Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 61

— Китти Дженовезе. Эффект свидетеля. Дарли и Латане, 1968 год.

— Но с ним-то все хорошо?

— Помнишь, нам надо было ответить, поможем ли мы человеку, если…

Женский крик внизу просит вызвать скорую. Но, когда санитары въезжают на внутренний двор, профессор Рабиновски уже скончался от инфаркта миокарда.

— Я НЕ ПОНИМАЮ, — говорит роскошный будущий медик, сидя в «Бакки». — Если ты думал, что он демонстрирует эффект свидетеля, почему просто остался сидеть?

Она берет уже третий кофе со льдом, и это беспокоит Адама.

— Суть не в том. Вопрос — почему ничего не сделали остальные пятьдесят три человека, включая тебя, которые думали, что у него инфаркт. Я-то думал, что он над нами прикалывается.

— Тогда встал бы и сказал!

— Я не хотел портить представление.

— Должен был вскочить уже через пять секунд.

Он бьет по столу.

— Ни хрена бы не изменилось!

Она отдергивается в глубину будки, будто он хотел ударить ее. Адам поднимает ладони, наклоняется извиниться — и она отдергивается снова. Он застывает с руками в воздухе, увидев то, что видит испуганная девушка.

— Прости. Ты права.

Последний урок профессора Рабиновски. То, что психология и в самом деле практически бесполезна. Адам расплачивается и уходит. И больше ее не видит, разве что на следующей неделе, в четырех местах от него, пока два часа идет итоговый экзамен.

ОН ПОСТУПАЕТ В НОВУЮ послевузовскую программу по социальной психологии в Санта-Крузе. Кампус — зачарованный сад на горе с видами на залив Монтерей. Хуже места для диссертации не придумаешь — да и для любой работы в принципе. С другой стороны, идеальное место для межвидовых контактов с морскими львами на пирсе, ночным лазаньям по Закатному древу голым и накуренным, валяния на Большом лугу, поиска темы диссертации в безумных облаках звезд. Через два года остальные начинают звать его Предвзятым Парнем. В любом разговоре о психологии общественно-экономических формаций Адам Эппич, магистр наук, заваливает слушателей исследованиями о том, что унаследованная когнитивная слепота никогда не даст людям действовать в своих интересах.

ОН СОВЕТУЕТСЯ С НАУЧРУКОМ. Профессор Мике Ван Дейк, обладательница великолепного голландского боба, отрывистых согласных и смягченных чувственных гласных. На самом деле она приглашает его к себе в кабинет каждые две недели в надежде, что новый подопечный наконец приступит к исследованиям.

— Ты никуда не движешься.

И это правда, он развалился на ее викторианской кушетке на другом конце кабинета, словно она его психоаналитик. Это забавляет обоих.

— Не двигаюсь?.. Глупости. Я в принципе парализован.

— Но почему? Ты раздуваешь из мухи слона. Представь эту диссертацию… — у нее не совсем получается произнести звук «т», — как длинный проект для семинара. Не надо спасать мир.

— Нет? Можно хотя бы пару стран?

Она смеется; ее широкий прикус ускоряет его пульс.

— Послушай, Адам. Притворись для себя, что это никак не связано с твоей карьерой. Никак не связано с одобрением профессоров. Что конкретно ты лично хочешь открыть? Какая тема принесет тебе удовольствие на пару лет?

Он следит, как слова слетают с этих красивых уст, свободные от социологически-научного жаргона, который она любит подбавлять на семинарах.

— Удовольствие, говорите…

— Ш-ш. Ты же хочешь что-то знать.

Он хочет знать, думала ли она о нем когда-нибудь, хоть раз, с точки зрения секса. Это вполне возможно. Она всего на десять лет старше. И она — хочется сказать «энергичная». Адам чувствует странное желание рассказать, как пришел сюда, в ее кабинет, в поисках темы. Хочется вытянуть всю свою интеллектуальную историю в прямую линию — от момента, как он раскрашивал муравьев лаком для ногтей, до того, как у него на глазах скончался его любимый наставник, — и спросить, куда эта линия ведет.

