Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 72

— Ох. Это все требует времени, Нилай.

Когда они вешают трубки, он поднимает руку и бьет по краю стола. Очень скверный звук и резкая белая боль, он знает, что сломал по меньшей мере одну кость.

В ослепительной боли Нилай спускается на личном лифте в роскошный вестибюль — красивая отделка из красного дерева оплачена желанием миллионов людей жить где угодно, лишь бы не здесь. Его глаза застилают слезы и гнев. Но он молча, вежливо показывает распухшую руку перепуганной секретарше и произносит:

— Мне надо в больницу.

Он знает, что его ждет, когда ему залатают там руку. Ни-лая отругают. Положат под капельницу и потребуют дать слово, что он будет питаться как следует. Пока секретарша в панике звонит врачу, Нилай смотрит на стену, где повесил слова Борхеса — до сих пор руководящий принцип его юной жизни:

ПОРТЛЕНД КАЖЕТСЯ ПАТРИЦИИ ТОКСИЧНЫМ. Статус просветительского свидетеля-эксперта звучит еще хуже. Утром перед предварительными слушаниями доктор Вестерфорд лежит в постели, будто после инсульта.

— Не могу, Ден.

— А надо, милая.

— Надо по морали или по закону?

— Это труд твоей жизни. Ты не можешь просто уйти — Это не труд моей жизни. Труд моей жизни — слушать деревья!

— Нет. Это удовольствие твоей жизни. А труд — рассказывать другим, что они говорят.

— Судебная приостановка вырубки на особых федеральных землях. Это вопрос для юристов. Что я понимаю в законах?

— Они хотят знать, что ты знаешь о деревьях.

— Свидетель-эксперт? Мне сейчас будет плохо.

— Просто расскажи, что знаешь.

— В том-то и заковыка. Я ничего не знаю.

— Это как выступать перед классом.

— Вот только вместо двадцатилетних идеалистов, которым хочется узнать новое, слушать будут юристы, грызущиеся за миллионы долларов.

— Не долларов, Пэтти. Дело в другом.

И да, она соглашается, опуская ноги на холодный паркет. Дело в другом. В полной противоположности долларов.

В том, для чего требуются все свидетели, какие есть.

ДЕННИС ВЕЗЕТ ЕЕ СОТНЮ МИЛЬ на полуразвалившемся пикапе. Когда она выходит перед зданием суда, в ушах уже гудит. Во время предварительного заявления ее детский речевой дефект расцветает, как большая майская магнолия. Судья то и дело просит Патрицию повторить. Та с трудом слышит вопросы. И все-таки рассказывает: тайна деревьев. Слова поднимаются в ней, как смола после зимы. В лесу нет индивидуальностей. Каждое дерево полагается на остальных.

Она не говорит о личных догадках и придерживается консенсуса научного сообщества. Но во время показаний сама наука начинает казаться взбалмошной, как конкурс популярности в старшей школе. К сожалению, адвокат противной стороны с ней согласен. Представляет письмо редакторам журнала, где вышла ее первая серьезная научная статья. Письмо за подписью трех ведущих дендрологов, втаптывающих ее в грязь. Неправильная методология. Сомнительная статистика. «Патриция Вестерфорд демонстрирует вызывающее смущение непонимание единиц естественного отбора…» Кровь приливает к каждому дюйму кожи. Ей хочется исчезнуть, никогда не быть. Подмешать ядовитые грибы себе в утренний омлет, пока Деннис не отвез ее на этот трибунал.

— Все в этой статье подтверждается новыми исследованиями.

Она не замечает ловушку, пока та не захлопывается.

— Вы низвергли превалирующие на тот момент убеждения, — говорит адвокат противной стороны. — Можете ли вы гарантировать, что новые исследования не низвергнут вас?

Не может. У науки тоже есть свои сезоны. Но это слишком тонкий момент для любого суда. Наблюдение — наблюдение многих — сойдется на чем-то возобновляемом, несмотря на потребности и страхи любого отдельного человека. Но она не может поклясться перед судом, что лесоведение наконец сошлось на новом лесоведении — системе убеждений, которые выдвинули она и ее друзья. Не может даже пока поклясться, что лесоведение — это наука.

Судья спрашивает, правда ли то, что ранее утверждал свидетель-эксперт противной стороны: что молодая, контролируемая, быстрорастущая роща лучше старого и анархичного леса? Судья ей кого-то напоминает. Долгие поездки по свежевспаханным полям. «Если вырезать свое имя в коре бука на высоте четырех футов, как высоко оно окажется через пятьдесят лет?»

— В это верили мои учителя двадцать лет назад.

— В данном вопросе двадцать лет — это большой срок?

— Для дерева это пустяк.

Все собравшиеся в зале суда смеются. Но для людей — неустанных, изобретательных, трудолюбивых людей — двадцати лет хватит, чтобы убить целые экосистемы. Обезлесение: от него климат меняется больше, чем от всего транспорта вместе взятого. В срубленных лесах в два раза больше углерода, чем во всей атмосфере. Но это уже для другого суда.

— Молодые, прямые, быстро растущие деревья не лучше старых и гниющих? — спрашивает судья.

— Для нас — лучше. Не для леса. На самом деле молодую, контролируемую, гомогенную рощу даже лесом назвать нельзя.

Слова, стоит их произнести, прорывают плотину. Теперь она счастлива, что жива — жива, чтобы исследовать жизнь. Патриция чувствует себя благодарной без каких-либо причин, разве что от воспоминаний обо всем, что смогла открыть о других существах. Патриция не может сказать об этом судье, но она их любит — эти изощренные, переплетенные народы связанной между собой жизни, которые она так долго слушала. Она и свой вид любит — пронырливый и самовлюбленный, застрявший в зашоренных телах, слепой к разуму вокруг, но все же избранный творением, чтобы знать.

Судья просит уточнить. Деннис был прав. Действительно, как перед студентами выступать. Она объясняет, что гниющее бревно — дом для живой ткани на порядки больше, чем живое дерево.

— Иногда я даже задумываюсь, вдруг истинная цель дерева на Земле — готовиться к тому, чтобы долго лежать мертвым на лесной почве.

Судья спрашивает, каким живым существам нужно мертвое дерево.

— Назовите любую семью. Любой класс. Птицам, млекопитающим, другим растениям. Десяткам тысяч беспозвоночных. Они нужны трем четвертям амфибий региона. Почти всем рептилиям. Животным, которые не дают вредителям убивать другие деревья. Мертвое дерево — это бесконечный отель.

Она рассказывает судье о короеде. Его окружает алкоголь гниющей древесины. Он заползает в бревно и роет. Разносит в системе туннелей грибок, что хранит в особом образовании на голове. Грибок ест дерево; жук ест грибок.

— Жуки устраивают фермы в бревнах?

— Самые настоящие. Без госсубсидий. Если не считать бревно.

— А эти существа, которые зависят от гниющих бревен и коряг: они под угрозой исчезновения?

Патриция объясняет: все зависит от всего. Есть полевки, живущие только в старых лесах. Они питаются грибами, растущими на гниющих бревнах, и испражняются спорами в другом месте. Нет гниющих бревен — нет грибов; нет грибов — нет полевки; нет полевки — нет распространения грибка; нет распространения грибка — нет новых деревьев.

— Как вы считаете, возможно сохранить эти виды, оставив нетронутыми отдельные участки старых лесов?

Перед ответом она задумывается.

— Нет. Только не участки. Большие леса живут и дышат. Развивают сложные виды поведения. Маленькие участки не так устойчивы или насыщенны. Они должны быть большими, чтобы в них проживали большие животные.

Адвокат противной стороны спрашивает, стоит ли сохранение лесных участков тех миллионов долларов, которые за них платят люди. Судья просит на звать конкретные цифры Противоположная сторона подсчитывает упущенную выгоду — тяжелую цену невырубки деревьев.

Судья просит доктора Вестерфорд ответить. Она хмурится.

— Гниль добавляет лесу ценности. Леса — самые богатые скопления биомассы. В ручьях старых лесов в пять-десять раз больше рыбы. Люди могут зарабатывать на сборе грибов, рыбалке и прочем, год за годом, намного больше, чем на сплошной вырубке каждые полдесятка лет.