Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 90

Края обрубка сочатся жидкостью такого цвета, для которого у художника нет названия. Он переворачивается на спину и смотрит в небо, на высоту двадцати этажей, пытаясь точно определить то место, где они с Оливией прожили год. Он не хочет быть мертвым. Он просто хочет услышать переливы ее голоса, его нетерпеливую открытость — пусть они продлятся еще несколько слов. Ему просто нужно, чтобы девушка, которая всегда понимала, чего от них хочет жизнь, вышла из огня и сказала, что он должен делать с собой отныне. Нет никакого голоса. Ни ее, ни воображаемых существ. Ни белок-летяг, ни стариков, ни сов, ни любого другого существа, которое пело им на протяжении того года. Сердце сжимается и обретает тот же размер, какой у него был, когда она нашла его. Молчание, решает Николас, лучше лжи.

Он почти не спит на своей жесткой постели. В ближайшие двадцать лет у него будет не так уж много спокойных ночей. И все же еще двадцать колец оказались бы не шире его безымянного пальца.

МИМИ И ДУГ ОБДИРАЮТ ФУРГОН до каркаса и уничтожают все тряпки, шланги и резину. Протирают металл разными растворителями. Она продает эту штуку за бесценок и платит наличными за крошечную «хонду». Она уверена, что продажа обернется рассказом Эдгара По. Новый владелец фургона обнаружит какой-нибудь обличающий клочок бумаги, забытый на самом видном месте.

Она выставляет жилье на продажу.

— Почему? — спрашивает Дуглас.

— Мы должны разделиться. Так безопаснее.

— Как это может быть безопаснее?

— Мы выдадим друг друга, если останемся вместе. Дуглас. Посмотри на меня. Да посмотри же ты на меня! Мы этого не допустим.

ЭТО МОГЛА БЫ БЫТЬ ВСЕГО ЛИШЬ заметка на третьей полосе. В результате поджога разрушен фундамент на строительной площадке курорта. Досадная помеха. Работы возобновятся в ближайшем будущем. Но в просеянной золе находят кость, свидетельствующую о человеческой жертве. За считанные дни историю подхватывает каждое новостное агентство в девяти западных штатах и публикует ее.

Следователи не могут установить личность. Женщина; молодая, ростом пять футов семь дюймов. Ничего нельзя сказать по поводу насилия или надругательства. Единственная зацепка — загадочные надписи рядом с местом пожара:

Коллективная мудрость склоняется к наиболее правдоподобному объяснению.

Убийца — чокнутый.

АДАМУ УДАЕТСЯ ПРОШМЫГНУТЬ ОБРАТНО в Санта-Крус. Немыслимо, после всего, что случилось. Но он бы лишь привлек всеобщее внимание, бросив диссертацию перед финишной прямой. От годичной стипендии остались крохи. Он целыми днями сидит в своей съемной квартирке, задернув шторы. Парит в двух футах над собственной макушкой, смотрит вниз на свое тело. Глубокой ночью его охватывает возбуждение, которое сменяется неудержимой тревогой. Даже десятиминутная прогулка до круглосуточного магазина кажется опасной для жизни.

Поздно вечером в пятницу он заскакивает на кафедру, чтобы забрать свою университетскую почту. Он даже не может подсчитать, когда в последний раз был в здании. Требуется три попытки, чтобы вспомнить комбинацию. Почтовый ящик так забит рекламными листовками, что приходится их выковыривать. В конце концов многомесячный никому не нужный хлам изливается на пол почтового отделения, как шампанское из откупоренной бутылки. Кто-то позади произносит:

— Привет, незнакомец.

— Привет! — отвечает он, слишком взбудораженный, чтобы обернуться.

Мэри Элис Мертон, научный сотрудник, которому плевать на диссертацию. Милое личико девочки-с-фермы и улыбка, как в стоматологической брошюре.

— Мы думали, ты умер.

Внутри него струится худшая из всех свобод.

«Не умер. Но я помог кое-кого убить».

— Нет. Долг дружбы.

— Что случилось? Где ты был?

Он слышит, как покойный наставник-старшекурсник цитирует Марка Твена. «Если вы говорите правду, вам не нужно ничего запоминать».

— Собирал фактический материал. Кажется, немного запутался.

Она легонько шлепает его по предплечью тыльной стороной ладони.

— Не ты первый, мистер.

— Я собрал достаточно. Просто не могу как следует структурировать факты.

— Все начинают беспокоиться, когда работа близка к завершению. Ну что в написании этого вашего диссера прям чертовски сложного? В общем, полный бардак. Пошли все к чертям и сдавайся.

Он изо всех сил пытается подавить безумное возбуждение и вспомнить, в каком темпе разговаривают нормальные люди. Ему нужно выдать себя за самого себя, а не за поджигателя и соучастника непредумышленного убийства. Психологи должны быть величайшими лжецами на планете. Они годами изучают, как люди обманывают себя и остальных. Он вспоминает все, чему научился. Делай противоположное тому, что подсказывают преступные инстинкты. И когда тебя повесткой вызывают на суд общественного мнения, заморочь всем голову, подавая ложные сведения.

— Есть хочешь?

Он вспоминает, что нужно чуть-чуть приподнять брови.

Он видит, как внутри нее включается сигнал тревоги. «Кто этот парень? Три года ничего, разговоры только по делам, на грани аутизма — и теперь собрался поиграть в человека?» Но предвзятое отношение всегда преобладает над здравым смыслом. Данные это подтверждают.

— Умираю с голоду.

Он запихивает почту за несколько месяцев в свой рюкзак, и они уходят, чтобы в столь поздний час поужинать фалафелем. Пять лет спустя у него есть папка, полная значимых публикаций о внутригрупповом идеализме, и он претендует на постоянный пост в университете штата Огайо. Еще через пятнадцать лет — очень короткий срок — он станет авторитетным специалистом в своей области.

ЛЕГЧЕ ПРОЖИТЬ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ высоко на ветвях секвойи, чем провести семь дней на уровне земли. Все кому-то принадлежит; годовалый ребенок, и тот в курсе. Это такой же закон, как и законы Ньютона. Ходить по улице без наличных — преступление, и никто из ныне живущих не в силах даже на минуту вообразить, что в реальной жизни все может быть устроено иначе. Ник не может допустить, чтобы его арестовали за бродяжничество, кемпинг без разрешения, поедание ягод толокнянки в государственном парке или что-то еще. Он находит хижину с понедельной арендой в унылом городке у подножия лесистых гор. Его двор выходит на заросли секвой — молодых, с прямыми и чистыми стволами толщиной всего в полтора фута, но знакомых. Они вся родня, какая у него осталась.

Он должен покинуть это место, убраться как можно дальше, если не ради душевного спокойствия, то хотя бы из соображений банальной безопасности. Но он не может перестать ждать, не может отказаться от шанса получить сообщение, которое могло бы хоть чуть-чуть смягчить катастрофу. Он жил в этом месте, с ней. Здесь, в течение почти года, знал, что такое цель. Из всех мест на этой забывчивой Земле оно единственное, куда она хотела бы вернуться.

Он ни с кем не разговаривает, никуда не ходит. Снова сезон дождей, сезон, который только что закончился. Он засыпает, когда снаружи моросит, и просыпается, когда льет как из ведра. Крыша оживает под напором воды. Он не спит, слушает и не может перестать. Стоит закрыть глаза, как он в панике просыпается: за окном дневной свет, и дождь сложил оружие.

Он выходит на задний двор, чтобы проверить водопропускную трубу. Та проходит под арендованной верандой; вода хлещет бурным потоком, словно родился новый ручей. Ник стоит в футболке и трениках, наблюдая, как лучи рассвета заливают гору. Пахнет влагой и суглинком, и почва гудит под босыми ногами. Две мысли борются в нем. Первая, которая намного старше, чем чье-либо детство, такова: «Радость приходит утром». Вторая, совсем новая: «Я — убийца».