— Мне интересно… разослепиться. — Он украдкой бросает взгляд на профессора Ван Дейк. Вот если бы люди бешено багровели, когда чувствуют влечение. Сразу сократился бы невроз у всего вида.

Она поджимает губы. И даже не знает, как ей это идет. — Разослепление? Уверена, это слово что-то значит.

— Могут ли люди принимать независимые нравственные решения, идущие наперекор убеждениям их племени?

— Ты хочешь изучить преобразовательный потенциал как производную сильного фаворитизма внутри консолидированной группы.

Он кивает, но как же его бесит этот жаргон.

— Дело такое. Я считаю себя хорошим человеком. Хорошим гражданином. Но, скажем, я хороший гражданин раннего Рима, когда у отца была власть — а иногда и обязанность — убить своего ребенка.

— Понимаю. И ты, хороший гражданин, мотивирован сохранить позитивную индивидуальность…

— Мы в ловушке. В ловушке социальной идентичности. Даже когда большая, огромная истина смотрит нам прямо… — Он слышит насмешки коллеги: «Предвзятый Парень».

— Ну, нет. Очевидно, нет, иначе внутри консолидированной группы никогда не произошла бы перестройка. Преобразование социальной идентичности.

— Правда?

— Конечно! Здесь, в Америке, люди за одно поколение перешли от убеждения, что женщины не могут голосовать, до женщины-кандидата в вице-президенты крупной партии. За несколько лет — от Дреда Скотта до эмансипации. Дети, иностранцы, заключенные, женщины, черные, инвалиды и душевнобольные: все стали из собственности личностью. Я родилась во время, когда мысль, чтобы шимпанзе выслушали в суде, казалась полным абсурдом. Когда ты будешь моего возраста, мы уже будем удивляться, как лишали животных положения разумных существ.

— А сколько вам, кстати, лет?

Профессор Ван Дейк смеется. Ее точеные высокие скулы розовеют; он уверен. Попробуй это скрыть с такой кожей.

— Пожалуйста, не отходим от темы.

— Я бы хотел найти личностные факторы, которые позволяют отдельным личностям задумываться, почему все остальные так слепы…

— …тогда как другие все еще стабилизируют преданность к консолидированной группе. Вот мы к чему-то и приходим. Это может быть темой. Если сильно сузить и уточнить. Можно рассматривать следующий шаг в этой же исторической прогрессии сознания. Изучать тех, кто поддерживает точку зрения, которую любой в нашем обществе считает безумной.

— Например?

— Мы живем во времена, когда говорят о нравственном авторитете выше человеческого.

Ловкое напряжение мышц живота — и он сидит.

— В каком смысле?

— Ты видел новости. Люди по всему побережью рискуют жизнью ради растений. На прошлой неделе я читала статью — мужчине отрезала ноги машина, к которой он пытался приковаться.

Адам и правда видел статьи, просто не обратил на них внимания. Теперь не понимает, почему.

— Права растений? Личность растений. — Мальчик, которого он однажды знал, прыгнул в яму и рисковал быть погребенным заживо, чтобы защитить от вреда саженец нерожденного брата. Тот мальчик мертв. — Ненавижу активистов.

— Вот как? И почему?

— Ортодоксия и речевки. Скука. Ненавижу, когда гринписовцы дергают меня на улице. Любой, кто строит из себя праведника… просто не понимает.

— Что не понимает?

— Как мы все безнадежно хрупки и неправы. Во всем. Профессор Ван Дейк хмурится.

— Понимаю. Хорошо, что мы не проводим психологическое исследование тебя.

— Правда ли эти люди апеллируют к какому-то новому и нечеловеческому нравственному порядку? Или просто любят, когда все вокруг красивое и зеленое?

— Тут в дело и вступают контролируемые психологические измерения.

С виду он чуть усмехается. Но внутри него нарастает что-то большое, и он не может даже шелохнуться, а то оно пропадет. Путь вперед.

— Формирование идентичности и Большая пятерка факторов личности у активистов за права растений.

— Или: к кому на самом деле прикасается «обнимальщик деревьев», когда обнимает дерево?