлюлозу, в обмен на этих древних гигантов.

Мими наблюдает, как бригадир производит экономные расчеты. Интересная штука, капитализм: деньги, которые теряешь от замедления, всегда важнее денег уже заработанных. Один вальщик взмахивает сапогом и брызжет грязью в лицо Дугласа. Мими ослабляет хватку, чтобы стереть, но Дуглас ее сжимает.

Еще капли грязи.

— Ой! Простите, ребят. Я это случайно.

Мими взрывается.

— Ты бандит!

— Поговорите об этом вон с теми ребятами. Засудите меня из своей тюремной камеры.

Вальщик показывает за сидячую вереницу, где на дорогу Лесной службы высыпает полиция. Они разбивают цепь с такой легкостью, будто срывают одуванчик. Снова сковывают звенья наручниками. Между Мими и Дугласом оказывается два человека, еще по двое — сбоку. Их оставляют сидеть на грязной дороге, пока полиция наводит порядок.

— Мне надо пописать, — говорит Мими копу где-то в два часа дня. Через полчаса повторяет ему же: — Мне очень-очень надо в туалет.

— Нет, не надо. Вообще не надо.

Моча стекает по ноге. Она начинает всхлипывать. Женщина, к которой она прикована, давится и кривится.

— Простите. Простите, не сдержалась.

— Ш-ш-ш, все хорошо, — говорит Дуглас, прикованный через два человека. — Не забивай голову. — Ее всхлипы все истеричней. — Все хорошо, — твердит Дуглас. — Я тебя обнимаю, мысленно.

Плач прекращается. И не начнется еще много лет. Воняя, как помеченное собакой дерево, Мими подчиняется аресту. Когда полицейская в участке снимает ее отпечатки, она впервые со смерти своего отца чувствует, что отдала дню все, что он просил.

НА МАКУШКУ РЭЯ ОПУСКАЕТСЯ ПОЦЕЛУЙ, сзади, пока он сидит в своем кабинете и читает. Поцелуи, быстрые и точные, словно индуктивно управляемые бомбочки, — в эти дни фирменная черта Дороти. И всегда леденят кровь.

— Ушла петь.

Он выгибает к ней голову. Ей сорок четыре, но для него — как двадцать восемь. Это все отсутствие детей, думает он. Расцвет никуда не ушел, чистейшая приманка, словно у нелепой красоты еще остались дела, даже намного позже молодости. Джинсы и блузка из белого хлопка, собранного в гармошку, облегают ее заунывные ребра. Все приправлено сиреневой шалью, очаровательно растрепанной и наброшенной на шею — это единственной участок кожи, что, как она думает, ее выдает. Волосы ниспадают на шаль — блестящие, каштановые, идеальные, все той же длины, как когда она пробовалась на леди Макбет на их первом свидании.

— Прекрасно выглядишь.

— Ха! Я рада, что тебя подводят глаза, — она щекочет место, куда упал поцелуй. — Уже редеют, вот тут.

— Время — крылатая колесница.

— Пытаюсь представить такой транспорт. И как он работает?

Он выгибается сильнее. В руке у ее ног бегуньи сжат бледно-зеленый «Питерс Эдишен» с гигантским черным словом на обложке:

рассеченным ее идеальной рукой. Ниже — поменьше:

Концерт — в конце июня. Она стоит на сцене с двумя сотнями других голосов, незаметная среди женщин, не считая того, что Дороти — одна из немногих, кто еще не поседел, и поет: