Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 74

— Мимас?

Уже маленькая победа — чтобы он произнес это имя.

ХРАНИТЕЛЬ ДАЕТ ПО ЛЕСОРУБАМ залп из бумажных бомб. Развернутые, они демонстрируют карандашные эскизы жизни на высоте в двести футов. Лесорубы впечатлены.

— И ты это сам нарисовал?

— Каюсь, грешен.

— Серьезно? У вас там даже черника?

— Ведрами!

— И пруд с рыбками?

— И это еще не все.

ИДУТ ДНИ, сырые и ледяные, один унылей другого. Смена, которую ждали Хранитель и Адиантум, так и не приходит. Начинается вторая неделя противостояния, кольцо рабочих у подножия Мимаса уже злится.

— Вы тут в глуши. До ближайшего человека — четыре мили. Всякое может случиться. Кто знает.

Адиантум блаженно сияет им улыбкой.

— Вы же порядочные люди. Даже угрожать не умеете!

— Вы нас без заработка оставляете.

— Не мы, а ваши начальники.

— Брось заливать!

— За последние пятнадцать лет треть работ на лесозаготовках ушла машинам. Чем больше рубят, тем меньше людей работает.

Зайдя в тупик, лесорубы пробуют другие тактики.

— Господи боже. Это же растения. Ну новые вырастут! Вы не видели лес к югу?

— Это одноразовый джекпот, — кричит в ответ Хранитель. — Пройдет тысяча лет, прежде чем система восстановится.

— Да что с вами не так-то? Почему вы ненавидите людей?

— О чем вы? Мы это делаем для людей!

— Эти деревья сами умрут и попадают. Надо рубить, пока они еще крепкие.

— Отлично. Давай порубим твоего дедушку на ужин, пока на нем еще есть мясо.

— Психи какие-то. Чего с вами вообще разговаривать?

— Надо научиться любить это место. Надо стать местными.

Один лесоруб заводит бензопилу и сбивает сучья с крупного нароста Мимаса. Отступает и потрясает веткой, как мачтой шлюпки.

— Мы кормим людей. А вы что делаете?

Они кричат на Адиантум дуэтом:

— Мы знаем эти леса. Мы уважаем эти деревья. Эти деревья убивали наших друзей.

Адиантум замирает. Мысль о том, что дерево убило человека, слишком чудовищна для нее.

Люди снизу давят.

— Вам не остановить рост! Людям нужна древесина.

Хранитель видел цифры. Сотни досковых футов, полтонны бумаги и картона на человека в год.

— Тогда надо лучше соображать, что нам действительно нужно, — говорит он.

— Мне вот надо кормить детей. А вам?

Хранитель уже готов крикнуть то, о чем потом пожалеет. Его останавливает ладонь Адиантум на его руке. Она смотрит вниз, стараясь услышать этих людей, атакованных за то, что им приказывают. За опасную и жизненно важную профессию, в которой они стали настоящими мастерами.

— Мы и не говорим, что не надо рубить вовсе, — она качает рукой, пытаясь дотянуться до людей с двухсот футов. — Мы говорим — рубите так, будто это дар, а не будто вы это заслужили. Никто не любит брать в дар больше, чем ему нужно. А это дерево? Это дерево будет таким даром, словно спустился сам Иисус и…

Она осекается из-за мысли, одновременно приходящей и Хранителю. «Было дело. Тоже срубили».

ДНИ, УНЫЛЫЕ ОТ ДОЖДЯ. Промозглые вечера. А смена так и не приходит. Хранитель совершенствует систему сбора дождевой воды. Адиантум строит биде для женщин. Под конец третьей недели лесорубы принимаются за деревья поближе. Но через пару часов упираются в тупик. Трудно валить стволы размером с небоскребы, когда один сбой пилы, и легкий ветерок может привести к непреднамеренному убийству.

Той ночью наконец приходят Локи и Искра. Локи поднимается в верхний лагерь Мимаса. Искра остается внизу на дозоре.

— Простите, что так охренительно долго. В лагере были… небольшие распри. А еще «Гумбольдт» и их войска огородили весь склон. Две ночи назад устроили за нами погоню. Поймали Грифа. Он в тюрьме.

— Они сторожат дерево ночью?

— Мы пришли по первой возможности.

Разведчик передает драгоценный провиант — пачки быстрорастворимого супа, персики и яблоки, хлопья из десяти злаков, смесь с кускусом. Просто добавь воды. Хранитель оглядывает припасы.

— Нас не сменяют?

— Сейчас рисковать нельзя. Мохоед и Серый Волк испугались угроз расправой и ушли домой. У «Оборонных сил» не хватает людей. Перебои со связью. Если честно, мы сейчас под огнем. Можете посидеть хотя бы еще неделю?

— Конечно! — говорит Адиантум. — Можем хоть целую вечность.

Он бы тоже не прочь сидеть целую вечность, думает Хранитель, если бы слышал голоса созданий света. Локи содрогается при свете свечи.

— Блин, ну у вас тут и холодрыга. Этот сырой ветер пронизывает насквозь.

— А мы его уже и не чувствуем, — говорит Адиантум.

— Почти, — уточняет Хранитель.

Локи готовится к выходу.

— Пора спускаться, пока и меня с Искрой не поймали. Берегитесь Древолаза Кэла. Серьезно. У «Гумбольдта» есть мужик, который лазает по деревьям голый, только с кошками и большой бухтой троса. Он как только не мешал другим древесным пикетам.

— Как будто лесная легенда, — говорит Хранитель.

— Но он не легенда.

— И он что, снимает людей с деревьев силой?

— Нас двое, — объявляет Адиантум. — И мы уже нашли равновесие.

ЛЕСОРУБЫ ПЕРЕСТАЮТ ПРИХОДИТЬ. Спорить-то больше не о чем. Иссякают и поставки «Оборонительных сил». «Наверное, мы еще в осаде», — говорит Хранитель. Но кордонов не видно. С тем же успехом люди могли пропасть отовсюду, кроме палеонтологической летописи. Высоко, в кронах, они не видят других животных кроме белок-летяг, которые по ночам гнездятся в тепле их тел.

Оба уже потеряли счет дням. Ник отмечает каждое утро на нарисованном календаре, но, сходив в туалет, помывшись с губкой, позавтракав и помечтав о коллективных произведениях искусства, что воздадут должное лесу, он часто забывает, отметил уже день или нет.

— Какая разница? — спрашивает Адиантум. — Грозы почти прошли. Теплеет. Дни становятся длиннее. Другого календаря нам и не надо.

Хранитель рисует целыми днями. Набрасывает мхи, растущие во всех щелках. Зарисовывает уснею и другие висячие лишайники, превращающие дерево в сказку. Рука движется, образуется мысль: «А кому что нужно, кроме еды?» И те, кто, как Мимас, делает еду себе сам, свободнее всех.

По-прежнему стонут машины, где-то под отвесным холмом. Вблизи — пила, подальше — лесотаска: двое пикетчиков научились различать эти создания на слух. Иногда по утрам это их единственный способ понять, надвигается ли еще система свободного предпринимательства к стене божественных размеров.

— Наверное, морят нас голодом. — Но в этот долгий период, когда к ним не доходят припасы, есть кускус и воображение.

— Погоди, — говорит Адиантум. — Глазом моргнуть не успеешь, как опять вырастет черника. — Она грызет сушеный горошек, будто это курс по философии. — Я раньше и не умела чувствовать вкус.

Он тоже. И не знал, как пахнет его тело — и свежее дерьмо, пока оно превращается в компост. И как меняется мышление, если часами смотреть на резной свет, падающий через ветки. И как шумит кровь в ушах в час после рассвета, пока все живое затаивает дыхание и ждет, что будет, когда рухнет небо.

С каждым порывом ветерка реальность отклоняется от перпендикулярности. Ветреные вечера — эпичный спорт для тандемов. Когда нарастает ветер, нет ничего — совсем ничего, кроме ветра. Он превращает их в дикарей — брезент хлопает, как ненормальный, иголки хлещут до потери сознания. Когда дует ветер, в мозгу больше ничего нет — ни рисования, ни стихов, ни книжек, ни правого дела, ни призвания, только ветер и безумные мысли, бешено мотающиеся вокруг, пока их вид кувыркается сломя голову с семейного древа.

Когда темнеет, остается только звук. Свечи и керосин слишком драгоценны, чтобы переводить их на роскошь чтения. Они понятия не имеют, когда через кордон прорвется следующая поставка, есть ли еще кордон, есть ли еще «Оборонные силы жизни» или любое человеческое объединение, что еще помнит о них, высоко на тысячелетнем дереве, ждущих припасов.